Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.
Шрифт:
Для изменения поведения детей учителю предлагалось узнать побольше об их семье, друзьях и характере каждого ребенка. Однако когда его спросили: «Сопутствовал ли учителям в этом деле успех?», опрашиваемый ответил: «Нет, не всем учителям»{584}.
Показанные в этих примерах цели — узнать как можно больше о каждом ученике, чтобы с помощью этой информации контролировать его поведение, — прекрасно иллюстрируют царивший в педагогике сталинизма тоталитарный дух{585}. В 1930-е гг. советские власти стремились вникнуть в каждый аспект жизни человека и общества, чтобы полностью их контролировать. Обучение не ограничивали только преподаванием в классах, учителям вменялось в обязанность влиять на отношения в семьях, а также формировать круг интересов и устремления каждого ребенка.
Советские
«Нас не удовлетворяют наши учителя»
В начале 1937 г. сталинградские дети пожаловались в письме, что их школа II ступени ничем не отличается от царских школ:
«Нас не удовлетворяют наши учителя. Мы некоторых учителей здорово не любим. Они нас выгоняют из класса, стучат кулаком по столу, обзывают баранами, хулиганами, особенно тех, кто плохо одет».
Докладные записки двух учителей — членов партии и проведенное комсомольской организацией расследование в этой школе подтвердили многие из обвинений. Одна учительница, Курская, ударила ученика за то, что тот помешал ей надеть пальто, а другая учительница, Вышинская, вышвырнула ученика из класса только потому, что он вынужден был прийти в школу в галошах. На уроке литературы учитель выговаривал детям:
«Вы учитесь в фашистской, а не в советской школе. От учащихся царской школы вы ничем не отличаетесь. Они из кожи вон старались получить хорошие отметки, и вы так же бьетесь».
Учительница математики Ярошевская говорила коллегам в учительской: «Терпеть не могу детей». Директор школы Попов, разрешавший учителям бить учеников, старался исключить бедных детей, которые портили ему статистику, а отпущенные на одежду и оборудование классов средства потратил на мебель для своего кабинета. Согласно докладной записке, директор хотел, чтобы ученики дрожали в его присутствии. Дети, в свою очередь, давали учителям унизительные прозвища, сбивались в шайки и, сбежав из школы, устраивали попойки [52] . {586} Как же отличается такая школа от той, о которой говорилось в анонимном учительском письме, приведенном в начале этой главы! Если в письме Сталину ученики обвинялись в «хулиганском поведении» и «дерзости», здесь они предстают жертвами грубых и заносчивых учителей. Если автор письма молил власти оградить страдальцев учителей от нападок непочтительных детей, то ученики сталинградской школы просили защитить их от учителей и директора.
52
В июне 1937 г. Попова осудили за злоупотребление служебным положением и приговорили к одному году исправительных работ в школе; сведений о сломанных судьбах учителей в посланных в Наркомпрос докладах не содержится.
Несмотря на такие резкие отличия, в историях этих двух советских школ поднимается один и тот же вопрос. В обеих школах тяжелая атмосфера, царит грубость и даже насилие, несмотря на все усилия государства в первую половину десятилетия навести в классах порядок. Больше того, в обоих случаях на первый план выдвигается проблема авторитета учителя. Автор анонимного письма сетует на низкий авторитет педагогов, а сталинградские дети обвиняют учителей в злоупотреблении властью. Наверное, авторы этих писем верили, что не может быть настоящего авторитета учителя без товарищеского отношения с учениками, без одинакового понимания ими традиций и задач школы.
