Ученик чародея (Часть 1-6)

Шпанов Николай

– Вы считаете, что Шуман ни при чем?

– Прежде чем ответить на твой вопрос, я хочу выяснить одно обстоятельство: может ли Шуман быть тайным членом Общества Иисуса?

– Я уже задавал себе этот вопрос, - уныло проговорил Грачик.

– Но не дал себе ответа...

– Я не нашел его в материалах, какие были под рукой.

– Обычная ваша манера молодежи - ограничиваться тем, что есть под рукой, - с неудовольствием сказал Кручинин.

– Честное слово, я...

– "Искал, старался..." Знаю! Но ответа нет? Я тоже его не имею. Но и не собираюсь искать его в документах, так как получаю это простым логическим рассуждением: мы знаем из истории целый ряд примеров тайного членства в Обществе Иисуса высокопоставленных особ, политических деятелей. Если это было возможно для мирян, то почему не может быть допустимо для духовных лиц, хотя бы формальные каноны и не говорили об

этом ни слова? Следовательно, и твой Шуман мог бы быть иезуитом. Но если бы он им был, то та же логика и та же историческая практика должны убедить нас в том, что почти исключена возможность его непосредственного участия в убийстве Круминьша. Весь опыт истории говорит, что иезуиты, организуя преступления и участвуя в них, совершают их чужими руками и почти никогда своими собственными. Орден не подставляет под удар своих членов. Отсюда заключаем: если допустить возможность участия Шумана в деле Круминьша, а его появление с подложным снимком это и есть соучастие, то тем самым отвергается его принадлежность к Ордену иезуитов.

– Пожалуй, логично...

– Однако, - предостерегающе продолжал Кручинин, - из этого не следует делать дальнейшего вывода о непричастности Ордена к делу. Иезуиты могут стоять за спиной Шумана. Но это уже вопрос дальнейшего, тех выводов, какие придется делать окончательно, в целом, безотносительно к особе отца Петериса.

– Значит, - в нерешительности продолжал за него Грачик, - не следует считать Петериса Шумана участником диверсии?

– Этого я еще не сказал. По-видимому, рыльце у него в пушку, раз уж он явился к тебе с этой липовой фотографией. Но назвать его убийцей?.. Ошибка в этом направлении может принести столько же вреда, сколько пользы принес бы безошибочный удар.
– Несколько шагов они прошли в молчании, пока Кручинин закуривал. Потом он продолжал: - Но даже с точки зрения права этого человека на личную неприкосновенность?! Как ты посмотришь в глаза прокурору, если окажется, что твоя рука легла на плечо Шумана ошибочно? Да что там прокурор?! А твоя собственная совесть? Что она тебе скажет?
– По молчанию Грачика Кручинин видел, что тому не очень приятен этот разговор, тем не менее тон его оставался по-прежнему строгим.
– Тебе скучновато выслушивать наставления, но какое же учение без уроков! Поэтому повторю слова одного умного человека: наблюдение или исследование открывает какой-нибудь новый факт, делающий невозможным прежний способ объяснения фактов, относящихся к той же самой группе. С этого момента возникает потребность в новых способах объяснения, опирающегося сперва на ограниченное число фактов и наблюдений. Дальнейший опытный материал приводит к очищению этих гипотез, устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец, не будет установлено в чистом виде незыблемое правило. Кручинин остановился задумавшись. Огонек его папиросы ярко вспыхивал, когда Кручинин делал затяжку. Едва заметный розовый отсвет огонька выхватывал из темноты его профиль, наполовину затененный полями шляпы. Грачик стоял молча, не решаясь нарушить ход его мысли. По существу говоря, Кручинин повторил то, что Грачик не раз уже слышал и неоднократно обдумывал, но в устах Кручинина всякое повторение звучало по-новому, и Грачик готов был выслушивать его сколько угодно раз.
– При наличии данных, какие ты мне перечислял, - слышался из темноты голос Кручинина, - я не решился бы даже на обыск у Шумана, а у тебя уже руки чешутся взять за шиворот этого служителя бога.

– Сказать откровенно...
– усмехнулся Грачик, - чешутся. Но не от нетерпения, а от страха.

– Тебе знакомо это чувство?!

– Старею, Нил Платонович.

– Вот не знал, что проявление трусости связано с возрастом.

– Страх страху рознь... Боюсь, как бы поп не ускользнул.
– Грачик повертел пальцами, словно подыскивая выражение.
– Этот страх из разряда осторожности.

– Психолог!
– иронически проговорил Кручинин.
– А впрочем, что такое действительно страх, как не высшая мера осторожности, переходящая подчас в собственную противоположность? Значит, боишься, что ускользнет?.. Незачем ему уходить! Преступник начнет тебя бояться лишь в тот момент, когда увидит, что ты твердо ступил на его след, идешь по следу и уже не сойдешь, пока его не настигнешь. А до тех пор чего ж ему бояться?
– Кручинин рассмеялся и покровительственно похлопал Грачика по плечу.

