Ублюдки и стрелочники

Джун Корали

Хамильтон: Это было так странно, я чертовски волновался за тебя. Если бы ты была рядом со мной, я бы перегнул тебя через свое колено и отшлепал твою шикарную задницу до красноты.

Я сглотнула и, не моргая, смотрела на его сообщение, перечитывая еще раз, и еще раз, и еще раз.

Встав с кровати, пошла в гостиную, оставив маму спать одну. К тому времени, как я умостилась на кожаном диване, Хамильтон успел прислать мне два сообщения.

Хамильтон:

Ты где?

Хамильтон: Лепесток, вернись. Не нужно бояться.

Я: Я и не боюсь.

Хамильтон: Нет, боишься. Так чего же?

Проведя языком по нижней губе, схватила одеяло и набросила на голые ноги.

Я: Сеинта. Разрушить новый брак мамы. Не быть достаточно хорошей.

На самом деле два последних пункта я не отправила. Это как-то слишком лично, и я не уверена, что Хамильтон успел заслужить мое доверие. Мы едва ли знали друг друга. Влечение однозначно было, но что-то большее? Не думаю.

Хамильтон: Хочешь, чтобы я помог тебе подумать, о чем-то другом?

Я: Что ты задумал?

Эти дразнящие точки несколько раз моргнули в чате, а я, затаив дыхание, ждала от него сообщения. Прошли минуты, и я уже практически полностью была уверена, что не получу ответа, но мой телефон зазвонил:

— Алло, — ответила я уставшим голосом.

— Во что ты одета? — спросил Хамильтон глубоким голосом. Эта клишированная фраза прозвучала бы скучно в устах любого, но только не в его.

— В удобную футболку, — призналась я, а Хамильтон усмехнулся.

— Это сексуальная удобная футболка?

— Это обычная белая широкая футболка, которую я ношу с тринадцати лет. Раньше она была мамина.

— Я уже представил тебя в ней. Футболка доходит до середины бедра, а твои соски просвечиваются сквозь тонкую ткань. — Мое дыхание сбилось от его хриплых слов. — Ты одна?

Я судорожно вздохнула и осмотрела гостиную:

— Не совсем, мама спит в комнате.

Хамильтон застыл на секунду, а потом продолжил говорить:

— Тебе не нужно ничего говорить или делать, просто слушай меня, хорошо?

— Хорошо, — промямлила я.

— Вера, я чертовски взбешен, что наша ночь пошла не по сценарию, потому что хотел привезти тебя домой и попробовать на вкус. — Его слова выбили меня из колеи.

— Мы не можем…

— Прямо сейчас мы можем делать все, что только захотим, мы просто разговариваем. — Я услышала, как он втянул воздух. — Я представляю, как уложил бы тебя на свою кровать и снял бы ту твою сексуальную юбочку. Твои чертовски красивые бедра дрожат, а твоя киска очень скользкая.

Мое дыхание участилось, и я тронула свою промежность свободной рукой.

— Ты, однозначно, сказала бы, что это ужасная идея, потому что ты хороший человек и не хочешь принести неприятности

людям, которых ты любишь, и потому что тебя учили, что твое тело — маленькая розочка, подходящая для вазы на праздники. Но…

Мою грудь сжало.

— Но? — спросила я, а Хамильтон засмеялся.

— Но я слишком эгоистичный и не позволил бы тебе отговорить меня от самого лучшего пира в моей жизни. Ах, Вера, ты бы извивалась на моих простынях. Я бы попробовал каждую часть тебя. Сосал бы твой нуждающийся клитор, пока ты не стала бы тереться об мое лицо, дергать меня за волосы и трястись всем телом.

— Черт, — выругалась я.

— Я разорву тебя на куски, буду жевать твои шипы и вдыхать твой сладкий аромат. Сожму тебя в своих руках и погублю, Лепесток.

Почему мне казалось, что это самая горячая вещь, которую мне кто-либо когда-то говорил?

— Лепесток, мм? Мне кажется, тебе очень нравится это прозвище, — ответила я.

— Мне больше нравится мысль о том, чтобы трахнуть тебя.

Я представила Хамильтона, лежащим на кровати, его мускулистая рука закинута за голову, а обнаженная грудь, поднимается и опускается с каждым вздохом. Вероятно, он ухмылялся, поднося телефон к уху и ожидая мой стон от его горячих слов.

Я оглянулась на дверь своей спальни, думая о маме и обо всем, чем она пожертвовала, чтобы дать мне хорошую жизнь. Мне нужно сделать все одну вещь: перестать наслаждаться ухаживаниями Хамильтона.

— Знаешь, это же ничего не значит, — продолжил Хамильтон. — Мы просто два человека с безумной химией, наслаждающиеся обществом друг друга. Ты спрашивала меня ранее, разрушал ли я чью-то жизнь? — сказал Хамильтон мягким голосом.

— И?

— И, оказывается, у нас намного больше общего, чем я думал, — признался он.

Что это значило?

Я вздохнула. Как бы весело это не звучало, Хамильтон не стоил такого риска.

— Спокойной ночи, Хамильтон, — прошептала я.

Хотела бы я видеть его лицо. Представляю, как он торжествующе улыбался, как будто слышит нерешительность в моем голосе. Если бы я была другой девушкой, наверное, приехала к нему на такси и позволила ему делать все восхитительно грязные вещи, которые он обещал.

Но я не была никем другим как Верой Гарнер, ненужной дочерью жертвы.

Глава 9

— Детка, все хорошо? — спросила мама, смотря на меня поверх своей чашки.

Она пила латте без кофеина, в котором было больше молока и сахара, чем самого кофе.

Даже с грязными волосами и в той же пижаме, что и прошлой ночью, она выглядела прекрасно. Она, вероятно, могла бы стать моделью, если бы не родила меня.

Мы сидели на моей огромной кухне и разговаривали.

Мама спала практически до обеда, точнее до того момента, пока Джозеф не позвонил.