Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
– В чем дело? – улыбнулся он.
– Почему ты все время читаешь одну и ту же книгу?
– Она всегда при мне… – Рамон показал Хелене форзац томика.
– Впервые вижу это имя. У нас есть поэт Ян Неруда [132] .
– Думаю, он взял этот псевдоним из восхищения поэзией Пабло [133] , величайшего поэта на свете. Я всегда воспринимал его как спутника, как единственного друга, хотя видел всего один раз. Знаешь, он совсем не похож на поэта. Неруда – самый свободный человек из всех, кого я встречал в этой жизни. Я ношу его книгу у сердца и никогда с ней не расстаюсь. Очень часто вечерами в Сьерра-Маэстра, во время партизанской войны, я читал стихи моим людям. Большинство впервые слышали эти волшебные строки, но чувствовали их гениальность. Стихи Пабло были олицетворением революции. Я даже записал один сборник целиком на пленку. Мне не важно, кто и что думает о стихах Неруды, я люблю их больше всех остальных. В молодости я читал их кузине, они уже тогда бередили мне душу.
132
Неруда, Ян Непомук (1834–1891) – чешский писатель, поэт и журналист, крупнейший представитель критического реализма.
133
Это не так. Пабло Неруда (псевдоним; имя, данное при рождении: Рикардо Элиэсер Нефтали Рейес Басоальто) – чилийский поэт, дипломат и политический деятель. Он родился в 1904 г., когда Ян Непомук Неруда уже умер.
– Прочтешь что-нибудь?
– Сейчас переведу мое любимое, он написал его в двадцать лет.
Рамон полистал книгу, нашел нужную страницу и успокоил дыхание:
Я люблю любовь морских скитальцев:поцелуют – и прощай.Обещают возвратиться.Не вернутся, так и знай.Что ни порт – еще невеста…Манит моря водоверть.Там в постели белой пенына себе их женит смерть [134] .Рамон и Хелена очень скоро стали завсегдатаями «Славии». Ничего особенного для этого не требовалось: бывать регулярно, здороваться, перекидываться парой слов то с тем, то с другим посетителем. Рамон вызывал всеобщее любопытство. Что за птица этот тип? Туристов сегодня в Праге немного… Хелена объясняла, что ее друг уругваец, работает в Министерстве сельского хозяйства, а в Чехословакию приехал, чтобы поправить здоровье на водах в Карловых Варах. Все сразу нашли чужеземца, знавшего всего несколько слов по-чешски, очень симпатичным. К тому же Рамон щедро угощал посетителей невиданно длинными и ароматными сигарами. Хелена время от времени делала пару-тройку затяжек и постепенно входила во вкус.
134
Пер. с исп. С. Гончаренко, 1977.
– Мы с тобой так ни разу и не сыграли в шахматы, – сказала она, возвращая сигару Рамону.
– Ты играешь?
– Не слишком хорошо.
– Так говорят все сильные игроки. Лично я скромникам не доверяю.
Рамон уступил Хелене белые фигуры, и партия началась. Она в отличие от него долго обдумывала каждый ход, сидела, склонившись над доской, и не замечала ничего вокруг. Рамон уделял игре куда меньше внимания, чем прекрасному лицу Хелены, и это было ошибкой: она то и дело «съедала» какую-нибудь черную фигуру. Когда Рамон совершил очередной зевок, Хелена взяла его коня, и положение стало совсем тяжелым.
– До чего же ты агрессивна! Кто тебя научил такому стилю игры?
– Людвик. Он чемпион. Участвует в турнирах. Чешская школа – антипод русской, она исповедует атакующий стиль.
– Я так и понял, что тебя наставлял не Йозеф, он слабовато играет.
– Ты не прав, он просто не любит огорчать своих гостей, вот и позволяет им выигрывать.
– Ты всерьез вознамерилась меня победить?
– А ты как думаешь?
Рамон задумался, потом пошел слоном. Хелена почувствовала опасность и сделала рокировку, черная королева оказалась под ударом, и Рамону пришлось пожертвовать вторым слоном. Пенсионер, сидевший за соседним столиком, встал и подошел понаблюдать, окутав их дымом своей сигары. Понимая, что положение почти безнадежное, Рамон применил тактику «выжженной земли», без конца производя размен фигур. Хелене пришлось предложить ничью.
– Сама виновата, не сумела вытянуть концовку.
– Ты играешь по-настоящему хорошо. Обычно я выигрываю. Еще партию?
