Убийство Морозного Короля
Шрифт:
В глазах Ксезу мелькнул намек на удивление, но он отвел взгляд и кивнул, прежде чем выйти из комнаты.
— И, Ксезу, она не должна ничего пить до ужина, понял?
Брови дворецкого сошлись, словно пытаясь понять, что Морозко припрятал в рукаве, но затем он решил, что лучше не надо. Ксезу хмыкнул и исчез в коридоре.
Оставшись в одиночестве, Морозко зарычал и бросился к ширме, за которой ждала его одежда. Он натянул черные брюки, зашнуровал их, затем натянул белую льняную рубашку. Длинные пальцы методично закатали рукава до бицепсов. Одевшись, он взял в руки кожаный ремень и завязал волосы в узел.
Не было смысла оставлять Эйру чхать в
Он пошел по коридору, с каждым шагом мышцы напрягались от досады. Дойдя до того места, где он оставил Эйру, Морозко кивнул охраннику, Кусаву.
— Я проверил ее один раз, Ваше Величество.
— Только один раз? — Губы Морозко дернулись, и он задумался, осталось ли что-нибудь в комнате. Он толкнул дверь и обвел взглядом комнату, пока не заметил Эйру, спящую в шезлонге. Он не сомневался, что она была уставшей от физической подготовки к празднику, стресса, связанного с его приездом, и поездки во дворец.
Морозко мог оставить ее там, пока она не проснется, а мог разбудить и проводить в комнату, которую приготовил для нее Ксезу. Решив выбрать последнее, он вошел в комнату, стараясь не издать ни звука. Подойдя к шезлонгу, он на мгновение оценил ее смягчившиеся черты, которые до этого были искажены хмурым выражением лица. Так близко он мог разглядеть женщину в своем видении. Кто ты? размышлял он, нависая над ней. Он подумал о том, чтобы опрокинуть шезлонг и снова задеть ее, но предпочел дотянуться до ее плеча. Не успел он ее тряхнуть, как веки ее распахнулись, на лице был написан ужас, и она замахнулась на него. Морозко поймал ее нежное запястье и слегка сжал.
— Что ты делаешь? — Эйра задыхалась, ее грудь вздымалась.
Он цокнул языком и покачал головой.
— Сейчас, сейчас. Я бы не советовал бить твоего милостивого хозяина, птичка, — процедил он сквозь стиснутые зубы и прижал ее к своей груди, заставив подняться на ноги.
Сон мгновенно исчез из ее глаз. Она была яркой, настороженной и готовой сражаться с ним.
Он усмехнулся и ослабил хватку, но не отпустил ее.
— Для тебя приготовлена комната.
— Комната? Не имеешь ли ты в виду тюремную камеру? — Ее губы изогнулись в тонкую линию.
Морозко изогнул бровь.
— Я думал о камере, но ты недолго продержишься в чреве замка. Ты бы замерзла, а пролить твою кровь — та еще задача. — Он закатил глаза. Пренебрежение Эйры к тому, что он ей предлагал, уже порядком надоело. Многие ли жертвы могут похвастаться тем, что живут во дворце, в одном крыле с королем? Он отпустил ее запястье и направился к двери. — Мне проводить тебя?
Эйра подняла подбородок, и по слабой дрожи ее губ он понял, что она борется с приливом ненависти. Что бы она сказала, если бы он позволил ей свободно выплеснуть свои эмоции?
Он обошел ее и повел по коридору в сторону восточного крыла, где находились его покои. Возможно, с его стороны было глупо держать ее так близко к месту, где он спал по ночам. Но, учитывая, что стража стояла на посту возле его и ее покоев, он не думал, что маленькая птичка
Пройдя три четверти длины стены, Морозко остановился и открыл дверь.
— Здесь ты будешь жить. — Он шагнул в дверь и быстро осмотрел комнату. Как и было велено, очаг пылал, и голодное пламя липло к свежим поленьям. Стены, напоминавшие северное сияние, были зелено-голубыми, за исключением тонких золотых линий, создававших иллюзию клетки.
— Добро пожаловать в клетку, птичка. — Он протянул руку, помахав ей в знак приветствия. Посреди комнаты стояла роскошная кровать, а у дальней стены — огромный платяной шкаф.
— С таким же успехом она может быть и так, — хмыкнула она.
Морозко кивнул в знак согласия.
— Да, может быть, и так, но эта комната называется птичьей клеткой. — Он поймал себя на том, что любуется этой комнатой, вспоминая, как прятался здесь, когда был маленьким. Только он и его волчонок, притаившийся в углу птичьей клетки. Тогда здесь стояли десятки проволочных клеток с птицами. Но когда убили его мать, Морозко прибежал в эту самую комнату и выпустил их на свободу, потому что ни один зверь не заслуживает того, чтобы сидеть в клетке. Большинство вылетело через балконную дверь, но некоторые остались. Он не стал допытываться, почему выбрал для нее одну из своих любимых комнат.
— Тебе стоит переодеться во что-нибудь более качественное. — Он не удостоил ее взглядом, вместо этого он посмотрел на кровать, где ее ждала одежда.
Эйра не замерзла бы в платье с меховой подкладкой, которое принес ей Ксезу. Она была человеком и не могла переносить холод так, как он — его дворецкий знал это слишком хорошо.
— Мне не нужны твои краденые платья, — прошипела Эйра, привлекая его внимание к себе.
Его лицо вспыхнуло от негодования, и он бросился вперед.
— Позволь мне перефразировать, если я дал тебе понять, что мне не все равно, чего ты хочешь. Ты переоденешься в это платье, приведешь себя в приличный вид и встретишься со мной вечером за ужином. — Морозко пошел прочь, но у двери остановился. — О, и я не краду платья. Я держу под рукой запасную одежду на случай, если какое-нибудь из них будет уничтожено в процессе траха. Однако это было оставлено мне в подарок.
Эйра плюнула в его сапог и отпрянула от него, ее грязная коса раскачивалась, как маятник.
— Ты промахнулась. — Он поднял брови и ухмыльнулся. — Я позабочусь о том, чтобы для тебя приготовили ванну, и дам указания слугам. Если ты предпочитаешь мою помощь, я с удовольствием прижму тебя к себе и вымою сам.
Она хмуро посмотрела на него через плечо.
— Я бы предпочла, чтобы меня мыло животное.
Усмехнувшись, он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и прислонился к стене. Раздражать Эйру было занятно, но это лишь отвлекало от более важного дела — выяснить, кем она была во всем этом безумии.
В чем дело, сын мой? Ты не можешь разобраться? Как будто его мать никогда не уходила. Ее голос, полный насмешки, звучал в его голове, подбадривая его.
— Я разберусь. Как-нибудь, блядь, разберусь, — прорычал он. Но, в отличие от прежних издевательств над Эйрой, это не могло занять месяцы или годы. Поскольку печать слабела, а видения усиливались, время было на исходе. Он не мог предсказать, сколько времени пройдет до того, как придется принести жертву, но знал, что это произойдет скоро. Видения всегда донимали его до того, как происходило событие.