«Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ в.)
Шрифт:
Разумеется, шестилетняя ссылка в Архангельск или Вятку за устройство воскресных школ с преподаванием на украинском и неблагожелательное отношение к правительству более чем убедительно демонстрирует репрессивный, полицейский характер режима. Однако в арсенале этого режима были и заметно более жестокие наказания. Так, например, в мае 1865 г. в Омске полиция раскрыла общество сибирских сепаратистов, выступавших за создание самостоятельного государства на пространстве от Урала до Тихого океана. «Состав преступления» принципиально не отличался от деятельности украинофилов. В 1868 г., после завершения следствия, Сенат приговорил лидеров общества Г. Н. Потанина — к пятнадцати годам каторжных работ, а Н. М. Ядринцева — к десяти годам заключения в крепости [374] . О том, что наказания для русских нигилистов были не в пример суровее, чем репрессии против украинофилов, писал впоследствии и Драгоманов [375] . Очевидно, что власти явно оставляли украинофилам возможность «одуматься». Спад политической напряженности во второй половине 60-х сказался на судьбе сосланных в 1862—1864 гг. украинофилов. Конисского выпустили за границу уже в 1865 г., а в 1866 разрешили |131вернуться на Украину [376] . Все остальные вернулись из ссылки в конце 60-х [377] .
374
См.: von Mohrenschild D. Toward a United States of Russia… P. 104—105; Попов И. Из воспоминаний о Г. Н. Потанине // Голос минувшего. 1922. № 1. С. 141. Позднее приговоры были смягчены, но пять лет в Свеаборге Потанин отсидел.
375
Драгоманов М. Антракт з історії українофільства (1863—1872) // Драгоманов М. П. Вибране. Київ: Либідь, 1991. С. 220.
376
АВПРИ, ф. 155. Стб. 1—4, оп. 241, ед. хр. 1.
377
Дело Чубинского в III отделении показывает, что в хлопотах о его скорейшем возвращении принимали участие не только столичные литераторы, но и несколько высокопоставленных чиновников, в том числе сменявшие друг друга за это время архангельские губернаторы. Вообще, насколько можно судить по имеющимся документам, отношение гражданской администрации к ссыльным украинофилам было благожелательным.
Второй важный тезис в рапортах Мезенцова — возможность использования в интересах правительства «врожденной исторической ненависти к полонизму», свойственной большинству украинофилов. До 1863 г. правительство не раз пресекало нападки украинофилов на поляков. Так было и когда Васильчиков поддержал требования поляков об изъятии антипольских фрагментов из «Граматки» Кулиша, и когда цензура приостановила публикацию в «Основе» статьи Костомарова с полемикой против краковской газеты «Час» [378] . Теперь ситуация менялась. Вскоре эта тема получила дальнейшее развитие.
378
См.: РГИА, ф. 772, оп. 1, часть 2, 1861 г., ед. хра. 5603.
Сенатор А. А. Половцов, общавшийся с Г. П. Галаганом в начале 80-х, записал в дневнике следующий рассказ своего собеседника о его встрече с царем в 1863 г. Галаган направил своему коллеге по работе в Редакционных комиссиях Ю. Ф. Самарину, которому предстояло быть одним из руководителей крестьянской реформы в Царстве Польском, записку с соображениями о способах подрыва влияния польских землевладельцев в Юго-Западном крае. Через Валуева Самарин передал эту записку царю, и тот пригласил Галагана для беседы. «Государь со всем соглашался, но как будто не решался высказать свою мысль, наконец он обратился к Галагану со словами: послушай, Галаган, ведь многие упрекают тебя в том, что ты украинофил.— Я люблю свою родину и край, где родился, отвечал Галаган.— Да, но ведь между украинофилами есть такие, кои мечтают о сепаратизме. Из числа таких не надо бы привлекать к поручаемому тебе делу». В дальнейшей беседе было решено, что без местных людей обойтись нельзя и потому «известное число хотя бы и заподозреваемых в украинофильстве допустить следует» [379] . Этот эпизод показывает, что при желании власть и в 60-е гг. могла найти подходящих медиаторов для контакта с украинофилами в среде богатых малороссийских землевладельцев.
