«Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ в.)
Шрифт:
Стремясь добиться националистической мобилизации общества, Катков именно в своей полемике с Костомаровым выдвинул программный тезис о ложности того либерального принципа, согласно которому считалось необходимым избегать открытой полемики в тех случаях, когда это могло навлечь на оппонентов преследования властей. (Вспомним, как без опаски излагал Кулиш свои взгляды С. Аксакову.) «Ловкие люди уверили наших либералов, будто долг рыцарства требует жмуриться при виде общественного зла и лжи и не называть их собственным именем»,— так выглядела эта позиция в изложении Каткова. «Мы считаем долгом объявить нашим противникам, кто бы они ни были, что мы не будем стеснять себя никакими соображениями при изобличении действий, которые считаем вредными и ложными»,— заявлял он [351] .
351
Там же. С. 680—681.
Обратим, однако, внимание на то, как Катков объясняет причины административного запрета. «Если бы г. Костомаров действовал в Германии, во Франции или Англии {…} никто не стал бы запрещать ему издавать ученые и учебные книжки на этом языке,— именно потому, что там подобные попытки не имели бы серьезного значения {…} Нигде не могла возникнуть мысль о преподавании в казенных школах на каком-нибудь другом языке, кроме языка общенародного, и нигде нет надобности протестовать против безвредных {…} попыток чудачества». В России же, по Каткову, «нужно толковать, и долго толковать о предметах самых понятных, как будто о каких-то мудреных умозрительных задачах». Даже правительство в России «состоит из лиц, которые на многие предметы смотрят с точки зрения совершенно противоположной». В условиях, когда украинофильство «может пользоваться сознательным или бессознательным содействием того или другого ведомства», «не должны ли другие, смотрящие на дело с противоположной точки зрения, усилить, сколько возможно, свое противодействие?» [352] Катков явно намекал здесь на Головнина, которого |124совершенно всерьез считал сознательным врагом России, связанным с революционерами и врагами России за границей [353] . Таким образом, Катков представлял Валуева предпринимающим вынужденные действия, дабы нейтрализовать благоприятствующие украинофилам шаги других ведомств. Парадоксальным образом оказывается, что даже самые решительные глашатаи националистических принципов видели в Валуевском циркуляре порождение не силы, но слабости русского национализма. Ни одна другая газета не высказалась в пользу Валуевского циркуляра.
352
Московские ведомости. 1863. 4 августа. № 191.
353
См.: Феоктистов Е. М. Воспоминания… С. 130—131.
Запрет украинских публикаций для народа стал результатом сложного бюрократического процесса, а также националистического перелома в общественных настроениях, во многом предопределенного польским восстанием 1863—1864 гг.
Мы можем оценить роль различных ведомств в этой истории. Военный министр Милютин, занимавший и в польском вопросе последовательную либерально-националистическую позицию, стал инициатором процесса. (Отметим, впрочем, что подтолкнувшее к этому Милютина письмо Сиверса было инспирировано кем-то в Киеве.) Мотором дела на более поздней стадии был киевский генерал-губернатор Анненков и подчиненные ему структуры, которые активно отстаивали меры запретительного характера и представили в целостном виде аргументацию этого решения. III отделение, будучи изначально довольно пассивным, после вмешательства Милютина и Анненкова выполняло координирующие функции. В июне 1863 г. эта координирующая роль перешла к министру внутренних дел, который и подписал запретительный циркуляр. Александр II по крайней мере трижды возникает в ходе процесса, когда к нему последовательно обращались Д. Милютин, Долгоруков и Валуев, и каждый раз способствует его активизации. Решение о запрете было им одобрено. Святейший Синод играл лишь пассивную роль в этой истории, исправно соглашаясь с запретительной тенденцией. Энергичные попытки противостоять запрету были предприняты на поздней стадии, уже после рассылки циркуляра, министром народного просвещения Головниным.
