Украинские хроники
Шрифт:
Сдвинув шпингалет, Круглов оказался во дворе, неряшливом, неухоженном, со снегом, лежащим на грядках, и разваленной поленницей. Макушка задела провисшую бельевую веревку. Прищепки заколыхались на ней.
Дом был темен. Круглов, привстав на носки, стукнул костяшками пальцев в окно.
— Хозяйка!
Изнутри к стеклу, помедлив, приблизился огонек.
Осветилось женское лицо, вязаная кофта с воротом. Стукнула форточка.
— Чего вам? Вы кто?
— Мне сказали, вы принимаете
— Вы с бумажкой или без?
— Да, мне дали.
— Сейчас.
Круглов уловил шаги, затем звякнул запор, и женщина возникла в дверном проеме, скрестив руки на худой груди. Свеча, поставленная сбоку, слабо освещала ее плечо.
— Квиток дайте, — сказала она.
В голосе ее сквозило непонятное напряжение.
— Пожалуйста, — Круглов протянул клочок бумаги, выданный Луцким.
Листок был выхвачен, словно это была крупная купюра.
Женщина отвернулась к свече, сгорбилась по-старушечьи, жадно разглядывая подписи и печать.
— Заходите, — спрятав бумажку в вырез кофты, посторонилась она. — В дверь направо.
— Спасибо.
Круглов вошел в едва разбавленную мерцающим светом темноту. Дом пах сыростью и гнилью, из глубины тянуло навозом. Скрипучие половицы прогибались под ногами.
Дверь в жилые комнаты была приоткрыта, из нее выглядывал мальчишка лет шести, большеголовый, белобрысый, в камуфляжной курточке и носках.
— Вы, дядя, к нам?
— К нам, к нам, — сказала женщина.
Она толкнула дверь через плечо Круглова.
Внутри было нищенски-пусто. Безнадежно. Стол. Лавки. Голые полы. Застеленная драным пледом кровать. Такое Круглов видел в деревнях в девяностые. И то не во всех.
В горле набух ком.
Круглов шагнул, Круглов окунулся, неосознанно стараясь держать голову выше. Словно чтобы не нахлебаться этого всего.
— Мне куда?
— Сюда.
Женщина проводила его во вторую комнатку, узкую, с кроватью, окном и шкафом без створок. Стену с порыжелыми обоями украшали цветные, вырезанные из журналов и газет фотографии: президент на трибуне, президент среди солдат, президент кому-то грозит, вскинув кулак. Наверное, в адрес России.
— Чаем угостите?
Лицо женщины выразило сложную гамму чувств, но в конце концов она принужденно кивнула, вцепившись в кофту пальцами.
— Без сахара. Сахара нет.
— Ничего, — улыбнулся Круглов. — Я, если позволите, пока распакуюсь тут. Вас зовут…
— Марина.
— Очень приятно.
Круглов прикрыл за женщиной дверь. Свечу она унесла с собой, и стало темно. Синь в окне лишь слегка обозначила стены.
Рюкзак брякнулся на пол. Вжикнула молния на куртке. Круглов сел на кровать, обхватив ладонями лицо. На миг ему захотелось заплакать, но он справился.
Надо, надо работать, сказал он себе.
Всхлип получился неожиданно, и ему пришлось закусить ребро ладони. Не до крови, но больно. Он посидел еще, собираясь, уталкивая слабость на дно души, затем вышел из своей комнаты в большую. Здесь горел огарок, и мальчишка рядом с ним болтал на лавке ногами.
Где-то за стенкой пощелкивали дрова.
Без верхней одежды Круглов обнаружил, что в доме холодновато.
— Чай-то будешь пить? — спросил он мальчишку.
Тот неопределенно пожал плечами.
— Ясно, — Круглов сел рядом. — Как-то у вас тут зябко.
Мальчишка вдруг рассмеялся. В глазах его отразился свечной огонек.
— А вы, дядя, военный?
Круглов вздохнул.
— Можно сказать и так.
— А где ваше ружье или автомат?
— А мне не нужно. Я другого рода военный.
— Разведчик?
— Скорее, врач. Но особенный.
Мальчишка скривился.
— Стоматолог?
— Вовка! — прикрикнула на ребенка появившаяся из темноты Марина. — Отстань от человека! Извините…
— Андрей, — сказал Круглов.
— Андрей, пойдемте сюда, — сказала она. — Здесь теплее.
— А Вовка?
— Он наказан.
В закутке стоял маленький стол с табуретами, пламенела печная пасть. Печка была сделана из бочки. Ржавая труба, изгибаясь, уходила в дыру над окном. На узких полках стояла посуда — несколько алюминиевых мисок да пара блюдец.
Круглов, испытав приступ боли и жалости, на мгновение отступил в темноту, чтобы не было видно ни глаз его, ни желваков.
— Вы садитесь, — сказала Марина.
Он, чуть выждав, сел, подобрав под табурет ноги.
— Пейте.
Марина подвинула ему жестяную кружку, парок из которой слабо пах чем-то травянисто-кислым. Отсветы свечи делали ее некрасивое лицо испуганным. Чего-то ждущим.
Круглов вспомнил разговор с Луцким.
— Это что? — спросил он.
— Чай. Смородиновый.
— Серьезно?
Он посмотрел, как тискает свою кружку Марина, и бесстрашно отпил. Чай был совсем жиденький, вкуса смородинового не чувствовалось совсем. Хоть катай на языке, хоть обкатайся. Как же они здесь это пьют?
— Вы пейте, пейте, — торопливо сказала Марина, заметив, что он поднимает голову.
— Так гольный.
— Мам! — в закуток припрыгал Вовка, дернул мать за рукав кофты, зашептал что-то на ухо, кося на Круглова из-под челки.
— Погоди!
Марина заслонила Вовку, что-то сунула ему в руки, не понятно, что — Круглов не увидел. Наверное, конфету. Или, скорее, кусок хлеба. Наказанный тут же убежал. По стене, по косому обойному рисунку плеснули тени.
Круглов отхлебнул, затем поднялся.