Удар вслепую

Джеймисон Малькольм

После этого все изменилось. Храбрые томбовианцы больше не лежали пьяные до беспамятства прямо на земле до самого полудня. Они работали. Их женщины также ра­ботали.

Они уходили в болото, шлепая по воде своими плоски­ми ногами. Мужчины несли странные сети, сплетенные из гибких тонких лиан. За ними шли мальчики, державшие в руках клетки, сделанные из прутьев. А женщины собирали лилии. Они методично обрывали лепестки и листья, остав­ляя лишь черенок и сердцевину. Мужчины вернулись толь­

ко к вечеру, и Максвелл понял, чем они занимались. Они вернулись с сотнями пойманных канкилона. Паукообраз­ные существа, недовольные тем, что их посадили в клетки, издавали ужасные звуки. Жрецы открыли двери лишь для того, чтобы забрать пауков.

Затем двери снова закрылись.

Так продолжалось еще три дня. Когда болото опустело и там не осталось ни одной лилии и ни одного паука, Макс­велл сделал потрясающее открытие. На несколько минут в день сквозь толстый слой облаков пробивалось солнце — редкий случай на Венере — и в это время происходило чу­до. Илистая поверхность превращалась в море света. То, что Хоскинс продал ему, выдавая за драгоценные камни, лежа­ло повсюду и сияло в солнечных лучах. Шариков вокруг было столько, сколько сухих листьев в осеннем лесу. Затем небо затягивалось облаками и удивительный огонь угасал.

— И что ты думаешь об этом? — спросил Паркс, удив­ленно озирающийся вокруг. — Это могут быть семена ли­лий?

— Вряд ли, — ответил Максвелл. — Они слишком лег­кие и хрупкие. Чтобы прорасти, семена должны пройти в землю. А эти штуки даже в воде плавают.

Наконец наступил последний день Праздника. Муж­чины и женщины облачились в торжественные одежды из лилий. На них были венки, гирлянды и головные уборы из листьев. При этом они пили огромное количество занкры. Во второй половине дня они танцевали, а к вечеру хор пья­ных голосов превратился в дикий вой. Затем ворота храма открылись и внутри загорелись факелы.

— Скоро друзья Хоскинса увидеть пир канкилона, — за­метил Шан Ди.

Он был взволнован, словно сожалел о заключенной сдел­ке.

— Нельзя жрецы позволять вас видеть, — предупредил он.

Максвелл и Паркс повторили свое обещание.

Примерно около полуночи они решили, что аборигены

уже настолько пьяны, что ничего не замечают. Максвелл и Паркс выскользнули из своей хижины и направились через поляну к храму, пытаясь не наступить на лежащих повсю­ду томбовианцев. Они остановились возле дверей храма и заглянули внутрь. Оргия была в самом разгаре. Они увиде­ли пир. Двое служителей храма отрывали лапы канкилона и протягивали орущее существо жрецу. Высший жрец при­нимал канкилона и резкими движениями вырывал у него клыки. Он складывал клыки в корзину, стоящую у главно­го идола. Труп паука жрец бросал визжащим аборигенам. Начиналась возня, слышался крик разочарования, когда не успевший абориген видел, как более быстрый соплеменник вонзается зубами в мешок с ядом.

Паркс схватил Максвелла за руку.

— Я... Мне нужно вернуться в хижину, — задыхаясь, сказал он.

— Что случилось? — резко спросил Максвелл. — Не мо­жешь смотреть? Мы же не слабонервные миссионеры.

— Э-это не то. Я забыл про укол. Смотри, как трясет. Ты оставайся. Я мигом.

Максвелл отпустил его. В этом не было ничего необыч­ного, а он не хотел упустить ни одну деталь проводимого

ритуала. Он проводил взглядом исчезающего в темноте Паркса и начал поворачиваться обратно к храму.

Он не закончил поворот. Его обхватила сильная рука, а вокруг ног обвилась чужая нога. По плоским ступням он понял, что попал в лапы томбовианца. Затем он услышал насмешливый голос. Это был голос Шана Ди. Шан Ди был очень пьян. От него воняло занкрой.

— Землянин хотеть длинную жизнь, да? — с насмешкой спросил абориген. — Окей, окей. Землянин получать дол­гую жизнь. Землянин получать сок канкилона.