В прессе наиболее последовательным и яростным противником украинофилов начиная с 1863 г. был Катков и его печатные органы. (Вообще отношение Каткова к украинофильству, при неизменном несогласии с целями движения, менялось наиболее динамично — от готовности к диалогу в 1861-м, через терпимость к обреченному на неудачу заблуждению в 1862-м до открытой враждебности в 1863 г.) С более умеренной, но также неприязненной по отношению к украи|125нофильству позиции выступал И. Аксаков и его славянофильский «День». Московская и киевская пресса, вообще настроенная более националистически, и в украинском вопросе занимала более агрессивную позицию, чем петербургская. Либеральная пресса северной столицы, и прежде всего «Санкт-Петербургские ведомости», в основном относилась к украинофильству с симпатией и пыталась поддержать Костомарова в его попытках добиться отмены или смягчения валуевского решения. Аксаков присоединился к этим усилиям в 1864 г. не потому, что изменил отношение к требованиям украинофилов, но потому, что считал принятые против них меры слишком жесткими и играющими на руку полякам.|126
Глава 6
Политика властей после Валуевского циркуляра
Как уже было отмечено, Валуевский циркуляр не представлял собой некоей рубежной вехи в политике властей. Правительство еще только определяло свое отношение к украинофильству. В сентябре 1863 г. флигель-адъютант полковник Н. В. Мезенцов был командирован III отделением «в южные губернии по случаю развивавшейся там малороссийской пропаганды» [354] .
Первое донесение Мезенцова было отправлено из Харькова, остальные — из Киева. Судя по рапортам, главная задача будущего шефа жандармов заключалась в общей оценке украинофильства и в выявлении его взаимосвязей с польским движением. (Впрочем, Мезенцов имел еще одно важное задание, речь о котором пойдет в следующей главе.) Тогда же, осенью 1863 г., предписание шефа жандармов о подготовке рапорта обо «всем, до внутренней политики этой губернии относящемся», получил флигель-адъютант императора полковник барон Корф [355] , отправлявшийся в Черниговскую губернию [356] . Свой рапорт Корф представил Александру II 23 декабря 1863 г. [357]
354
См.: Савченко Ф. Заборона… С. 193. Недоумение Савченко по поводу сроков поездки Мезенцова (после Валуевского циркуляра) связано с тем, что Савченко не понимал, что на тот момент циркуляр рассматривался властями как временная мера.
355
К сожалению, известные нам документы не дают возможности установить, был ли это Андрей Николаевич или Иван Николаевич Корф — оба брата были полковниками в 1863 г.
356
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 11. Я очень признателен Рикарде Вульпиус, указавшей мне на этот документ.
357
Там же. Л. 21.
Главным центром украинофильства Мезенцов считал редакцию «Основы». Более того, он проводил резкое различие между украинофильством «Основы» и украинофильством в самой Украине. Перечислив «видимые признаки желания в некоторой части общества какого-то обособления», а именно «ношение малороссийского костюма, употребление малороссийского наречия, манифестации по случаю памяти поэта Шевченки и тому подобное», Мезенцов заключал, что все это не представляло бы «ничего угрожающего, если бы рядом с ними |127некоторые влиятельные по своему таланту личности, как Костомаров, Кулиш и его сообщники, не проводили систематически такие начала, утверждение коих влекут за собою положительную политическую сепарацию Малороссии от прочей части Российской империи» [358] .
358
РГИА, ф. 776, оп. 11, ед. хр. 61. Л. 28—28 об.
В Украине потенциальные центры развития движения представляли, по его мнению, Харьков и Киев как университетские города. Определенную трудность для развития украинофильства в Харькове он видел в отсутствии здесь «старинного малорусского казачества». Однако немногочисленную «малорусскую партию», в том числе среди университетских преподавателей, Мезенцов в Харькове обнаружил [359] . Уже в этом первом рапорте из Харькова он упоминает и поляков, которые «мечтают о соединении судеб Малороссии с восстановленною Польшею». При более внимательном рассмотрении ситуации в Киеве Мезенцов пришел к выводу, что по отношению к польскому движению украинофильство оказалось расколотым. «Малороссийские передовые люди разошлись на два стана; из них большинство по врожденной исторической ненависти к полонизму стали воздержаны в своих заявлениях, сохранив только сильное упорство к достижению любимой мысли молодой Малороссии — преподавания в народных школах первоначального обучения на малороссийском наречии; {…} остальное затем меньшинство, проявляя большее поползновение к сепаратизму, еще недоумевает о средствах к его достижению, кроя в задней мысли и в самом крайнем случае возможность примкнуть к польскому движению, которое с своей стороны в отношении к Малороссии не дремлет, а старается употребить все старания для привлечения малороссийских сепаратистов на свою сторону» [360] . (Образ молодости сначала использовался большинством современных националистических движений, поэтому употребление Мезенцовым понятия «молодая Малороссия» очень симптоматично: из категории «пережитков прошлого», отголосков регионального сепаратизма старых элит украинофильство переводилось «по принадлежности» [361] .)
