Убийца с лицом ребенка
Шрифт:
– Только не дурить, – приказал нам охранник. – У меня приказ расстрелять вас на месте, если что-то пойдет не так.
– Угу, – сказал я и подмигнул жилистому худому, но невероятно сильному и характером, и руками Тарасу.
Я знал, что стрелять будут поверх наших голов, что четыре человека на веслах смогут через пятнадцать минут скрыться за горизонтом. Пока будут стрелять, пока добегут до лагеря, пока сообщат о побеге пограничникам, мы должны будем уйти в нейтральные воды.
Мы спустили баркас на воду, остановились на несколько мгновений, стерли пот со лбов, сплюнули в воду, закурили, стоя в ботинках по щиколотке в воде. Мне надо было точно знать, готовы мои товарищи к побегу или мне только это показалось.
– Ну что? – спросил я, выбросив бычок в реку. – Готовы?
– Готовы, Иван Трофимович – хором ответили заключенные и полезли в лодку.
Мы с Тарасом оттолкнули баркас от берега и запрыгнули в него. Никто ничего никому не говорил. Мы действовали молча, зло, слаженно, как будто обсуждали каждое движение задолго до этого момента.
Старший охранник щурился под ласковыми лучами садящегося солнца, курил, держал на поводке овчарку, скалившую зубы. Двое других смотрели на нас, выставив автоматы, готовые к стрельбе. Мы медленно поплыли вдоль берега, как требовал старший наряда. Лодка потихоньку удалялась от группы людей с автоматами и собаками.
– Теперь вертай назад, – крикнул старший охранник.
– Семи смертям не бывать, а одной не миновать, – зло сказал я и мы насели на весла со всем азартом и силой. Раздались автоматные очереди. Пули летели со свистом то мимо, ныряя в воду, то уходили в небо и пропадали там. Через пять минут гребли мы поняли, что нас уже не достанут. И тогда Тарас счастливо и с упоением запел:
Дивлюсь я на небо та й думку гадаю, чому я не сокiл, чому не лiтаю, чому менi,Боже, ти крила не дав…
Мы пели и плакали, мы гребли против волн, не чувствуя ладони рук. Земля неволи нашей, такая большая и неприветливая, становилась все меньше и меньше. Я знал, что мы должны попасть в срединное течение, которое вынесет нас в нейтральные воды. Поэтому нужно было не жалеть себя. У нас не было ни еды, ни воды. И только у меня в кармане тюремной фуфайки случайно, находился, сложенный в четверо и заметно пожелтевший от времени, мой приговор.
Через два дня нас, голодных, холодных, обезвожженных и обессиленных, но счастливых, подобрал японский пограничный катер. А когда они передали нас американским военным и те перевели на английский мой приговор, к нам прилетели руководители украинских землячеств, привезли вкусную еду, одежду, деньги. Так началась моя нелегальная американская жизнь. Между прочим, я один из тех, кто жал руку Степану Бандере, кто внедрил в его окружение его убийцу, кто сдал американским властям организаторов погрома во Львове и Одессе и Киеве, кто сдал суду в Америке негодяев, которые участвовали в уничтожении людей в нацистских лагерях смерти, кто передал Советскому Союзу информацию о зондеркоманде в Хатыни. О многом я не могу вам рассказать и теперь, а многое не будет раскрыто никогда.
Зачем я все это вам рассказываю? Просто потому, что мне осталось жить совсем немного. В Советский Союз я уже не вернусь. А в Москве у меня пустует трехкомнатная квартира на Калининском проспекте и гараж с белой «Волгой». Кроме вас, у меня никого на этом свете не осталось. Единственное условие, которое вы должны будете выполнить, это сменить фамилию на Червоненко, а мой правнук должен быть Иваном Трофимовичем. Ради этого мне помогли найти вас. Ради этого я приехал сюда, несмотря на свой преклонный возраст.
В комнате повисла тягостная тишина, которую нарушил отец Миши.
– Понимаете, Иван Трофимович, – сказал он, – у меня здесь хорошая работа, Регина тоже работает в школе, преподает немецкий язык.
– В Москве, – улыбнулся старик, – тоже нужны специалисты по холодильным установкам и учительницы немецкого языка.
– А как на это посмотрят родители Иосифа? – спросила Регина.
– Мои родители? – вскричал Иосиф. – Да они спят и видят, чтобы кто-то из нас стал русским. Ты не видишь, что творится вокруг?
– А что творится? – возмутилась Регина. – У нас все нормально. Мы не воруем. Нам бояться нечего.
– А о Мише ты подумала? – наступал Иосиф. – В институт принимают только три процента евреев. А если он окажется за пределами этих трех процентов?
– Ты не заканчивал институт, а живешь не хуже инженера, – возразила Регина. – И вообще, как это все будет?
– Будет все очень просто. Вам выписывают все необходимые документы, вы оставляете этот город и эту квартиру, переезжаете в Москву, получаете работу, а Иван идет в специальную языковую школу. Я хочу, чтобы он стал дипломатом.
– А кто вы такой, что нам так просто все сделают? – недоверчиво спросила Регина. – Вы уедете, а нас потом выбросят на улицу.
– Я никогда ничего не просил у властей, но эту операцию я предварительно согласовал с очень важными людьми. Они мне не отказали. Поэтому я здесь. Конечно, вы можете не менять свою жизнь, но тогда второго шанса у вас в жизни не будет.
– А почему мы должны менять фамилию и имя? – спросила Регина. – Мы ничего плохого не сделали. Зачем нам от кого-то скрываться?
– За время работы с украинцами я обнаружил, что в целом это удивительно прекрасный, талантливый и обаятельный народ. Я даже скажу одну вещь, но вы меня не выдавайте, я тоже проникся идеей свободной Украины. Эта земля может прокормить весь мир. Мне кажется, что лет через сто, украинцам будут завидовать другие народы. Я, по рождению еврей, чувствую себя больше украинцем, чем чистокровный хохол. Так сложилась моя жизнь. И у меня есть мечта, чтобы мой род продолжился под фамилией Червоненко. Я находил и сдавал не националистов, а нацистов, руки которых по локоть были в крови.
– А какая разница между нацистами и националистами? – спросила Регина.
– Националисты любят свой народ, а нацисты ненавидят другие народы.
– Мне тоже нравится фамилия Червоненко, – загорелся Иосиф. – С такой фамилией я бы уже давно работал начальником нашего комбината бытовых услуг.
– А ты что думаешь? – обратился старик к правнуку.
– Я – как скажет папа.
– Умница, – похвалил его Иван Трофимович, взглянул на часы и поднялся.
– Я так думаю, что вы генерал? – спросил, оживившись Иосиф.