Убийца с лицом ребенка
Шрифт:
– Здравствуйте, – ответил только правнук Миша.
Его родители от страха и неожиданности не могли вымолвить ни одного слова.
– Давайте знакомиться, – предложил Иван Трофимович. – Никто из вас, правда, меня никогда в глаза не видел. Регина, – взглянул он на мать Миши, – вылитая моя дочь Софа. Я бы тебя узнал в тысячной толпе. А Мойша похож на своего отца, как будто оба выбиты из одного куска камня. Иосиф, по моим данным, специалист по ремонту холодильников. Отличная профессия.
Иван Трофимович протянул руку Иосифу. Тот долго тряс ее, не зная, что делать дальше.
– Может быть, присядем? – спросил Иван Трофимович.
– Да, конечно, – ожила внучка Регина, полная сорокалетняя женщина с гладкопричесанной головой. – присядем. Я приготовлю чай.
– Времени у нас не так много, чтобы чаи распивать, – сказал Иван Трофимович, приглаживая усы. – Поэтому, садитесь, я, так сказать, вам представлюсь.
Вся семья в недоумении села вокруг стола, накрытого белой скатертью.
– Когда-то, – начал издалека Иван Трофимович, – меня звали Мойша Пинхусович Вайсман. Тогда, – он обвел всех рукой, – никого из вас не было. Но дело не в этом. Дело в том, что когда-то я работал бетонщиком на стройке, и однажды рассказал в обеденный перерыв анекдот о советской власти. Приходит в еврейскую семью после революции оперупономоченный ЧК и спрашивает главу семьи Якова, а правда, что до революции вы приторговывали золотишком. Правда, говорит глава семьи. Может быть, у вас схоронилось золотишко, так вы отдайте его нам потому что у нас нет денег для строительства социализма.
Хорошо, говорит Яков, но я должен посоветоваться с женой Сарой. Через несколько дней Якова вызвали в ЧК и спрашивают, ну что же вам ответила Сара. Сара, говорит Яков, у меня мудрая женщина. Она сказала, нету денег, нехер строить. Никто из членов семьи Либерман не только не рассмеялся, но и не улыбнулся.
– Может быть, я разучился рассказывать анекдоты, – виновато сказал Иван Трофимович. – Или вы боитесь меня?
– Я все-таки принесу чай с сушками, – снова предложила Регина.
– Ну давай, может чай нас оживит, а то вы все, как замороженные.
Регина принесла дымящийся чайник, связку бубликов, стаканы в железных подстаканниках.
Иван Трофимович пригубил стакан и сказал:
– Такого крепкого и вкусного чая я не пил давно.
– Может еще добавить сахара? – спросила пунцовая Регина. – Нам хватает две ложечки, а вам, наверное, не сладко.
– Все отлично, – сказал Иван Трофимович. – И дым Отечества нам сладок и приятен. – Так вот, – продолжил он, – все посмеялись от души, как это часто бывает, а ночью меня арестовали. Через день меня вызвали к следователю Бронштейну. Он был в очках, пил постоянно густой, как кофе, чай и что-то писал. Так прошло часа полтора. Наконец он закончил писать, сложил все листочки в папку и внимательно посмотрел на меня.
– Мойша Пинхусович Вайсман? – спросил он меня, прихлебывая чай. Я махнул головой, мол, да. – Почему вы так не любите Советскую власть? – спросил он. – С чего вы взяли? – ответил я. – Я очень уважаю Советскую власть.
– Послушай меня, Мойша, – сказал он. – Мне еще нужно допросить двенадцать человек. Хочешь, я дам тебе один хороший совет?
– Хочу, – ответил я.
– Тогда подпиши все бумаги, что я написал и вернешься в камеру здоровым и счастливым. В противном случае, – он отставил в сторону стакан с чаем и снял очки, – ты все равно подпишешь все мои бумаги, но уже ослепнув и плавая в собственной крови. Ты же не хочешь умереть инвалидом?
– Я вообще не хочу умирать, – сказал я ему.
– Никто не хочет умирать в твоем возрасте, – сказал он. – Запомни, Советская власть, создана для простого народа и должна быть беспощадна к его врагам, таким, как ты. У тебя на раздумье пять минут.
Я не читая подписал все бумаги, что были в папке.
После этого следователь Бронштейн вынул из стола газетный сверток, развернул его и меня обдал чесночный запах кровяной колбасы.
– Это свиная кровь, – сказал он. – Будешь есть?
– Конечно, – сказал я, чувствуя тошноту от наступившего голода.
Он нарезал для меня три кусочка, отломал горбушку хлеба, встал и принес мне чай.
– Молодец, – сказал следователь Бронштейн. – Все эти сказки о кошерности придумали евреи-эксплуататоры.
Я поел кровяную колбасу с хлебом с большим удовольствием. Мне кажется, что я больше никогда в жизни так вкусно не ел. Правда, твой чай, Регина, гораздо вкусней, чем тюремный.
Регина и Иосиф переглянулись друг с другом и снова уставились в лицо старика.
– Следователь приказал отправить меня в камеру и на прощание пожал руку. Три дня до суда, что я находился в камере, я благодарил Бога, что мне попался такой умный и добрый следователь. Каждый час в камеру приносили полутрупов или людей, настолько обезображенных и искалеченных, что было странно, как они не умерли прямо на допросе. Некоторые все-таки умирали под утро. Стоны и крики стихали и это означало, что человек умер. Тогда кто-то из живых и не допрошенных, стучали в дверь, входили такие же полутрупы с синими от побоев лицами и выносили уже настоящие трупы.
Суд находился в соседней камере. Трое людей с безумными от усталости глазами штамповали приговоры.
– Гражданин Вайсман? – спросил тот, что сидел посередине, худой, даже можно сказать, изможденный человек, постоянно кашляющий в носовой платок, отчего тот становился розовым.
– Да, – сказал я бодро.
– Вы обвиняетесь в организации покушения на товарища Кагановича и товарища Ворошилова.
– Чего? – изумленно спросил я. – Где товарищ Каганович, а где я?
– Понятно, – сказал он и прокашлялся. – Подойдите к столу. Посмотрите, это ваша подпись?
– Моя, – сказал я.
– Так чего вы выпендриваетесь? – сказал один из судей. – Вы подписывали бумаги добровольно? Или на вас оказывалось давление?
– Бумаги я подписывал добровольно, – согласился я, – но товарища Кагановича и товарища Ворошилова я не хотел убивать.
Судьи на месте о чем-то посовещались, встали, и крайний слева произнес: Мойша Пинхусович Вайсман приговоривается к высшей мере наказания – расстрелу.
Я не упал в обморок только потому, что мне стало почему-то смешно. Все казалось неестественным и не страшным и даже забавным.