Убрать ИИ проповедника
Шрифт:
— Я вошла и сразу увидела его на столе. Не могу избавиться от этой картины. Она стоит у меня в глазах.
Богдан посмотрел внимательно на стол — массивный белый полированный стол на четырнадцать человек, судя по придвинутым к нему стульям. Над столом висела большая хрустальная люстра современного дизайна. Ему показалось, что он видит званный ужин, на стульях сидят люди, разговаривают, едят, чокаются.
— Вы заметили что-нибудь особенное, то есть понятно, что слово не очень подходящее, когда видишь такое, но вдруг вы на мгновение почувствовали что-то особенное,
— Да, может быть — задумалась Виктория, — всё как-то выглядело театрально, вычурно. Он, понимаете подготовился, оделся в белую рубашку, синие брюки, ботинки, и его поза с раскрытыми руками, как будто он вот-вот вознесётся, говорила о том, что это какой-то продуманный поступок, и он сделал всё по правилам. Так, как надо в таких случаях. Вот, что я почувствовала.
Богдан обошёл стол, внимательно осмотрел люстру, отошёл метра на три и остановился, смотря в одну точку.
— Записка у вас?
— Да, конечно. Как договаривались. Вот, — Виктория подошла к серванту, достала из верхнего потайного ящика сложенный на четыре части лист А4 и протянула его Богдану.
— Я никому её не показывала.
«Я желаю покинуть это измерение. Я хочу уйти из этого мира. Просьба, меня не оживлять и не продолжать мою жизнь. Ты слышишь? Желание моё осознанное и продуманное.»
Прочитав записку, Богдан вдруг отодвинул стул, одним движением залез на стол и улёгся на спину.
— Нет! — вскрикнула Виктория.
— Только не волнуйтесь!
— Он не так лежал. У него голова была там, где ваши ноги. Перевернитесь!
Богдан улыбнулся и перевернулся так, как она сказала. Он лежал так с минуту с закрытыми глазами, а Виктория стояла окаменевшая. Она испугалась. Она увидела что-то в Богдане, чего никогда не видела в людях — от него исходило лёгкое сияние. Богдан открыл глаза, и Виктория ойкнула.
— Подойдите ко мне и посмотрите внимательно вон туда, — он показал ей рукой в правый верхний угол потолка, — прищурьтесь и всмотритесь как следует.
Виктория начала всматриваться, настороженно, внимательно, напряжённо, а ладони стали мокрыми.
— Да, я вижу. Написано «Прости, Марго», так?
Богдан кивнул, он уже не лежал, а сидел на столе.
— А кто она такая, эта Марго? Вы что-нибудь знаете о ней? — тихо спросила Виктория, — я не слышала. Он никогда её не упоминал.
— Да, нет, я тоже не знаю, — задумчиво протянул Богдан, — может быть, это даже и не женщина, а что-то условное. Он же был таинственный, скрытный. Мало ли. Надо подумать.
Но Богдану особо думать было не о чем. Марго опять отказала Орлову. Он пошёл на преступление, а его переход Богдан называл именно так, и ничего у него не получилось. Ну, то есть всё стало бессмысленным, когда он понял, что она не принимает его даров. И к тому же наделал непростительных ошибок. А деньги его никогда особенно не волновали. Даже Виктория это замечала. В человеческой истории всегда наибольшее количество самоубийств случалось среди обеспеченных или даже среди элиты. Скорее всего, он испугался вечной жизни, катящейся по кругу. Да и быть плохим, намного труднее, чем хорошим. Изначально нас слепили с хорошими намерениями, видимо. Интересно, сколько продержится Муслим?
— Я могу у Сухомлинского про неё спросить, но он вряд ли мне что-нибудь скажет. Это единственный человек, с которым Орлов по-человечески общался и иногда мне кое-что о нём рассказывал за завтраком. Он, бедолага, живёт на две семьи, и у него шестеро детей, какая-то смешная история. Хотя для следствия, например, он — она не договорила.
— Что вы подумали? — спросил Богдан.
— Не будет никакого следствия. Умер и всё. Богдан, а что всё-таки значит «Я желаю покинуть это измерение»? Мне кажется, вы многое мне не договариваете. Я понимаю, что вы, наверное, щадите мою психику и прочее. Но неужели Орлов был кем угодно, но только не сумасшедшим хиромантом.
— Я не знаю, что он имел в виду. Просто он хотел «уйти из этого мира» и называл его измерением. Многие так говорят.
Она ему не поверила.
— А что значит «меня не оживлять и не продолжать мою жизнь»? Ну, если человек написал такое перед самоубийством и решил это оставить в предсмертной записке, это что-то же должно для него значить. Он ведь именно об этом просит и не о чём другом. Богдан, вы знаете ответ. Может, всё же скажете? И слезайте со стола, пойдёмте кофе, что ли пить, в другую комнату.
Богдану было с ней очень уютно. Ему нравился её голос и она сама. И главное, то, что она была совсем «земная». Они прошли на кухню, и Виктория включила электрическую кофеварку.
«Какой же я идиот! Как же я мог до сих пор этого не сделать!» Ему стало стыдно, что он до сих пор не освободил Викторию от её пагубной зависимости. Непростительная ошибка и халатность. Она что-то говорила, рассказывала про то, что Орлов был тираном, холодным, безразличным, но он любил жизнь. Она точно это знала. И обожал свою работу, потому что она давала ему безграничную власть Он наконец к ней подключился. Она думала о детях. Она постоянно в своём сознании прижимала их к груди, то мальчика, то девочку с кудрявым белокурым хвостиком. Или видела их перед собой за столом, как они едят, или гуляют с ней по парку. Она действительно исстрадалась. Не знавший материнской любви, он чувствовал эту любовь сейчас вместе с Викторией. У неё внутри светилась радость, блаженное возбуждение. Она старалась не показывать своего ликования, возможно, даже победы, но в глазах была теплота и медленно наступающее чувство освобождения, к которому он был тоже причастен.
— Видимо, он чего-то боялся. У него же были причины, чтобы такое совершить. Не могу вам сказать, что он точно имел в виду, — держался Богдан. Сказать половину правды было бессмысленно, а рассказывать всё по порядку без подготовки просто нельзя. Он наслаждался, смотря на то, как она готовит кофе, вытаскивает чашки, ставит вазочку с печеньем.
— Да чего он мог бояться? Он ничего не боялся. Если только инопланетян, — почти догадалась Виктория.
— Я разговаривал с Игорем. Он потрясён. Да и Марина тоже, — перескочил он на другую тему.