379
См.: РГИА, ф. 772, оп. 1, часть 2, 1861 г., ед. хр. 5603. 26 ГАРФ, ф. 583, оп. 1, ед. хр. 18. Л. 170—171. Дневник А. А. Половцова, запись 06.02.1881.
Рассказ Галагана дает представление о том, как выглядела в 1863 г. иерархия врагов в представлении царя. Его, хоть и с оговорками данное, разрешение привлекать украинофилов к административной деятельности в Юго-Западном крае развязало руки Самарину и |132В. А. Черкасскому в Царстве Польском. Уже в 1864 г. Черкасский, назначенный Главным директором правительственной комиссии внутренних дел в Царстве Польском, пригласил на весьма значительные посты в Варшаве Кулиша и Белозерского.
Настойчиво, хоть и безуспешно, звали в Варшаву и Костомарова. В 1864 г. ему была присуждена почетная докторская степень Киевского университета, что должно было продемонстрировать, что Костомаров остается для властей персона грата. О переезде в Варшаву с ним говорил сам Н. А. Милютин, глава администрации Царства Польского [380] . (Однако на возможность его работы на Украине власти смотрели совсем иначе, и позднейшие предложения занять кафедры в Харькове и Киеве Костомарову пришлось отклонить по указанию МВД.) Со свойственной ему эмоциональностью звал товарища в Варшаву и Кулиш: «Приезжайте, и восторжествуем над презиравшим наши права панством!» [381]
380
PO РНВ, ф. 385, ед. хр. 13. Л. 1. Письмо А. О. Гильфердинга Костомарову от 26.12.1865 о том, что только что вернувшийся из Варшавы Н. А. Милютин хочет срочно его видеть.
381
ГАРФ, Секретный архив, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 1767. Л. 2 об. Письмо Кулиша Костомарову от 5 января 1866 г.
Письмо Кулиша Костомарову свидетельствует о существенных переменах, произошедших с автором под влиянием варшавской обстановки и хорошего жалованья. «Что наша правительственная партия состоит не вся из отличнейших русских людей, это естественно {…} Но все сделанное до сих пор она сделала, симпатии всего народа стремятся к ней, и будущность русского мира зависит от ее деятельности {…} Я знаю, что оппозиция приносит свою пользу и что без оппозиции Правительство иного до сих пор не предприняло бы из того, что уже сделано им; но вам ли выбирать, на которую сторону становиться? С одной стороны, оправданная историею зиждительная сила, с другой — хаотическое брожение {…} Помогая ему, вы внушите ему доверие к благороднейшим умам, и оно сделает уступки духу времени скорее, нежели от напора сил оппозиционных. Притом же нам предстоит борьба с врагом, общим для него и для нас. Польская интеллигенция все еще остается в уверенности, что только правительственные лица произносят последний приговор ее автономии. Следует ее в этом разуверить таким людям, как вы, посредством солидарности с Правительством» [382] . Это не было минутным настроением. Годом позднее Кулиш напишет А. А. Гацуку [383] : «Пусть Москвичи ведут русское дело по-московски. История доказала, что без московского способа делать дела славянам не принадлежало бы ныне и столько земли, |133сколько принадлежит. Настанет пора, когда по-московски не нужно и нельзя будет вести русское дело; но пока такая пора не наступила, напрасно пытаться вырывать палицу из рук Геркулеса. Что касается до безобразия, то оно неизбежно в таком хаосе, в котором находится славянский мир вообще и русский в особенности. Но рассердясь на вшей, не бросают шубу в печь» [384] . Кулиш и теперь слишком критичен по отношению к правительству, чтобы можно было предположить, что эти письма писались как демонстрация лояльности в расчете на перлюстрацию. (Каковая, впрочем, имела место.) Но теперь он настроен сотрудничать с этим правительством и видит к тому возможности. Кулиш варшавского периода не написал бы цитированного нами письма С. Аксакову от октября 1858 г.