– Э-э, Нил Платонович, дорогой, на этот раз позвольте уж мне заподозрить вас в неискренности, - обиженно отозвался тот.
– Вы же не можете отрицать, что с самого того момента, как проходит психический туман, под влиянием которого совершено преступление, нарушителем овладевает страх?

– Когда я отучу тебя от дурной

привычки говорить не подумавши!
– в сердцах воскликнул Кручинин.
– Разве преступления совершаются только в состоянии того, что ты назвал "психическим туманом", то есть в аффекте?

Если бы освещение позволяло, Кручинин увидел бы, что лицо молодого человека залилось густой краской.

– Mea culpa!..1 - виновато пробормотал Грачик.
– Однако разве мы не знаем: независимо от того, есть уже у преступника основания опасаться раскрытия его деяния или нет, он все равно боится.

– А как ты думаешь, у преступника не бывает обстоятельств, когда ему нечего бояться?

– Вы пытаетесь поймать меня на слове, не замечая того, что противоречите самому себе, - рассердился Грачик.
– Нет, Нил Платонович, это неудачный для вас случай! Я не считаю, что у нарушителя когда-либо могут быть основания не бояться за свою шкуру. Напротив, мне кажется, что в самый тот момент, когда он поднял руку на ближнего, или на его собственность, или на достояние общественное, - самый этот момент и является началом вполне основательного страха. Пусть даже он не верит, что будет наказан законом. Тут - парадокс: чем опытнее преступник, тем больше хитрости он вкладывает в совершаемое им преступное деяние, но чем он опытнее, тем яснее сознает, что будет наказан. Это создает своеобразное раздвоение. Вспомните, что по этому поводу показывают самые старые преступники: они живут в постоянном сознании собственной обреченности. Сознавая порочность своего пути, они катятся под гору. Они уверены, что такова их "судьба".

– Ну, ну, ну!
– Кручинин замахал руками.
– Недостает, чтобы ты повторял такие бредни. Дело не в "обреченности", а в том, что они не могут удержаться, когда в воздухе пахнет "легкими тысячами".
– Кручинин обнял Грачика за плечи.
– Займись-ка лучше этим вот конкретным делом, чем совершать экскурсии в область психологии.

– Нет, уж позвольте еще несколько "неконкретных" слов!
– с жаром воскликнул Грачик.
– Вы так привыкли видеть во мне начинающего, что не можете всерьез отнестись к тому, что я по-настоящему продумал...

– Ну, ну!
– ласково перебил Кручинин.
– Если бы я не принимал тебя всерьез, ты не был бы сейчас тут. Даже если никому не придет в голову спрашивать с меня за твои ошибки, - я сам перед собой отвечу. А это подчас страшнее, чем ответ перед судом других... Однако что ты там еще придумал?

– Я ничего не придумал...
– обиженно проговорил Грачик.
– Просто мне пришло в голову: в литературе есть блестящее доказательство тому, что, чувствуя полную безнаказанность перед обществом, человек теряет и чувство ответственности перед самим собой. Помните уэлсовского Невидимку? Стоило ему вообразить себя неуловимым, как он пошел крушить. Он уже был готов убивать этих "болванов" налево и направо. И если бы доктор Кэмп согласился ему помогать - они наделали бы бед. А почему? Только из-за уверенности Невидимки в безнаказанности.

– У Уэлса, батенька, дело обстоит куда сложнее: люди, в чьи руки попадает власть без ответственности за последствия ее применения, теряют контроль над собой. Из-за этого и бывает подчас, что они начинают, не стесняясь в средствах, стремиться к власти над обществом... Однако это сложная тема - не стоит в нее углубляться. Довольно психологии.

– Вы же сами учили меня, что нельзя заниматься нашим делом без такого рода экскурсов. Всякий советский работник, кое-что смыслящий в марксизме, уже обладает качеством, какого не знала до нас следственная наука и практика расследования.

– Это ты о себе - насчет марксизма?
– усмехнувшись, спросил Кручинин.

– Отчего же нет?!
– В голосе Грачика звучало столько задора, что у Кручинина не хватило духа произнести вертевшееся на языке скептическое замечание. А Грачик, ободренный его молчанием, продолжал с еще большим подъемом: - Я хорошо понимаю, что метод аналогий, нравившийся мне когда-то, очень далек от совершенства. Это эмпирика. Но согласитесь, что и эмпирика не всегда бесполезна, если она основывается на богатом и хорошо проанализированном материале.

– Ты опять о "статистической криминалистике"?

– Непременно о ней!
– убежденно сказал Грачик.
– Но сразу же оговариваюсь: во-первых, я отказываюсь от ошибочной мысли о возможности применить то, что в геометрии называют способом наложения. Вы были правы: сходство случаев может быть лишь очень случайным и приблизительным, и выводы по аналогии остаются только вероятностью. Отсюда правило: аналогиями надо пользоваться критически. Но зато я перебрасываю тут мостик к тому, что, на мой взгляд, можно назвать интегральным методом - методом объединения и аналитического перехода от частностей к целому, то есть к следственной версии...