Убийство в музее восковых фигур

Карр Джон Диксон

— Так вот почему мсье Галан так известен в «Мулен Руж»… Впрочем, продолжайте.

— Он пробыл наверху около часа. Затем спустился вниз, сел в машину, которая доставила его в гараж, находящийся дальше по этой улице. Оттуда объект проследовал пешком и скрылся в доме. — Вдруг голос утратил монотонность доклада и зазвучал несколько неуверенно. Агент смущенно сказал: — Я… получилось так… одним словом, я большой почитатель таланта этой дамы. Я… у меня с собой номер «Пари суар» с ее фотографией. И если вы желаете взглянуть…

— Отлично! — сказал одобрительно Бенколен. — Классно сработано, Пергель! Мне, увы, не приходилось видеть и слышать этой дивы. Так давайте же посмотрим на нее. — Голос его утратил шутливый тон. — Вы, конечно, понимаете, господа, что, по всей вероятности, это та женщина, которую полицейский видел у дверей закрытого музея — мистическая блондинка в коричневой шляпке. Посветите, пожалуйста.

Вспыхнула спичка. Пергель прикрыл пламя ладонью от ветра и осторожно поднес дрожащий огонек к большому портрету, под которым стояла подпись: «Эстелла: великая американская певица в „Мулен Руж“». Голубые, широко расставленные глаза смотрели на нас чуть искоса, призывно и оценивающе одновременно. Полные розовые губы полуоткрыты с намеком на улыбку. У певицы были прямой нос и твердо очерченная линия подбородка. Чуть рыжеватые волосы имели оттенок золота, на который бросили луч света. Волосам не давала рассыпаться сетка из ниток жемчуга.

Мы молча изучали портрет в свете спички, которую Пергель прикрывал от ветра.

— Минуточку! — вдруг воскликнул Шомон. — Еще одну спичку, пожалуйста. Я хочу рассмотреть ее как следует. — В его голосе слышалось крайнее недоумение. Он прошептал себе под нос: — Нет, это немыслимо… — и уставился на портрет, когда Пергель чиркнул еще одной спичкой.

Оторвавшись от картинки, Шомон глубоко вздохнул и произнес с кривой усмешкой:

— Мсье, я сегодня обречен проводить для вас опознания. Помните, я упоминал, что у Одетты были две подруги и что троицу прозвали Неразлучные? Клодин Мартель и Джина Прево — та, которая мечтала о сцене, но семья встала на ее пути. Так вот, я не верю своим глазам, и если здесь не исключительное сходство, то я готов поклясться, что Эстелла — не кто иная, как Джина Прево! Боже мой! В «Мулен Руж»… Если они узнают…

Мы стояли в темноте. После короткой паузы Пергель негромко произнес:

— Мсье абсолютно прав. Я угрозами вырвал у консьержки истину. Мисс Эстелла — не американка, она француженка, и ее фамилия Прево. Так рухнула еще одна иллюзия, — с глубоким вздохом закончил Пергель. Обратившись к Бенколену, агент спросил: — Потребуются ли еще мои услуги этой ночью?

— Нет, — ответил Бенколен. — Полагаю, господа, мы можем на этом закончить. Вы отправляйтесь по домам, а мне необходимо еще поразмышлять.

Он повернулся, держа руки глубоко в карманах пальто, и медленно побрел в сторону Елисейских полей. Высокая фигура то исчезала в полосах тени, то опять возникала в свете фонарей. Вот так, опустив голову, с тростью под мышкой и руками, упрятанными в карманы, он станет бродить до рассвета.

Где-то далеко-далеко, у Инвалидов, колокол пробил три раза.

Глава 7

ВТОРАЯ МАСКА

Утром над Парижем нависли серые облака. Наступил один из тех ужасных осенних дней, когда ветер пронизывает до костей, а солнце, скрывшись за унылыми облаками, придает им холодный, стальной цвет. В такие дни все здания выглядят старыми и зловещими. Продрогший скелет Эйфелевой башни тянется всеми своими этажами к свету и тонет головой в клочьях облаков.