359
Вероятно, именно эти данные и пытался опровергать в конце 1863 г. Головнин, когда, ссылаясь на результаты собственного расследования, доказывал царю, что агенты III отделения ненадежны. Нетрудно догадаться, что сменивший в 1866 г. Долгорукова на посту шефа жандармов Мезенцов пользовался у Александра II большим авторитетом в делах сыска, чем министр народного просвещения.
360
РГИА, ф. 776, оп. 11, ед. хр. 61. Л. 30 об—31.
361
О младочехах, движениях «Молодая Италия», «Молодая Германия», «Молодая Польша» и т. д. см.: Hobsbawm Е. J. The Age of Revolution, Europe 1789—1948. London, 1962. P. 164—165.
В отношении антипольски настроенной части украинофилов Мезенцов настойчиво рекомендовал избегать «политических взысканий» как «неразумных и даже опасных». Он предлагал воздействовать на |128них «убеждением печатного слова», в том числе и местных изданий, которые «с запальчивостью отозвались против сепаратистических стремлений г. Костомарова, Кулиша и их сообщников». Лидеров той части украинофилов, которая допускала возможность союза с поляками, он предлагал «удалить с поприща их деятельности», что могло означать как высылку во внутренние губернии, так и просто лишение места, поскольку упоминаемые Мезенцовым в этой связи А. И. Стоянов и А. А. Гацук были преподавателями гимназии и лицея [362] . В целом, Мезенцов заключал, что «малорусская пропаганда может быть опасна лишь при соединении ее с полонизмом, которое вряд ли совершится; до появления же более ясных симптомов соединения следует действовать выжидательно, довольствуясь пока зорким наблюдением, тем более что польский элемент в крае всеми силами старается представить хлопоманские стремления в извращенном виде, дабы через то заставив карательно действовать высшую правительственную власть, тем самым произвести окончательный разрыв правительства с малорусскою партией и принудить последнюю искать союза с Польшей» [363] . Таким образом, Мезенцов выступил против усиления репрессий в отношении украинофильства как играющего на руку полякам. Он видел в «малорусской партии» объект борьбы русского и польского влияний и даже потенциального союзника против польского движения. Заключительная фраза последнего рапорта Мезенцова была, очевидно, ответом на опасения по поводу украинофильства, сформулированные в антикостомаровских статьях Каткова и, вероятно, разделяемые кем-то в правительственных кругах: «И вообще полагать этот вопрос как имеющий в здешнем крае более польского значение, весьма неосновательно» [364] .
362
Савченко Ф. Заборона… С. 197.
363
Там же. С. 198.
364
Там же. С. 198.
К «применению мер кротости в Малороссии» призывал и Корф. Он объяснял это, во-первых, «отсутствием надобности в строгости», указывая, что в отношении украйнофилов к России нет «закоренелой злобы и ненависти», характерной для поляков. Корф описывает отношения велико- и малоруссов как отношения «родных братьев», будучи, кажется, одним из первых, кто употребил эту метафору, получившую позднее столь широкое распространение [365] . Во-вторых, Корф подчеркивает непродуктивность репрессий, которые не смогут до конца подавить движение, но лишь дадут ему знамя в лице мучеников и «невинных жертв» [366] . В своей оценке перспектив и планов украинофильства Корф был более проницателен, чем Мезенцов, четко заявив, что реализация языковой части программы движения вне зависимости от субъективных мнений и настроений его участников логически ведет |129к «отделению Малороссии от России» [367] . «Польский фактор» в рапорте Корфа не акцентировался.