382
ГАРФ, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 1767. Л. 1—1 об.
383
А. А. Гацук был преподавателем Ришельевского лицея. Мезенцов причислял его к тем украинофилам, которые допускали возможность союза с поляками. Савченко Ф. Заборона… С. 197.
384
ГАРФ, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 1769. Л. 2 об.
Интересные изменения претерпела и позиция Кулиша в языковом вопросе. Уже в начале 1863 г., после закрытия «Основы», Кулиш в поисках денег на новый журнал писал харьковскому коммерсанту-миллионеру А. К. Алчевскому [385] следующее: «Все-таки провинциальный журнал может у нас существовать только с большим трудом и никак не в состоянии быть органом независимым. Надобно управлять мнением украинских читателей из центра просвещения и администрации. Необходимо издавать журнал в столице. Мы должны иметь дело не столько с людьми смиренными и малообразованными, сколько с людьми, имеющими в своих кружках вес,— не столько с людьми убогими, сколько с людьми, от которых материально зависит многое. {…} Вы догадываетесь, что я говорю не собственно об украинском журнале, но о журнале для Украинцев или Южноруссов. И украинский литературный язык, и украинская политическая самостоятельность составляют еще проблему, для решения которой, может, понадобятся века. Речь к тому, что, при всей любви к родному слову, мы должны в журнале отодвинуть его на второй план и писать побольше хорошего на языке, которым мы вполне владеем и который будут одинаково ясно понимать все наши читатели {…} этот воображаемый мною журнал должен быть возможно обилен дельными статьями на общерусском языке, так чтобы мог заменить для жителей Украины |134любой из великорусских журналов. Лишь только бы мы достигли того, что этот журнал сделался бы необходимостью для всех любителей чтения на юге,— мы достигли бы, как отдельная нация, и литературной автономии, независимо от украинского языка» [386] . В этом высказывании характерны, во-первых, исчезновение надежд на скорый успех украинского национального движения, одушевлявших многих украинофилов в самом начале 60-х гг., во-вторых, связанная с этой новой оценкой смена приоритетов — намерение сосредоточиться на пропагандистской работе с образованными людьми, а не на прямом обращении к крестьянству, и, наконец, признание Кулишем того факта, что «общерусский» язык и был тем языком, которым украинофилы «вполне владели» и который их читатели могли «ясно понимать». Как следствие, Кулиш теперь видел в языковой эмансипации не первейшее средство национальной борьбы, но отдаленную, может быть «на века», цель.
385
О взглядах семьи Алчевских можно судить по более позднему эпизоду, в котором принимала участие его жена Кристина Алчевская, содержавшая школу. Алчевская носила по праздникам украинский костюм, в школе ее часто пели украинские песни, но когда украинофильски настроенный учитель Б. Гринченко начал использовать украинские учебники и учить детей украинскому, Алчевская немедленно его уволила (Русова С. Мої спомини (1879—1915) // За сто літ. 1928. Т. 1. С. 172; см. также: Yekelchyk S. The Body and National Myth: Motifs from the Ukrainian National Revival in the Nineteenth Century // Australian Slavonic and East European Studies. 1993. № 2. P. 45). Такая позиция была достаточно типична для богатых людей с малорусской идентичностью.
386
Письмо от 28 февраля 1863 г. Цит. по: Шип Н. А. Український національно-культурний рух в умовах антиукраїнської політики російського царизму / Сарбей В. Г. (ред.) // Нариси з історії українського національного руху. Київ, 1994. С. 79—80.
Идея с приглашением в Царство Польское украинофилов и прочих не вполне благонадежных не была личной инициативой Черкасского [387] , а приобрела статус полуофициальной государственной политики. Вот как рассказывает Драгоманов, служивший тогда учителем во 2-й киевской гимназии, о том, как директор этой гимназии Вилуев, назначенный на должность попечителя всех школ Варшавской губернии, в 1864 г. приглашал в Варшаву и его. «Как же вы меня зовете в Варшаву, когда недавно чуть не на всю гимназию нигилистом назвали? Какой из меня усмиритель Польши!» — отвечал на приглашение Драгоманов. «Именно поэтому я Вас и зову,— горячо сказал Вилуев,— что Вы „нигилист“, конечно, не в „базарном“ смысле слова. Вы рационалист и демократ, а нам в Польше (Вилуев любил говорить как государственный муж) такие и нужны. Мы боремся там не с национальностью поляков, а с римским клерикализмом и аристократией» [388] .