Максвелл почувствовал, как под дикий хохот обез­умевшего томбовианца, его тянут назад. На его лице ока­залось волосатое нечто. Он не мог дышать. Он отбивался и попытался закричать. Шан Ди именно этого и хотел. Зу­бы Максвелла прорвали мягкий мешок с ядом канкило­на. В рот полилась отвратительная, вызывающая тошноту маслянистая жидкость. Она лилась по щекам и плечам. Максвелл чувствовал

себя оскверненным и грязным. Он хотел умереть на месте. А затем с ним что-то произошло.

В одно мгновение исчезли и тошнота, и отвращение. На их место пришло возбуждение, экстаз, которого он никогда не испытывал. Он больше не был больным человеком и ни­когда им не станет. Он был силен и здоров — чемпион среди чемпионов. Жизнь была прекрасна. Он должен был выра­зить это чувство. Максвелл издал боевой клич, потрясший поляну. Затем всё закружилось. Огни то загорались, то по­тухали. Крики внутри храма стихли, как будто он оказался далеко от них. Больше Максвелл ничего не помнил.

Он проснулся, когда зарождалось утро следующего дня. Он лежал лицом на земле за пределами храма. Какое-то время он не шевелился, ожидая приступа головной боли. Ужасная интоксикация, о которой он вспомнил, долж­на была принести с собой головную боль, причем самую ужасную. Но голова не болела. Не было неприятного вкуса во рту. Максвеллу пришлось признать, что чувствует он се­бя хорошо, что в сложившихся обстоятельствах было уни­зительным. Он даже подумал о том, не сошел ли он с ума. Он осторожно встал, ожидая появления судорог. Дрожи не было. Он был совершенно здоров. Он перестал волновать­ся и быстро вскочил на ноги, тут же пожалев об этом. Его голова обо что-то ударилось, после чего сразу последовал грохот. Он удивленно уставился на то, что упало. Это были три палки, концы которых были связаны веревкой. На него с мертвой улыбкой уставился череп. Ночью кто-то постро­ил над ним эту конструкцию — предупреждение о том, что он табу, что он проклят!

Максвелл бросил взгляд на храм. Двери были закрыты и заперты. На поляне также было пусто. Хижины опусте­ли, аборигены ушли. Праздник завершился. Теперь все бы­ло табу. Часы Максвелла говорили, что наступила вторая половина дня. Он проспал не одну ночь.

И тут он вспомнил о Парксе и его сердце дрогнуло. Паркс сказал, что вернется. Где он? Шан Ди напал и па не­го? Максвелл огляделся, но никого не увидел. Он начал хо­дить кругами по поляне.

Он резко остановился возле хижины. Там стояла еще одна тренога. Но это было еще не всё. Рядом торчала палка с отрубленной головой томбовианца, а примерно в футе от палки были разбросаны обглоданные кости — почти чело­веческие кости. Голова принадлежала Шану Ди. Это озна­чало, что Шан Ди нарушил закон и понес наказание. Это было жутко. Максвеллу стало страшно от того, что может оказаться внутри хижины.

В хижине все было очень плохо. Обе комнаты представ­ляли собой неразбериху из уничтоженного имущества. Большая часть научного оборудования была безнадежно испорчена, а пищевые брикеты были перемешаны с хими­катами. Весь табак исчез до последней щепотки. Но хуже всего было то, что помещение пропиталось запахом парако- брина. Объяснение нашлось быстро — разбитые ампулы и сломанные шприцы. Грабители, подобно нацистам, унич­тожили все, что не представляло для них никакой ценно­сти.

Однако в тот момент Максвелла это не волновало. Он хотел найти Паркса. И он нашел его под кучей разорван­ной одежды. Максвелл снял с него изодранные вещи и с подавленными чувствами опустился перед ним на коле­ни. Он чувствовал себя убийцей, потому что Паркс не хо­тел отправляться в эту безнадежную экспедицию. Именно Максвелл настоял на поездке. Напряженное лицо Паркса было мертвенно-бледным, а сутки неконтролируемых кон­вульсий истощили тело так, как этого не могли сделать по­являющиеся несколько раз в неделю судороги. Паркс не успел сделать укол, и болезнь прогрессировала. Максвелл должен был предвидеть это и вернуться в хижину вместе с ним. Теперь уже было поздно. Паракобрина больше не бы­ло. К утру Паркс умрет. Максвелл несколько минут сидел на полу, бичуя себя за содеянное. Он был охвачен непри­ятными мыслями. Затем неожиданно его осенило. Но ведь он сам пропустил не меньше двух уколов! Все еще не веря в это, он вытянул вперед обе руки. Он не заметил и намека на дрожь. Как... почему...