В случае со сталинградской школой особенно любопытно высказывание учителя литературы, уравнявшего два политических строя — царизм и фашизм. Сталинградский учитель — не единственный, кто решился на такое сопоставление [53] . Ленинградка, чьи жалобы на «ретивых воспитателей» цитировались выше, сделала похожее сравнение: «Даже в старой, дореволюционной школе позволялось школьникам бегать во время перемен». Еще любопытнее, что дети умело пользовались этим. Например, как в случае с учительницей Софьей Львовной, попросившей ученика, швырнувшего в нее книгу, выйти из класса и услышавшей нахальный ответ: «Ну и выйду, подумаешь. А что вы мне сделаете? Теперь не царское время» {587} . Эти слова отражают официальную советскую точку зрения на дореволюционную школу как на место, где царил произвол, а порядок наводили грубыми приемами, вплоть до насилия. Однако, используя такой язык, чтобы сделать весьма независимые и даже «антисоветские» заявления, эти учителя и школьники полагали, что порядки в советских школах 1930-х гг. сильно отличались или должны были отличаться от порядков в других школах.
53
Об отношении в Советском Союзе к нацистской Германии можно судить по высказываниям Мясникова, приведенным в главе 7. См. также: Davies S. Popular Opinion in Stalin's Russia. P. 96-98.
Тем не менее учителя и даже высшая власть не прочь были взять на вооружение опробованные раньше дисциплинарные приемы. В 1934 г. молодой учитель жаловался, что ученики не оказывают ему такого же уважения, которое он оказывал своим педагогам или оказывали учащиеся в старой школе. Через год чиновник московского отдела образования Дубровина заявила, что советским школьникам, подобно их предшественникам в царские времена, надо завести дневники для записи домашних заданий и выставления отметок, которые заверялись бы еженедельно родителями: «Дневник должен стать инструментом, с помощью которого учащиеся сами организуют свою работу»{588}.
Считая эту меру, как и учебные планы, необходимой для установления единообразия в городских школах, Дубровина призналась: «Мы не стыдимся применять лучшее из того, что было в старой школе II ступени», если это поможет «установить в школах большевистский порядок». Но Дубровина также резко возразила учителям, которые оценивают новую политику как «реставрацию старой школы» и «просто не понимают», что важнейшей целью является «воспитание коммуниста, воспитание нового человека»{589}. Другими словами, даже при внешнем сходстве подходов к дисциплине советская школа преследует совсем другую цель — коммунистическое воспитание, а значит, и подходы к дисциплине, по сути, совершенно разные.
Несмотря на заявления о коммунистическом воспитании как важнейшей цели дисциплинарной стратегии, многие учителя не оставляли усилий отделить обучение от воспитания. Инспекторы часто замечали, что учителя считают своей главной задачей «просто учить», а «воспитательными моментами» пусть занимаются другие организации, или их можно отложить «на потом», или заниматься ими от случая к случаю. Как раньше учителям на «школьном фронте» внушали, что «нейтралитет в классовой борьбе невозможен» (об этом говорилось в главе 1), так и теперь их порицали за недостаточную политизацию уроков (как показано в этой главе), а методы поддержания дисциплины критиковались, если они не «вели учащихся к коммунистическим выводам»{590}.
Даже подтверждая обозначенные партийной верхушкой цели, инспекторы в своих докладах нормальным человеческим языком говорили о широком круге задач воспитания. Например, в 1935 г. сталинградский чиновник из отдела образования С. А. Каменев заявил, что задача коммунистического воспитания — «подготовить грамотных, культурных, беззаветно преданных социализму людей». Присущие дискурсу сталинизма лозунги звучали там и здесь, однако движение к заявленным целям на практике означало формирование рабочих отношений в школе. Учителя находили время поговорить с детьми о прочитанных книгах и событиях в их жизни; помогали детям развивать свои таланты и выражать эмоции; служили примером опрятности, вежливости и порядка; при первой возможности повышали квалификацию; заботились о таких мелочах, как ручки, мел и бумага для занятий. Откровенно политизированные фразы (как процитированная выше) звучали только на уроке литературы, когда учитель решил оживить его и устроил маленький спектакль с учениками-актерами, причем один из них неожиданно похвалил монархию{591}.