– Давай лучше завтра.
– Если хотите, я в вашем распоряжении, – встрял пенсионер.
– Что он сказал?
Хелена перевела.
– С удовольствием. – Рамон начал расставлять фигуры.
Одно обстоятельство очень огорчало Хелену: она не могла повести Рамона в кино на фильмы чешской «новой волны» – ни один не был дублирован ни на испанский, ни на французский. Хелене почему-то казалось, что между ними всегда останется незаполненная пустота, даже пропасть, если Рамон не увидит картин, которые она считала важнейшей составляющей национальной культуры.
Однажды вечером они оказались у «Люцерны» [135] , где все еще показывали «Любовь блондинки». Она пообещала, что будет переводить, но Рамон отказался:
– Не расстраивайся, я посмотрю эту ленту, когда ее дублируют на испанский.
– А если не дублируют? В любом случае ты никогда не узнаешь, что я думаю и чувствую.
Главным для Хелены был момент сопереживания и возможность обсудить кино после просмотра.
На стене в холле кинотеатра висели фотографии кадров из фильма, она попыталась рассказать Рамону фабулу, но это оказалось попыткой с негодными средствами, потому что главное – не сюжет, а все остальное: взгляды, которыми обмениваются герои, паузы между сценами, все, что невозможно запечатлеть на пленке.
135
Пассаж «Люцерна» в Праге – комплекс помещений, объединенных под одной крышей. Он строился поэтапно в 1907–1921 гг. Многофункциональное здание было первым в Праге железобетонным сооружением, со стеклянным пассажем. Основной достопримечательностью пассажа «Люцерна» является знаменитый кинотеатр «Люцерна» – один из самых старых кинотеатров Праги, отметивший свое столетие.
– Это история нашей страны за те двадцать лет, когда в людях целенаправленно уничтожалась индивидуальность, подавлялись самые передовые идеи, а ложь и трусость возводились в принцип. Общество закостенело, посредственность стала нормой, и в головах у молодых укоренилась мысль о том, что освобождение может принести только третья мировая война. Вот к чему мы пришли. А потом появились люди, «державшие фигу в кармане», умевшие писать между строк, втискивать в привычную драматургию двойные смыслы, снимать фильмы-«обманки». Юмор и насмешка стали нашим любимым оружием. В «Блондинке» авторы говорят о политике вроде бы невинные вещи, а на самом деле это сущая крамола, они показывают жизнь людей с их печалями, разочарованиями и смятением души, человеческую разобщенность и ухитряются при этом надуть цензуру.
Хелена отослала документы в пражскую Школу кино и телевидения, конкурс был большой, ей предстояло пройти собеседование с приемной комиссией, и она с нетерпением и страхом ждала вызова.
Потому что была очень молода.
В воскресенье 19 июня, около полуночи, в дверь позвонили. Рамон вышел, десять минут поговорил по-испански с седовласым мужчиной лет пятидесяти в элегантном костюме, которого Хелена никогда раньше не видела. Машина стояла перед домом, за рулем сидел Диего. Потом незнакомец уехал.
Рамон постоял еще минуту на улице и вернулся в дом. Он суховатым тоном сообщил Хелене, что должен завтра уехать и не может сказать ни куда, ни сколько будет отсутствовать. У него назначена встреча, ради нее он и приехал в Чехословакию, но она отложилась из-за его болезни. Выбора нет, остается надеяться, что много времени это не займет – несколько дней, не больше.
Хелена поняла, что расспрашивать дальше бессмысленно.
В эту ночь он занимался с ней любовью с какой-то немыслимой, неистовой страстью. Внезапно ее пронзила догадка: это их последний раз и он знает, что они больше не увидятся. Хелена задыхалась, из груди рвался немой крик. Она посмотрела на Рамона, он улыбнулся, погладил ее по щеке, она прижалась к нему и ничего не сказала о своем ужасном предчувствии.
От Рамона исходил жар, и Хелена испугалась, что лихорадка вернулась.
– Ты нормально себя чувствуешь? – спросила она.
Он кивнул.
«Может, у нас обоих горячка?» – подумала она.
Они лежали в темноте, но не спали. Сквозь щели в ставнях проникал свет фонаря.
– Я обязательно вернусь, – мягко произнес он.
– Что ты будешь делать потом? Уедешь?
– Битва не окончена. По всему миру люди борются за свои права.
– И все-таки я не понимаю. Вы свергли прогнивший режим, так почему бы не закрепить победу?