Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?
Шрифт:
Генри заметил, что Олвен отбросила его слова об убийстве, как не имеющие никакого значения. Он задумался, могло ли это все-таки оказаться самоубийством. Марджери Френч так не думала. И кроме ее мнения, существовал ряд улик, говоривших в пользу убийства. Если даже в конце концов выяснится, что это самоубийство, все и вполовину не так просто, как кажется. Он вдруг осознал, что Олвен опять заговорила.
— Я еще не рассказала самого худшего, — произнесла она, — но это, разумеется, врач выяснит. Вы уже, наверное, знаете?
— Хотите сказать, — перебил
Олвен с несчастным видом молча кивнула.
— Кому-нибудь еще известно об этом?
— Да.
— Кому?
— Не имею понятия. Не Майклу. То есть она, должно быть, сказала ему, разумеется, но она рассказала еще кому-то. А мне не сказала. — Она обиженно повторила: — Почему она мне не сказала?
— Откуда вы об этом знаете?
— Вчера, — начала Олвен, — Хелен рано ушла из редакции — сразу после обеда, ей же предстояло всю ночь работать. Я зашла домой переодеться, чтобы идти в театр где-то около половины седьмого, и услышала, как она беседует с кем-то по телефону. Я услышала: «Доктор считает, это точно. Не представляю, что мне делать. Он от нее никогда не уйдет, ты же знаешь это не хуже, чем я. Честно говоря, я хочу умереть». Потом она, услышав мои шаги, сказала: «Я не могу сейчас говорить. Пока». И положила трубку. Когда я вошла, то попыталась… Хочу сказать, я спросила, все ли с ней в порядке, а она просто улыбнулась в ответ: «В порядке, за исключением моей проклятой простуды». Потом она ушла в редакцию, и следующее, что я услышала…
Стараясь предотвратить новый поток слез, который, очевидно, был готов пролиться, Генри произнес:
— Это тогда вы видели ее в последний раз? Кажется, вы сами позже вернулись в редакцию, чтобы поработать. Разве не так?
— Да. Я даже заметила Хелен и пожелала ей доброй ночи по пути к лифту. Понимаете, дверь ее кабинета была открыта. Я не стала ее беспокоить. Никто не смел ее беспокоить, когда она работала.
— Во сколько это было?
— Честно говоря, не знаю. Поздно. Думаю, в четвертом часу. Все остальные уже ушли.
— То есть в четвертом часу она еще была жива и с ней все было в порядке. Вы не заметили термос у нее на столе?
— Нет. Я помню, что удивилась его отсутствию. Она всегда брала термос с собой, когда работала ночью.
— Как же вы добрались до дома в такое время?
— Пешком.
— Вы шли до Кенсингтона под дождем?
— Я чувствовала себя такой несчастной, — призналась Олвен. — Мне хотелось подумать. В театре было настолько интересно, что я почти забыла о Хелен и ее проблемах. А потом… Когда я ее увидела, то все сразу вспомнила. Я хотела подумать, что мне делать… как помочь ей…
— Мисс Пайпер, — спросил Генри, — как вы попали в редакцию после спектакля? Разве входная дверь не была закрыта?
— О, у меня есть собственный ключ. — Олвен порылась в сумке и извлекла на свет огромный серебряный ключ от американского замка. — Вот он. Я часто работаю поздно.
— У кого еще есть ключи?
Олвен задумалась.
— У мисс Френч, разумеется.
— Больше ни у кого?
— Думаю, нет.
— Что ж, — произнес Генри, — спасибо, что все это рассказали. Вы все правильно сделали. Но пока не рассказывайте больше никому.
— Разумеется.
Генри ободряюще улыбнулся:
— Представляю, как вам сейчас нелегко.
— Все будет в порядке, — ответила Олвен, — у меня много работы.
Она встала, и Генри подумал, что девушка сочетает в себе юность, ранимость и твердый характер. Олвен Пайпер была наделена кельтской эмоциональностью, но это не мешало ей оставаться сильной.
— Вот и молодец, — улыбнулся он, — попозже, может быть, сегодня вечером, я бы хотел посмотреть на вашу квартиру, если вы не против.
— Разумеется, инспектор. Во сколько?
— Не могу пока сказать. Можно вам позвонить?
— Хорошо. Я буду дома около пяти, но потом мне придется уйти в театр.
Олвен записала свой телефонный номер уверенным и аккуратным почерком и вышла, предоставив Генри возможность допросить Эрнеста Дженкинса.
Последний оказался высоким и худым юношей с резкими, выразительными чертами лица. Он весело подтвердил, что действительно является одним из лаборантов в фотолаборатории «Стиля» и прошлым вечером был на службе — помогал Майклу Хили.
— Не то чтобы мне было чем заняться, — признал он. — Мистер Хили сам печатает свои фотографии, если они важные. Он может даже и выгнать тебя из лаборатории.
Дженкинс сообщил, что налил в термос Хелен чаю около половины двенадцатого, но не отнес его в кабинет. Майкл Хили, объяснил Эрнест, рассердился из-за того, что из-за чая он оставил снимок, который редуцировал, и велел ему возвращаться к работе. Слово «редуцировать» затронуло что-то в памяти Генри.
— Это не та операция, для которой вы используете цианид?
— Верно.
— А что именно означает «редуцировать»?
— Делать отпечаток светлее, — ответил Эрни. — Если негатив очень контрастный, то темные места на отпечатке будут слишком темными. Тогда надо его редуцировать.
— Как?
— Натереть темные места цианидом.
— Сколько было в пузырьке, когда вы его взяли?
— Больше половины, — не раздумывая ответил Эрни.
— А как обычно вы получаете цианид для работы?
— Ну, обычно ключ у Фреда — это наш главный, мы говорим ему, что нам нужно, и расписываемся. Но это же парижский номер, понимаете.
— И у кого же был ключ?
— У мистера Хили. Но это не важно. Шкафы были открыты, и я просто взял, что мне надо.
— Он не закрыл их, когда уходил?
— Не знаю, когда он ушел. Меня отпустили около двенадцати.
— Как вы вышли из здания? У вас есть ключ?
— У меня? Да вы что! Но это просто. Там замок, который можно открыть изнутри, а потом захлопнуть снаружи — типа американского.
— Ясно, — произнес Генри, — спасибо, Эрни. Пока все. Может быть, ты мне еще понадобишься позже.