365
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 14 об, 17 об, 21.
366
Там же. Л. 21.
367
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 14 об.
В рапортах Мезенцова нужно отметить два важных тезиса, получивших развитие в политике властей. Во-первых, в своих рекомендациях о формах репрессий Мезенцов фактически воспроизвел логику рассуждений Николая I и тогдашнего шефа жандармов А. Ф. Орлова в отношении меры наказания членам Кирилло-Мефодиевского общества. Все участники Кирилло-Мефодиевского общества после заключения во время следствия были сосланы, но в губернии европейской части империи и с определением на службу [368] . К моменту, когда Мезенцов писал свои рапорты, под арестом находилось около двух десятков активистов украинофильского движения. Для рассмотрения их дел царским указом была утверждена особая следственная комиссия под председательством кн. А. Ф. Голицина [369] . Семеро арестованных в Полтаве и Чернигове обвинялись в «деятельном участии в образовании кружков для возбуждения, под видом общества грамотности, неудовольствия народа к правительству, с целью отделения Малороссии» [370] . Все они уже в 1863 г. были сосланы, но, как и братчики, в губернии европейской части империи и с определением на службу. Карьера некоторых развивалась впоследствии весьма успешно, так что первый обвиняемый по этому делу полтавский учитель А. И. Стронин кончил свои дни в Петербурге членом совета Министерства путей сообщения. Четверо арестованных в Полтаве по другому делу вызывали особый |130интерес следствия, поскольку один из них, студент Киевского университета Владимир Синегуб, сразу стал давать показания о своей принадлежности к некоему «Киевскому обществу Малороссийских пропагандистов» [371] . Синегуб говорил также о связях с поляками и называл множество имен. Хотя показания Синегуба вызывали сомнения уже у полтавских следователей, задержанных по предложению Мезенцова в январе 1864 г. перевели в Петербург для более подробного следствия. В конце концов и петербургские следователи убедились в том, что фантазий в показаниях Синегуба много больше, чем фактов. Его товарищей отпустили по домам, а Синегуба сослали в Вятку «с устройством на службу» [372] . Та же мера наказания была определена Чубинскому и А. Конисскому, которых выслали без следствия [373] .
368
Костомаров, например, по личному указанию Николая I был отправлен не в первоначально определенную ему Вятку, но в Саратов с его мягким климатом. Его жалованье профессора Киевского университета оставили матери, самому Костомарову выдали 300 рублей на переезд (сумма весьма существенная для того времени), а саратовскому губернатору было отправлено официальное рекомендательное письмо, обеспечившее Костомарову хорошее место в губернской администрации. (См.: Костомаров Н. Автобиография; а также: von Mohrenschild D. Toward a United States of Russia. Plans and Projects of Federal Reconstruction of Russia in the Nineteenth Century. Rutherford, Madison, etc. Fairleigh Dickinson Univ. Press. 1981. P. 51.) Жестокость наказания Шевченко объясняется тем, что его поведение — не только членство в братстве, но и некоторые звучавшие оскорбительно для царской фамилии стихи — Николай I счел личной неблагодарностью «холопа», выкупленного при его участии из крепостной зависимости. Сравнение с многолетними каторжными сроками арестованных в 1848 г. петрашевцев ясно говорит о том, что деятельность братчиков была оценена властями «по льготному тарифу».
369
См.: РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 162; Гуревич П. Дело о распространении малороссийской пропаганды // Былое. 1907. № 7.
370
Гуревич П. Дело о распространении малороссийской пропаганды // Былое. 1907. № 7. С. 169.
371
РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 162. Л. 3 об.
372
РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 162.
373
О положении П. Чубинского в ссылке кое-что говорит письмо отца Чубинского от 10 мая 1863 г., в котором он благодарит опального сына за присланные 50 рублей. См.: Савченко Ф. Листи П. П. Чубинського до Я. П. Полонського (1860—1874) // За сто літ. 1930. № 6. Харків; Київ. С. 139.