Украинские хроники
Шрифт:
— Вы куда? — обеспокоенно спросила Марина. — Посидите, что ж вы.
Она игриво развернула худые плечи, стараясь быть обольстительной и развратной. Ей совершенно это не шло. Но пальцы уже выковыряли верхнюю пуговицу из петли. Как висельник, она повисла на нитке.
— Я покурю на крыльце, — сказал Круглов.
— Я открою, — Марина подхватилась за ним следом.
Круглов вдруг только сейчас осознал, что у нее короткая юбка в складку и голые, в пятнах синяков ноги.
Дурочка совсем.
— Марина, вы бы… — начал он, застревая в дверях.
— Нет-нет,
Марина подсветила ему путь через сени.
— Вы лучше идите в дом, — сказал Круглов, доставая пачку. — Холодно. Или тоже курите?
Но дверь уже хлопнула, и вопрос сделался не актуальным. Н-да, курила ли ты на ночь, Дездемона?
Сырая, промозглая темень заливала все вокруг. Казалось даже невозможным существование рядом других домов, улиц, людей.
Круглов пожал плечами, запалил сигарету и, для верности досчитав до пяти, прищепил ее к бельевой веревке. Затем, пригибаясь, пошел по стылой земле в обход дома. Один раз под ногу попалось полено, другой раз он больно ударился косточкой о камень, но в целом подобрался к окну в комнатку без приключений. Маленький светодиодный фонарик у него всегда был при себе. Поворот основания фонарика до щелчка — и пятно синеватого света скакнуло сквозь стекло. Оно прыгнуло с подоконника на кровать, а затем метко перекинулось на Вовку, который деловито вскрывал ножом Кругловский рюкзак.
— Воруем?
Голос из-за стекла прозвучал, наверное, глухо, но оттого не менее страшно. Застуканный на месте преступления мальчишка с криком выскочил за порог. Освобожденная банка тушенки покатилась по половицам.
Н-да, подумал Круглов, возвращаясь к крыльцу. Горловину, значит, растянуть не смог, попросил у мамки, чем вспороть ткань. Теперь по его милости зашивать.
Марина, наверное, хотела закрыться от него на крючок, но не успела — они столкнулись уже внутри, в сенях, среди пустоты и тряпок. За отступающей, испуганно глядящей на него женщиной Круглов вошел в жилую половину.
— Зачем же? — спросил он.
— А есть нечего! — выкрикнула Марина, слепыми руками пряча Вовку за спину. — Уже неделю впроголодь живем.
— Так спросили бы.
Круглов сделал шаг, и женщина отступила к стене. Глаза ее сделались тоскливыми.
— Спросишь вас!
Вовка выглянул из-под руки.
— Вы гадкий, — сказал он. — Ватник!
Круглов вздохнул.
— Странные вы.
Развернувшись, он сходил в комнатку, взял рюкзак, подхватил тушенку с пола. Вернулся и, ни слова не говоря, будто гвоздь вбивая, грохнул банку о столешницу. Затем вторую. Марина вздрогнула. За второй — третью. Распустив горловину, выбросил добавкой к тушенке два килограммовых пакета риса, две пачки галет и упаковку сахара.
— Но за это…
Марина скривила губы.
— Сынок, иди спать в маленькую, — сказала она, цепляя Вовку за плечо.
Круглов чудовищным усилием не завыл в голос — так было противно.
— Не надо, — процедил он сквозь зубы. — Вот этого — не надо, понятно? Мне нужен разговор. Откровенный.
— И все?
Марина посмотрела, не веря. Взгляд ее перескочил на продукты, потом вновь на Круглова.
— И рюкзак зашить, — добавил он.
— Это я хоть сейчас!
Облегчение осветило Маринино лицо. Из некрасивого, помертвелого, оно вдруг сделалось ясным, почти одухотворенным.
Рюкзак из рук Круглова перекочевал под свет свечи.
— Я заплатку снутри сделаю, даже не заметите, — сказала Марина. — Только, извините, я продукты поховаю сейчас. Спячу. А то что им на виду…
Она вскочила и торопливо сгребла весь Кругловский паек, прижала к груди. Хлопнула дверь. И куда спрячет? — отстраненно подумал Круглов. Закопает? Или в подпол?
Вовка ковырял в носу.
— Так и живете? — спросил его Круглов.
Мальчик пожал плечами.
— А когда террбат стоял?
— Они все время пьяные были, — сказал Вовка. — Мамка с ними пила, чтоб меня не трогали. А я в сене спал.
— Ясно. А телевизора что, нет?
— Разбили.
— Все, я готова, — Марина появилась в дверях запыхавшаяся, с бутылкой мутной жидкости. Кофта топорщилась в карманах.
— Это зачем? — спросил Круглов, кивнув на бутылку.
— Ну так, откровенный же разговор. На-ка, сынок…
Она выложила перед сыном несколько белоснежных кубиков сахара. Вовка сразу сгреб их себе в кулак, один сунул в рот. Зажмурился.
Как мало надо для счастья!
— Пойдемте к печке, — сказал Круглов.
— Я, наверное, еще подтоплю, — сказала Марина. — Если разговор долгий. Вы же журналист? Или терапевт?
— Почти.
Чай в кружке был уже холодный. Круглов, взболтнув, выпил его махом. Глоток, будто ком снега, по пищеводу скользнул в желудок.
— Вовка, ты ложись! — крикнула Марина, присев у печки.
— Сейчас дососу и лягу, — деловито ответил Вовка.
Марина раздула угли, добавила щепы и два куцых полешка. Отсветы пламени заплясали на лице. Как ей не холодно? — подумал Круглов.
— Свеча еще есть? — спросил он, подмяв табурет.
— Последняя.
Марина, порывшись в оббитой тумбочке, достала искривленный стеариновый столбик. Круглов поджег свечу от вконец захиревшей преемницы, установил в центре стола.
— Садитесь.
Марина села.
— Я выпью? — она вынула из бутылочного горлышка бумажную пробку.
— Как хотите, — сказал Круглов.
Он смягчил голос, добавил в него бархатной глубины. В груди затеплело, нагнетая жар к шее. Вовка выглянул из-за угла, постоял, посмотрел и скрылся.
Марина прямо в кружку с чаем набулькала из бутылки грамм семьдесят. Перед глотком зубы ее звонко стукнули о жестяной край.
— Волнуюсь, — Марина подняла глаза на Круглова. В них стыло странное, застенчивое выражение.
— Ничего, — сказал он, — положите на стол руку.
— Какую? Левую?
— Левую.
Грязная ладонь легла на столешницу. Круглов своей правой накрыл холодные пальцы с неухоженными ногтями.
— Ай!
— Что?
— Колется.
— Так и должно быть.