Учитель Истории
Шрифт:
— Тогда тебе нельзя вино, — Соня спешно отдернула протянутый бокал. — Я, как педагог, не могу допустить…
Мы все-таки выпили. Потом еще. Мне было просто необходимо отвлечься, расслабиться, и обстановка более чем располагала. Конечно, в любой другой ситуации я ни за что не позволил бы посторонней девушке так фривольно обращаться с собой. Но сегодня я так устал… Устал за весь этот безумный месяц. Завтра, уже завтра у меня последний урок, завтра я встречусь с громобоями. Но лишь завтра. А сегодня — приятная особа, что сидит в кресле напротив меня, поджав стройные ножки и обворожительно улыбаясь. Ни о чем таком недопустимом я старался не думать, а разве может ослабнуть контроль от одной бутылки виноградного сока? Ну, даже от двух. Нет, мы просто посидим, пообщаемся, посмеемся над дружескими шутками.
Кажется, в какой-то момент времени мы сели ближе друг к другу, а общение из нейтрально-невинного вдруг стало довольно-таки откровенным. И темы вдруг стали подниматься такие… На которые я и с друзьями-мужчинами не очень-то охотно распространяюсь. Затем наши руки встретились в каком-то случайном жесте, и я почувствовал, что понемногу теряю контроль.
— Мне кажется, — заметила Сонечка, потихоньку запуская ладошки мне под ворот. — Тебе не стоит сегодня спать на полу.
— Почему это? — спросил я, прекрасно, меж тем, понимая, что именно она имеет в виду.
— Ну, потому что… Мне будет холодно.
— Ты отдашь мне свое одеяло?
— Возможно и так, — она уже сидела у меня на коленях. — Но ты ведь не позволишь мне замерзнуть? Не бросишь меня?
— Не брошу, — пообещал я.
Боже, что я несу! И выпил-то всего-ничего, а уже поплыл, как восьмиклассница от второго стакана портвейна. Но… Она так близко. И от нее так вкусно пахнет… Кажется, я попал. Губы, тонкие губы в обрамлении золотистых волос… Красные, пошлые, яркие губы… Манящие.
— Что это за музыка? — Сонечка придержала мой уже готовый вырваться наружу порыв и прислушалась. — Это же не твой телефон?
— Это… Мой, — сдавленно ответил я. — Это напоминалка, я поставил на девять вечера, чтобы не забыть позвонить в больницу Яне.
— А, — тут же успокоилась девушка. — Тогда ладно.
— Нет, — проще было протащить по земле пирамиду Хеопса, чем произнести это короткое слово. — Я должен позвонить. Она ждет звонка.
Сонечка презрительно фыркнула.
— Кто ждет? Яна? Эта крашеная дурочка?
— Она не дурочка, — сознание возвращалось медленно, но необратимо: боже, что это было? — Я должен ей позвонить.
— Ну, звони, — она буквально впихнула телефон мне в руки и слезла с моих коленей. — Значит, это правда, что про вас говорят?
— Понятия не имею, что про нас говорят.
— А я тебе расскажу.
— Не надо.
— Ты уверен? — она встала напротив меня, сверкая глазищами (я успел даже подумать, что в образе милой домохозяйки на кухне она нравилась мне куда больше), и не сводила меня взгляда, пока я не оторвался от чтения смс сообщения, пришедшего пятнадцать минут назад.
— Уверен, — я поднялся. — Тут такое дело… Мне надо идти.
— Конечно, тебе надо идти! Вам всем нужно только одно! А как только получили желаемое — так сразу надо идти!
— Эммм… — я так опешил, что на миг забыл, зачем вообще собрался уходить. — Ты сейчас про что? Про ужин?
— Болван! Ну конечно не про ужин! Просто ты… А перед тобой Сережа… И Слава… Вы все уходите! Один к своей дружине, второй к невесте, а ты… Ты куда? Куда ты сейчас пойдешь?
В ее голосе сквозила такая тоска и отчаянье, что я ответил правду.
— В общежитие. Мне Женя написала, соседка. Там был пожар.
Глава XXXIV: Последний урок
— Рад, что вы собрались.
— Мы тоже очень рады, Филипп Анатольевич, — здоровяк Сливко помахал мне с задней парты. — Мы и не надеялись, что вы придете.
— Почему так пессимистично, друг мой? — поинтересовался я.
— Ну, как же… Слышали о вашем горе. Враги сожгли родную хату, так сказать.
— Да не хату, — перебил его какой-то новый паренек, которого я раньше не видел. — А тачку.
— Хату тоже сожгли, — заупрямился Сливко.
— Так то не его, то — общага.
— А, ну да… — согласился ученик. — Вы как, Филипп Анатольевич? Как себя чувствуете? Выспались хотя бы?
— Спасибо за заботу, Сливко, выспался я просто замечательно, — я повернулся к новенькому. — А вы, товарищ, собственно, кто такой будете?
— Я вместо Глазунова, — пожал плечами он.
Представился, называется. А сам модный такой: белая рубашка, брюки, туфли лакированные. Волосы уложены гелем. И голос мягкий-мягкий. Приятный. Таким только петь о любви. Но морда все равно уголовная.
— А сам Глазунов где?
— Приболел.
— Простудился?
— Почти. Не ваше дело.
— Нет, мое. Я учитель.
— А мне похер. Хотите поспорить?
Только тут я заметил, что остальной класс сидит совершенно бесшумно, будто и нет их вовсе. Все двадцать три человека, мальчики и девочки. За исключением наглого Сливко и вот этого нового чувака. И в воздухе ощутимо витает трепет. Даже славящийся бесцеремонностью Чупров на этот раз явно чувствует себя не в своей тарелке и предпочитает рта не раскрывать. А уж Сомов, у которого, по его словам, были с громобоями свои терки… Тот и вовсе белее мела, словно свеженький покойник. Видать, важная шишка посетила наше скромное собрание.
— Как твоя фамилия? — спросил я у него и, приглядевшись, понял еще кое-что: он значительно старше всех присутствующих учеников… То есть, это вообще не ученик! — Сколько тебе лет? Из какого ты класса?
— Оу-оу, полегче, профессор, — парень изобразил, что стряхивает с плеча невидимую руку. — Мы тут серьезные разговоры разговариваем, а вы так сразу на личности переходите.
— Серьезные разговоры? — я склонил голову на бок. — По мне, так очередное подростковое кривляние. Тебе пятнадцать? Шестнадцать?