387
О политике Черкасского в Царстве Польском см.: Кошелев А. И. Записки А. И. Кошелева. М.: Изд. МГУ, 1991. С. 127—152.
388
Драгоманов М. Два учителя // Драгоманов М. П. Вибране… С. 581—582. Драгоманов не поехал, но своего любимого учителя К. И. Полевича Вилуеву рекомендовал, и Полевич отправился в Варшаву.
Валуеву такие объяснения его почти однофамильца вряд ли пришлись бы по душе. Он считал, что антиполонизм, а уж тем паче антиаристократизм украинофилов не должны расцениваться как доказательство их лояльности. Собираясь в инспекционную поездку в Киевское генерал-губернаторство летом 1864 г., он так формулировал свои задачи в докладной записке царю: «В отношении к националь|135ному вопросу надлежит обратить внимание на стремления малороссийского сепаратизма и наблюдать за тем, чтобы под видом патриотического противодействия полонизму так называемые украйнофилы не организовали в народных массах противодействия правительственному великорусскому началу единства России» [389] . Слежка за Кулишем, Белозерским и рядом других видных украинофилов продолжалась и в конце 60-х. [390]
389
РГИА, ф. 908, оп. 1, ед. хр. 231. Л. 4 об.
390
См.: ГАРФ, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 1769, 1770, 1771.
Мезенцов в своих рапортах настаивал на «упорстве и стойкости» в сохранении запрета на преподавание на украинском, допуская лишь «объяснение по-малорусски некоторых незнакомых ученикам слов» [391] . Таким образом, Валуевский циркуляр, по его мнению, следовало оставить в силе как постоянную меру. Корф был с ним согласен, но шел значительно глубже в анализе проблемы. Как и Мезенцов, Корф считал влияние украинофилов на тот момент крайне ограниченным, но полагал, что бороться с ним нужно незамедлительно. (Царь соглашался, написав на полях «необходимо» [392] .) Говоря о мерах противодействия украинофилам, Корф рекомендовал «употребить против них те же средства, которые они употребляют для своих целей, то есть распространение в народе грамотности, но, конечно, не малороссийской, а русской» [393] . Он предлагал конкретную программу «наводнения края до чрезвычайности дешевыми русскими книгами», включавшую издание дешевых книг для народа за казенный счет, предоставление частным издателям права бесплатной пересылки заказчикам в Малороссии изданных ими таких же книг (цена пересылки в некоторых случаях утраивала стоимость изначально дешевых изданий [394] ), поручение губернаторам малороссийских губерний всемерно содействовать их распространению. Большие тиражи, а Корф говорил о 10 тысячах букварей только в качестве первого шага, даже при предлагавшейся им цене в 2 копейки за экземпляр позволяли покрыть производственные издержки. (Если вспомнить, что еще в 1861 г. украинофилы, несмотря на ограниченность их материальных ресурсов, смогли предложить митрополиту Арсению 6 тысяч букварей Шевченко, то планы Корфа отнюдь не выглядят неподъемными для бюджета Российской империи.) Корф подчеркивал, что если правительству удастся сделать эти книги более дешевыми, чем соответствующие малорусские, то и нужды в административных запретах не будет. В перспективе, указывал Корф, это лишило бы и малороссийскую литературу шансов сколько-нибудь существенно расширить круг читателей [395] . Александр II отчеркнул эти |136рассуждения Корфа, написав на полях: «Дельно. Мысль весьма хорошая. Сообразить, как ее исполнить».
391
Савченко Ф. Заборона… С. 197.
392
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 16.
393
Там же. Л. 18.
394
Там же. Л. 18.
395
Там же. Л. 18—19.