Украденная невеста
Шрифт:
В ванной комнате над раковиной есть большое овальное зеркало, достаточно большое, чтобы я могла видеть свое тело до бедер. Этого достаточно, даже слишком много, на самом деле. Я вижу все порезы и синяки, прокладывающие свой путь по моей плоти в гротескном узоре, который совсем не похож на тело, в котором я привыкла жить. Я чувствую себя не в своей тарелке. Я никогда не чувствовала себя такой далекой от этого, даже после того, как умерли мои родители, и я погрязла в горе, даже утром в день похорон Франко, когда я понятия не имела, что ждет меня в будущем. Я чувствую себя оцепеневшей, разбитой и совершенно неуверенной в том, кем я должна быть после этого. Как я должна быть женой Виктора, или чьей-либо матерью, или кем угодно еще, когда я даже не чувствую себя человеком. Когда я чувствую себя пустой оболочкой.
Я все еще чувствую отголоски сна, цепляющиеся за меня, но такое чувство, что это случилось с другой женщиной. Как будто кто-то рассказал мне историю, которую я не могу понять на самом деле. Такое чувство, что все, что происходило до того, было сном, жизнь, которая не была моей и я уже кто-то совсем другая.
Медленно я обвожу контуры отметин на своем теле, и мне интересно, сколько из них останутся шрамами. Сколько останутся со мной на всю оставшуюся жизнь, делая невозможным когда-либо забыть о том, что произошло? Сколько из них по-прежнему будут внешним напоминанием о моей внутренней боли? Тонкие белые линии пересекают мое тело и делают его другим, и я никогда не смогу их стереть.
Я буду всегда смотреть на себя и думать об этом. От этой мысли я чувствую себя настолько подавленной, что мне приходится на мгновение ухватиться за край раковины, мои колени снова становятся слабыми и ватными. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой. Мне нужен кто-то здесь, со мной, и все, кто у меня есть, это Виктор. Эта мысль заставила бы меня рассмеяться, если бы не была такой мрачной.
Я осторожно возвращаюсь к кровати, медленно продвигаясь вперед, пока не могу опуститься обратно на матрас. Когда я снова принимаю горизонтальное положение под одеялом, которое стало казаться мне единственным безопасным местом, оставшимся для меня в мире, я закрываю глаза и надеюсь, что смогу снова заснуть.
Если мне повезет, у меня больше не будет снов.
Все это, заставляет меня тосковать по прошлому, о котором я даже не подозревала, что хочу, пока оно не ушло, и напоминает мне, что теперь мое будущее такое, какое я даже представить не могу.
Я бы предпочла вообще не думать об этом.
КАТЕРИНА
Я просыпаюсь от звука шагов, входящих в комнату. Я немедленно хватаюсь за одеяло, вцепляясь в него, когда мои глаза распахиваются, и я отползаю назад в кровати, игнорируя толчок боли, который пронзает меня при резком движении. Мне требуется мгновение, чтобы понять, что это Виктор, который держит поднос с чем-то похожим на еду. Надо сказать не ожидала его увидеть в таком положении.
Мой хладнокровный муж, приносящий мне завтрак в постель. Может быть, я все-таки умерла и проснулась в… ну, это не совсем рай, но, может быть, это что-то среднее. Недостаточно плохо, чтобы быть адом, но недостаточно хорошо, чтобы быть раем.
— Ты проснулась. — Виктор, похоже, искренне рад этому, что меня удивляет. Он подходит к краю кровати, отставляя поднос в сторону. Он наклоняется, как будто хочет помочь мне подняться, подвигая другую подушку мне за спину, чтобы я могла сесть прямо. Его прикосновение нежное, и он удерживает меня там секунду, пока я борюсь с пульсацией боли, которая пронзает меня, когда я сажусь прямо впервые за несколько дней, как будто он знает. Как будто он знает обо мне так, как я понятия не имела, что он может знать.
Как только я устраиваюсь в кровати, он ставит поднос мне на колени, и я мельком вижу, что на самом деле на нем. Ничего особенного, просто яичница-болтунья, что-то похожее на кусок ветчины и стакан молока. Мой желудок внезапно урчит, сводит спазмами от голода, которого я не чувствовала ровно до этой секунды, и это напоминает мне, что я даже не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я ела в последний раз. Я чувствую волну головокружения и на мгновение закрываю глаза. Я чувствую на себе пристальный взгляд Виктора.
— Двигайся медленно, — инструктирует он, когда я беру вилку с фарфоровой тарелки. Я не могу не заметить разительную разницу между этим и тем, как был бы подан завтрак дома у Виктора, на тонком фарфоре, в элегантной столовой. И все же, он, кажется, чувствует себя непринужденно здесь, в деревенской хижине, с выщербленными тарелками и одеждой лесника. Это та сторона Виктора, которую я бы и представить себе не могла, и которую я почти хотела бы исследовать дальше, если бы у меня были силы.
— Ты не ела несколько дней, — продолжает он, кивая в сторону еды. — Это может вызвать у тебя сильное недомогание, даже убить, если ты будешь есть слишком быстро.
Я хочу посмеяться над этим. Это было бы иронией судьбы, пережить Степана и Андрея и быть убитой первой настоящей едой, которую я съела после этого. Инстинктивно я хочу съесть все, особенно когда у меня снова сводит желудок от еще более сильного голода. Но я заставляю себя есть медленно, разламывая вилкой самые крошечные кусочки яиц, какие только могу себе позволить. Я думаю, Виктор знает, о чем говорит, и последнее, что я хочу сделать, это заставить себя чувствовать хуже, чем я уже чувствую.
— Пей немного между укусами, — инструктирует он. — Но и не слишком быстро.
Я не могу вспомнить, когда в последний раз пила настоящее молоко. Вкус невероятный, то ли из-за самого блюда, то ли просто потому, что я очень голодная, и это все, что я могу сделать, чтобы не начать запихивать еду в рот быстрее, чем успеваю прожевать.
— Где, черт возьми, ты все это нашел? — Спрашиваю я, искоса поглядывая на него. Я слишком подавлена едой и голодом, чтобы держаться от него на расстоянии или слишком много думать о том, что я говорю.
— Я отправил нескольких мужчин на поиски припасов. Они купили немного еды на близлежащей ферме и привезли сюда. — Виктор говорит это небрежно, как будто это не звучит как самая безумная вещь, которую я, живущая на Манхэттене, когда-либо слышала.
— Ферма?
— Да, — терпеливо говорит он с искорками юмора вокруг глаз. — Не волнуйся, они были очень вежливы по поводу всего этого. Мы хорошо заплатили фермерам.
Что ж, приятно знать, что они не просто украли это или убили их и забрали, криво усмехнувшись, думаю я. Идея о том, что люди Виктора вежливо просят о чем-либо, кажется чем-то вроде оксюморона.