Когда я завтракал, было уже десять, однако моя столовая казалась мрачной и унылой, несмотря на яркое пламя в камине. Его отблески плясали по стенам, напоминая мне Этьена Галана с его кошкой. Бенколен уже звонил и назначил мне встречу у Инвалидов. Он не указал точного места, но я знал, где смогу его найти. Детектив любил навещать часовню боевой славы за гробницей Бонапарта. Мне неизвестно, чем очаровало моего друга это место — его никогда не интересовали церкви и храмы, — но я знал, что сейчас он сидит в сумеречной часовне, с каменных стен которой свешиваются старинные боевые знамена. Он сидит, погруженный в свои мысли, упершись подбородком в набалдашник трости, устремив невидящий взор на тусклые трубы органа.

Я уже подъезжал к месту встречи, но Галан не выходил из моей головы. Этот человек завладел моим воображением. Хотя у меня не было возможности подробнее расспросить Бенколена, я вспомнил, откуда мне знакомо это имя. Во-первых, кафедра английской литературы в Оксфорде. Во-вторых, его исследование о романистах викторианской эпохи удостоилось Гонкуровской премии. Ни одному французу, пожалуй, за исключением мсье Моруа, не удалось в такой степени вжиться в англосаксонское мироощущение. Насколько я помню, стиль его книги был начисто лишен той дешевой издевки, которой так часто грешат галльские писатели. Мир охотничьих угодий, чаш для пунша, цилиндров, переполненных мебелью и всякой мишурой гостиных, мир солнечных зонтиков и банков был описан с заметным сочувствием и любовью — что, по моим представлениям, казалось удивительным для такого человека, как Галан. В главах, посвященных Диккенсу, он сумел показать трудноуловимую и не всеми понятую черту в творчестве великого романиста. Галан раскрыл болезненность разума и ужас, который испытывал Диккенс всю жизнь, — состояние, которое породило самые яркие страницы его книг и являлось их сутью. Фигура Галана начала менять свои формы, словно отражение в кривом зеркале. Я представил, как он, улыбаясь, сидит перед своей арфой, один, с белой кошкой на коленях, а его нос, как живое существо, шевелится по своей собственной воле.

Влажный ветер буйствовал на поросшем травой пространстве перед Домом Инвалидов, а позолоченные орлы на мосту Александра выглядели весьма понурыми. Миновав часовых, я прошел через кованые ворота к громадному серому зданию и сквозь него — во внутренний двор, где постоянно мурлычет эхо. Несколько зевак бродили под аркадами, где покоились забальзамированные артиллерийские орудия. Звук моих шагов по каменным плитам гулко разносился под сводами. Все это место, казалось, навсегда пропиталось запахом гнилых мундиров. Прежде чем войти в часовню, я немного выждал. Внутри было довольно темно, лишь несколько остроконечных огоньков свечей теплились перед святынями. Все тонуло в органной музыке, которая медленной волной прокатывалась под сводами, салютуя бывшим штандартам мертвого императора.

Бенколен был на месте. Он поднялся и подошел ко мне. Надо сказать, что на сей раз он был в затрапезном виде. На нем было потертое твидовое пальто и бесформенная шляпа. Мы медленно пошли вдоль аркады. После довольно продолжительного молчания сыщик раздраженно махнул рукой.

— Кругом тлен, — сказал он. — Точно как в нашем деле. Я не помню других таких расследований, где тлен проявлялся во всем, к чему ни прикоснешься. Мне доводилось наблюдать ужасные сцены, самому испытывать слепой страх, но нет хуже, чем эта унылая повседневность. Все лишено смысла. Заурядные девчонки, каких можно встретить на любом чаепитии. Девчонки, существующие без врагов, без захватывающих страстей, без ночных кошмаров, здравомыслящие, достаточно степенные и даже не очень красивые. И они умирают. Именно поэтому я полагаю, что в конце пути мы натолкнемся на нечто совершенно кошмарное… — Не окончив фразы, он резко сменил тему: — Алиби Галана, Джефф, непоколебимо стоит по всем пунктам.

— Вы все-таки решили его проверить?

— Естественно. Его рассказ подтверждается. Франсуа Далсарт, мой лучший агент — вы наверняка помните его по делу Салиньи, — проработал весь маршрут, шаг за шагом. Швейцар в «Мулен Руж» вызвал лимузин точно в одиннадцать тридцать. Он запомнил время, потому что Галан, прежде чем усесться в машину, посмотрел на свои часы и на освещенный циферблат в витрине. Швейцар машинально проследовал за его взглядом.

— Но это само по себе кажется подозрительным.