Украинские хроники
Шрифт:
Пальцы кольнуло.
Круглов приблизил карту к глазам, разбирая название.
— Похоже, в Николаевку, Харон, — сказал он.
— Какой я тебе Харон! — фыркнул Речник. — Мы что, души с тобой перевозим с берега на берег? С живого на мертвый?
— Почти, — вздохнул Круглов. — Только наоборот.
Мера
В село под Киевом Грицко Шерстюк вернулся героем.
И деньги за полгода от Министерства Обороны получил (правда, сучья харя, финансист четверть от положенного, взял себе). И целый фургон добра из АТО привез. Одних магнитол шесть штук! И унитаза — два! И всякой хрени в виде статуэток и безделушек из хрусталя — россыпью, не считая.
Месяца три ходил Грицко в камуфляже по селу, пугая кур и вызывая завистливый собачий лай за соседскими заборами.
Пистолет в кобуре — только вякни кто против!
Обводя округу пьяными, налитыми кровью глазами, он стоял один против всех российских террористов, и те прятались, отползали от села, может, даже устраивали самоподрывы за околицей при виде его крупной, пропахшей луком и водкой героической фигуры.
Но ближе к лету стало как-то тревожно.
Из телевизионных каналов разом исчезли победные реляции и сводки с антитеррористического фронта, во множестве появились бабы, трясущие на камеры похоронками, мэр Киева вдруг сказал несколько ясных, всем понятных фраз, и слухи, один страшнее другого, загуляли из хаты в хату. Днепропетровск пал! Восстание в Одессе! Готовится судебный процесс!
Но больше всего Грицко взволновало известие, что у клятых террористов есть списки участников АТО, и по этим спискам они чуть ли не в сопровождении столичной переименованной милиции уже проводят рейды.
А сосед, ехидна, еще живописал. Уселся и понес, хрыч старый. Причем, зараза, к самому обеду приперся.
— Они, Григорий, не просто зайдут, и все. У них списочек с вещами, которые, значит, с Донбасса-то из квартир пропали. Все по описи, по артикулам, по этим… по заводским номерам. Один, значит, за хозяевами следит, чтобы не дергались, а другие комнаты обходят, номерки на вещах сверяют.
— Ну-ну, — шевельнул челюстью Грицко, подтягивая тарелку с борщом.
— Или эти, фотокопии даже смотрят! Чтобы, значит, по царапинам, по приметам опознать.
Жена Грицко, Ната, побледнела и поползла ладонью под грудь, к сердцу. Сосед поучительно вперил палец в низкий потолок:
— Так что ты это, Григорий, попрятал бы все.
— Что все? Что все?! — заорал на старого идиота Грицко. — Нет здесь ничего чужого! Все своими руками! Никак глаз положил на мое добро?
Он прищурился.
— А нужно оно мне? — спросил хрыч и подозрительно быстро ретировался, словно уловив черные мысли хозяина.
— Вот урод! — Грицко в сердцах плямкнул ложкой, забрызгав скатерть фиолетово-красным.
Борщ не полез в горло.
Ехидна, сучий сын, гад, знал, чем поддеть!
— Это что же это делается, Гришенька? — запричитала Ната. — Неужели все отберут? Ты ж воевал! Тебе медаль дали!
— Пасть закрой! — рявкнул Грицко.
Он подпер кулаком косматую голову, пожевал ус, мрачно следя за пробегом жирной мухи по скатерти. Хлоп! Ладонь со звоном впечаталась в столешницу.
— Грицко! — вздрогнула всем телом Ната. — Не пугай!
— Цыц!
Грицко отнял пальцы — муха кляксой влипла в скатерть. Голова с фасеточными глазищами отделилась от тельца.
— Дрянь! — Грицко щелчком сшиб труп насекомого на пол.
Муха в последнем полете пересекла комнату и упала на доски пола, рядом с узкой щелью, обозначающей лаз в подпол.
Светлая мысль пришла Грицко в голову.
— Ну-ка, Ната!
Отставив в сторону табурет, он сдвинул половик и упал на колени. Пальцы потянули за вделанное в крышку кольцо.
— Ы-эх!
Из тьмы дохнуло холодом.
— Чего ты, Гриш? — подступила Ната, заглядывая в дыру. — Огурчиков достать хочешь?
Грицко сплюнул. Вот баба дура! Так и убил бы!
— Вещи сюда поховаем, корова! Все, что привез. Поняла?
Круглое лицо жены осветилось.
— Ой как ты придумал!
— Так я не жопой думаю в отличие от тебя, — Грицко окунул толстые ноги во тьму, — давай, греби все да подавай мне.
Он нащупал ступеньку, медленно спустился и вслепую, по памяти, хлопнул по выключателю на бетонной стене. Под потолком, мигнув, загорелась лампочка, осветив заставленные банками полки и короба с картофелем в дальнем конце.
Освобождая место, Грицко задвинул в край ящик с яблоками, убрал с прохода мешок с луком и утолкал под полку мешок капусты.
— Гриша, — просунулась в подпол голова жены, — подавать уже?
— Ковры сначала давай.
Добрый час Грицко укладывал, уминал и распределял добытое. Одиннадцать ковров, двадцать четыре комплекта постельного белья, надувной бассейн, мотоблок, пять подушек, три шубы, семь курток, шесть магнитол, два телевизора, три ноутбука, ворох телефонов в наволочке, четыре катушки кабеля, десять сетевых фильтров, три упаковки напольной плитки, двадцать рулонов моющихся обоев, два мешка белья — рубашки, футболки, трусы разных размеров.
Ната пыхтела, как паровоз.
— Вот, Гришенька… Вот еще, Гришенька…
— Везде смотри, — говорил Грицко, принимая коробки с обувью. — Чтоб не прицепились потом. Всю мелочь тоже.
Хоть и было в подполе холодно, а упрел он быстро. Но все ж свое. Можно и попотеть.
Люстра. Четыре сервиза запакованных. Выводок кастрюль. Семь сковородок. Кроссовки детских размеров. Две игровые приставки. Хрусталь: пепельницы, сахарницы, солонки, еще какая-то хрень. Тяжелая дура стиральной машины. Здесь Нате пришлось придерживать, пока Грицко принимал снизу.
— Что там еще?
— Чего?
От усталости глаза жены сделались оловянными.
— Дура! — рыкнул Грицко. — Шевели мозгами! Еще что-то осталось?
— Если только в сарае, — подышав, сказала Ната. — Рубероид, краска. Гвоздей ящик. Пила эта… болгарская.
— Нет, это пусть там.
Грицко тяжело выбрался наружу. Вторая или третья ступенька, кажется, дрогнула под ногой. Зараза, когда-нибудь ведь лопнет под его не маленьким весом! Он опустил крышку на место, подумал, придвинул половик, напрочь закрывая лаз от шального взгляда.