Украинские хроники
Шрифт:
— Сюда еще бак какой-нибудь.
— С водой?
— С…
Грицко хотел срифмовать да плюнул. Ната отступила, и он прошелся по комнатам, замечая, как бедно они стали выглядеть. Сдернул с веревки полотенце, скомкав, бросил в лицо семенящей за ним жене:
— А это что? Говорил же, смотри внимательней.
Ну, вот, придут уроды, а у него ничего нет. Кроме жены.
Грицко загоготал, представляя, как Нату сверяют по описи.
Подогретый, с уже растворенной сметаной борщ оказался даже вкуснее, чем свежий. Ухмыляясь, Грицко ел, ломал хлеб и
Стоп! Грицко замер.
— Что, Гришенька? — заволновалась Ната.
— А меня ведь заарестовать могут, — сказал Грицко.
— За что?
— Оговорят, и все.
— Как оговорят?
— А мало ли на селе голодранцев на мое добро зубы точит? Только отвернись.
Ната, охнув, села.
— А ведь так и есть, Гришенька. Те же Мироненко запросто на тебя донесут. Ихний-то погиб, а ты вернулся. И видели они, как ты разгружался.
— Ну!
— Горе-то!
— Тьфу! — Грицко замахнулся кулаком на дурную бабу. — Что ты раньше времени причитаешь!
— Так ведь увезут…
— Увезут, если найдут. Вот что… Приедет проверка — в подполе меня закроешь. О подполе и не знает никто. Бак поставишь. Скажешь, ушел к куму на крестины и уже неделю не возвращаюсь. А вчера, мол, звонил…
— А если обыск?
— Дура! — разъярился Грицко. — Кто ж героя АТО обыскивать будет? Сами что ли не люди? Сунешь гривен в лапу…
— Ох, как бы так, Гришенька! Как бы так!
Ночь Грицко спал беспокойно.
Даже в АТО такого не случалось. Все крутилось в голове: не отобрали бы, не нашли бы. Извертелся в думке ужом.
А утром припылил на облезшем мопеде младший Жучков из соседнего села и сказал, что батя послал предупредить: едут проселком менты на «уазике» и вроде как какой-то серьезный донецкий мужик с ними. С бумагами.
В общем, слава Украине! Хоронитесь.
— Вот оно! — торжествуя, сказал жене Грицко. — Вовремя мы! А не спрятали бы вчера? А? У тебя не муж, поняла? Экстрасенс!
— Так что делать, Гришенька?
Ната встала перед ним в вышитой ночной рубашке, захлопала ресницами. Упитанная, сдобная. Есть, за что подержаться.
— Оденься, дура! — гаркнул Грицко. — Выйдешь к ним в таком наряде, шею скручу! И тельник найди мне какой потеплее.
Он прошел было к двери, но остановился. Так ведь и до ветру не сходить, увидят соседи, доложат, твари завистливые. С-суки!
В темноте сеней Грицко нашел пустую склянку, пристроил на низкой полке и, оттянув трусы, помочился туда. Возвращаясь, прихватил в холодильнике круг колбасы.
— Ната! Чего возишься?
— На!
Жена бросила ему теплую кофту.
— Во, — Грицко сцепил пуговицы на объемном животе, — это и лучше. Воды мне налей еще.
Он сдернул половик и открыл подпол. Холод, идущий снизу, заставил поежиться. Взяв пластиковую бутыль с водой, Грицко спустился и,
— Закрывай уже! — крикнул он жене, расположившись поверх свернутых ковров.
Ната заслонила собой квадрат лаза.
— Ты как там?
— Нормально. Все, брысь! — Грицко махнул на нее зажатой в кулаке колбасой. — И прижми там чем-нибудь.
— Сейчас.
Крышка опустилась. Шоркнул половик. Несколько секунд над головой Грицко что-то двигалось, затем звуки стихли.
— Гриш, — раздался приглушенный голос Наты, — я все сделала.
— И все, и забудь. Нет подпола, поняла? У кума я!
— Да, Гриш.
Грицко откинулся на ковры.
Судя по скрипу половиц, жена прошла в кухню, затем хлопнула дверью, выходящей на улицу. Не сглупила бы баба. Где ж такого мужа еще найдет?
Грицко откусил колбасы.
Лампочка помаргивала. Поблескивало стекло банок. Холод пощипывал за икры. В доме снова хлопнула дверь. Грицко насторожился. Неужели уже приехали?
Шаги. Еще шаги. Нет, вторые уже не Натины. Какой-то глухой голос.
Грицко замер, даже жевать прекратил. Правда, сколько не вслушивался, разобрать слов не смог. Шаги разбежались по дому.
Точно обыск.
Вот же сволочи! Ничего не свято! Он, не жалея себя, с осени, в грязи, в дерьме, под обстрелами, на скудных волонтерских харчах… За Украину! За неньку ридну…
Что за голоса тихие!
Грицко встал и на цыпочках перебрался к лестнице. Впрочем, слышно лучше не стало. Говорящий что-то бубнил, должно быть зачитывал то ли свидетельские показания, то ли материалы заведенного на него, Грицко, дела. Ната больше молчала, изредка вставляя короткие реплики. Кто-то над головой прошел в кухню, вернулся, что-то звякнуло и вновь открылась и закрылась дверь.
Стало тихо. Ни жены, ни гостей. Во двор вышли? Или постройки принялись проверять? Если что, Ната бы ему стукнула обязательно. Или шепнула. Значит, надо ждать.
Грицко сел на ступеньку.
Лампочка вдруг, помигав, погасла. В подполе сделалось темно, ни просвета, ни отблеска. Чернота. Хоть вылезай и сдавайся. Тьма даже казалась лохматой, какие-то паутинки или волоски защекотали лицо.
Ну нет! Героя АТО не проймешь!
Грицко поддернул ворот кофты. Где-то тут колбаса на полке… Он протянул руку, пальцы скользнули по занозистому дереву, продвинулись дальше, нащупали влажный стеклянный бок. Не то. Банка. Кажется, колбасу он чуть дальше…
Что-то холодное, острое царапнуло по ребру ладони.
Едва не вскрикнув, Грицко отдернул руку. На мгновение ему подумалось, что здесь, во тьме, кто-то попытался ухватить его за запястье не стриженными ногтями. Смешно. Хе-хе. Кто бы это мог быть?
Острый страх улегся. Грицко подышал на руку, одновременно прислушиваясь к звукам наверху. Затем, поднявшись к самой крышке, он попробовал ее приподнять. Крышка не сдвинулась ни на миллиметр. Дура Ната какую-то глыбу притащила что ли? Повернувшись, он уперся в дощатый щит плечом, спиной и загривком. Ну же!