Уездный город С***
Шрифт:
Чирков и в самом деле оказался не в духе. Сердился не сильно и вроде бы не на Натана, понимая, что за пару дней раскрыть такое преступление невозможно, но был недоволен, и недовольство это выражалось в ворчании. Ворчал Пётр Антонович со вкусом, пространно и обстоятельно, вспоминая буквально всю свершённую несправедливость с самого сотворения мира, и уже через минуту Титов против воли перестал его слушать, вместо того украдкой разглядывая персидский ковёр на стене, а вернее, тех творений рук человеческих, что тускло и хищно блестели на его зелёно-коричневом поле.
В центре — главная гордость хозяина, подлинный римский копис в превосходном состоянии, хоть сейчас в бой. Справа ближайший его родственник, турецкий ятаган, следом — турецкая же сабля, не столь древняя, но из дамасской стали удивительного качества. Турчанка с явным удовольствием демонстрировала превосходный клинок всем желающим: ножны висели рядом, да оно и понятно, как можно прятать такую красоту!
Следом за ближневосточными гостями, рядком от большего к меньшему, расположились пришельцы с востока дальнего — тати, катана, вакидзаси и кинжал-танто. Причём если три из них имели вид скорее декоративных игрушек — с резными рукоятками, в великолепных ножнах, — то меньший из мечей, судя по виду, являлся именно боевым оружием. Обтянутая грубой, лоснящейся кожей рукоять, чуть потёртые ножны… Откуда взялась эта ценность, хозяин кабинета никому не рассказывал, но те, кто знал его достаточно долго, точно помнили, что вакидзаси висел тут всегда.
По другую сторону от кописа располагались клинки уже куда более привычного вида: несколько кавказских кинжалов разных форм и размеров, прочно вошедших в обиход и до сих пор востребованных в роли дуэльного оружия, и две шашки — одна казачья, вычурная и явно дарёная, а другая драгунская, глядящаяся рядом с богато украшенными соседями бедной родственницей. Ножны явно чинёные, рукоять заметно засалена; но прочие были лишь произведениями искусства, а эта — оружием, воспоминанием о бравой юности. И её историю, в отличие от биографии редкого японского гостя, хозяин с удовольствием рассказывал каждому желающему.
Натан любил оружие. Без шашки у бедра — вот почти ровно такой же, как висела на ковре, — первые годы в полиции Титов чувствовал себя словно голым, и хотя за минувшее время пообвыкся в компании одного только нагана, но всё равно скучал. Будучи человеком решительным, от рождения воспитанным отцом на мысли о том, что мужчина должен отвечать за свои слова и поступки и быть готов с оружием в руках защищать честь и жизнь свою, своей семьи и своего отечества, он с куда большей приязнью относился к доброй стали шашки или кинжала, чем к огнестрельному оружию. Последнее считал лицемерным и подлым, хотя и не отрицал его удобство, и владел им в полной мере, поскольку был человеком еще и разумным, и понимал, что броситься на танк с шашкой, конечно, очень смело, но равно и безнадёжно, причём не только для самого солдата, но, главное, для тех, кто за его спиной, о ком он должен думать вперёд всего.
Смерть на войне никогда не виделась Титову трагедией, потому что казалась естественной, верной. Что может быть правильней для офицера, нежели погибнуть, исполняя свой долг? Поэтому об отце, чью жизнь забрала Великая война, он хоть и грустил, но сдержанно и светло: понимал, что тот иначе не мог, и сейчас — там, где он находится после смерти, — подполковник Илья Титов пребывал в покое и мире.
А вот такой смерти, какую приняли две совершенно разных женщины в последние несколько дней, Натан не принимал. Неправильно это было, гадко, и, наверное, именно подобные чувства позволили молодому корнету, не мыслившему себя вне армии, после тяжёлого ранения смириться с тем, что офицерской карьеры ему не видать, и прижиться на полицейской службе.
— …Любезный Натан Ильич, я надеюсь, мы с вами друг друга вполне поняли, да? — подытожил свою ворчливую речь Чирков.
— Разумеется, Пётр Антонович. Будет исполнено в кратчайшие сроки, — своевременно очнулся от созерцания Титов.
— Ну и хорошо. Я на вас рассчитываю! — кивнул полицмейстер, задумчиво пожевал губами, побарабанил пальцами по столу, а потом осведомился совсем другим тоном, уже гораздо теплее: — Как там Алечка?
— Простите, не понял вопроса, — растерялся поручик. — Что значит — «как»?
— Как показывает себя в работе, не тяжело ли ей?
— Как следователь она, конечно, не очень, — осторожно подбирая слова, ответил Натан. — Но ей явно очень интересно, и как вещевичка она показывает себя безукоризненно, никогда прежде мне не доводилось работать с такими специалистами. Да и в остальном, не считая её… особенностей, Аэлита Львовна — весьма серьёзная, умная и достаточно бесстрашная девушка. К знаниям тянется, трупов опять же не боится.
— Трупов?! — охнул Чирков, даже приподнялся на месте. — Каких трупов?!
— Тех самых, — совершенно обескураженный реакцией полицмейстера, ответил Натан. — Утопленниц, o которых мы только что разговаривали.
— Вы её что — к трупам потащили?! — возмутился хозяин кабинета, а у Титова вновь возникло то странное чувство, словно окружающий мир располагается где-то в стороне, поодаль, и с ним происходят странные, непонятные и незнакомые поручику метаморфозы. В прошлый раз ощущения эти были связаны с некими мистическими проявлениями и странными снами, а сегодня вот Натану было дико и странно смотреть на вроде бы обыкновенного, знакомого человека.
— А что я, простите, должен был делать с полицейским экспертом-вещевиком?! — нахмурился Титов.
— Но она же девушка! А вы — к трупам! — продолжил негодовать Чирков, но как-то неуверенно и неубедительно.
— Я вас положительно не понимаю, Пётр Антонович, — напряжённо проговорил поручик. — Третьего дня лично вы в этом самом кабинете рекомендовали мне её как прекрасного специалиста и уверяли, будто её женский пол не играет тут никакой роли. Что ж, я сейчас полностью согласен с этим утверждением, вещевик Брамс отменный, и голова у неё работает как надо. Может быть, полноценного следователя из неё не получится ввиду трудностей с общением, но я совершенно уверен, что, если ей поднабраться опыта и понимания, как вообще происходит расследование, из неё получится исключительно полезный в сыскном деле специалист. И что теперь не так? К слову, а почему Брамс до сих пор не привлекали к расследованиям, а нынче вдруг передумали?
Слушая поручика, полицмейстер недовольно кривился, но не перебивал. Он, конечно, мог бы просто отмахнуться от подчинённого, еще и выговором пригрозить, и наверняка бы в других обстоятельствах поступил бы именно так. Однако Чирков молчал и столь откровенно демонстрировал раскаяние и чувство вины, что Натан не удержался, решил проявить наглость и воспользоваться моментом: вдруг да и получится выяснить, что здесь за загадка?
Когда Титов договорил, хозяин кабинета тяжело поднялся с места, подошёл к окну, на котором стоял графин. Шумно, отдуваясь, выпил стакан воды, еще раз тяжело вздохнул и, пробормотав что-то вроде «ох уж мне эти бабы!», вернулся на своё место. Поручик за действиями начальства наблюдал со всё возрастающей озабоченностью и раздражением.