Улей 2
Шрифт:
Только для Евы его слова — пустые звуки. Они создают колебания воздуха, но не имеют содержания.
— Меня зовут Эва, — с ледяным спокойствием громко провозглашает она.
Глубоко вздыхает, ощущая приятное и обширное покалывание в груди.
Неторопливо прощупывает публику взглядом. Читает в их глазах шок, растерянность и страх. И ей приходится по вкусу впечатление, которое она производит.
Приходько следует глазами по порванным колготкам девушки, колышущейся на худых бедрах черной каскадной юбке, грязным разводам на лице, беспорядочным волнам волос. Ева Исаева не выглядит
— Меня зовут Эва, — повторяет девушка громче, окрашивая свой голос гневом и силой.
Она походит на вырвавшуюся из клетки рептилию, тело которой нашпиговали неконтролируемой силой, а сознание под корешок заполнили обидой. И эти прочные стеклянные стены разрушил Адам Титов.
Она таит угрозу для них всех. И ее сила заключается вовсе не в оружии. Она — в жажде справедливости. Нет страшнее человека, чем тот, которого задели за живое.
— Меня зовут Эва, — чеканит девушка, выжигая в застывшем воздухе каждый звук. — Все услышали? А теперь повторяйте!
Создается впечатление, что присутствующие забыли, как двигаться. Или находятся под гипнозом. Каждый из них заполняет лишь отмеренное ранее пространство. А по контуру их тел воздух превращается в бетон.
— Повторяйте!
Синхронно не получается. Первый осторожный голос принадлежит Приходько. Это подталкивает и остальных к подчинению. Следом шелестят низкие голоса вытянутых, как стволы деревьев, охранников. Их здесь целая армия, учитывая, что Виталий Иванович прибыл со своей свитой, и они примкнули к вышколенным амбалам Исаева.
Последним следует тихий шепот со стороны Ольги Владимировны. И ни звука от Исаева. Он сцепляет зубы до яростного скрежета. Задумываясь о том, что вероятнее откусит себе язык, чем выполнит требование.
Ева сухо улыбается.
Черные птицы набирают высоту, накрывая застывшую толпу своими широкими темными крыльями и отрезая их от внешнего мира.
— И еще раз!
Воздух снова множится голосами. Но Исаев упорно молчит.
— Слезы — не слабость, папа, — заявляет девушка. — Слабость — это прихоть, которая сидит внутри человека и, подавляя его «я», требует полного себе подчинения. Если подкармливать ее регулярно, она быстро разрастается. И вместе с ней — ее аппетиты. Твоя слабость — власть. Стремление к ней уничтожило тебя, папа. Она тебя сожрала. У тебя не осталось ценностей.
Ноздри Исаева гневно раздувается. Кажется, он готов подойти и вырвать у нее из рук пистолет. Но он не двигается, скашивая взгляд в сторону, за спину Евы. За что-то цепляется, сохраняя вынужденную неподвижность.
— Вы все — слабые, — никто не смеет ей возразить. — Продаетесь за деньги и предоставляемые ими удобства. У каждого из вас есть ценник. У кого-то больше, у кого-то меньше, но все вы продажные твари.
— Послушай… Эва, — говорит Приходько, и Ева фокусирует на нем свой недовольный взгляд. Ей изначально неинтересно то, что он скажет. — Я понимаю твое расстройство. Но давай попробуем успокоиться, — ее взгляд замирает на лице мужчины, выхватывая его тусклые глаза и тонкий рот, растягивающийся в снисходительной улыбке. Он говорит с ней так,
— Нет, — отрезает девушка.
— Подумай сама…
— Я думаю. Я думаю, вам следует помалкивать, Виталий Иванович! Не хотелось бы портить узор вышивки на вашей рубашке.
Явный подтекст угрозы выводит из оцепенения одного из телохранителей. Он ступает к Исаевой, пока сам Приходько не ловит его за локоть.
— Назад, Сеня.
Парень напрягается и замирает, а Ева разражается хохотом.
— Сидеть, Сеня. Лежать, Сеня… А, кстати… — обводит взглядом присутствующих. — Всем лежать! Руки скрестить за головой. Лица в пол, — инструктирует, словно подобное ей приходится делать не в первый раз. — Остаешься только ты, папа.
— Эва… — пробует урезонить ее Ольга Владимировна.
— Ложись на пол, мама. Ты столько лет упорно игнорировала все проблемы этого дома. Сейчас я прошу тебя, — но тон ее голоса не похож на просьбу, — лечь на пол и закрыть глаза. Все закончится очень быстро. Обещаю.
— Господи, Е…
— Немедленно ложись на пол, мама!
Это гневное требование сопровождается сменой направления пистолета. Когда их взгляды скрещиваются, Ольга Владимировна вздрагивает. Понурив плечи, сдается. А Ева хладнокровно наблюдает за тем, как мать опускается на колени и, принимая лежачее положение, утыкается в пол лицом. Ее не трогает даже то, что сразу за этим ее плечи начинают дрожать.
Все остальные не нуждаются в дополнительном стимулировании. Укладываются штабелями рядом друг с другом, застилая пол гостиной.
— Правила поменялись. Ага, — возвращается к отцу. — Теперь я говорю, что делать. Тебе — тоже. Папа. Повторяй за мной. Э-в-а.
Гудящая напряжением тишина.
— Повторяй, черт возьми!
Решительность дочери должна подтолкнуть Исаева к повиновению. И все же, кажется, что ответа не будет даже сейчас.
Но вдруг он смотрит ей за спину и, переступая через свою гордыню, презрительно сминает губы.
— Эва.
— Превосходно звучит, — одобрительно заключает девушка. — И вовсе несложно, правда?
По всем расчетам, она должна бы этим удовлетвориться.
Но…
«Простите, но нет».
— Пора платить по счетам, папочка. Ты задолжал миллионы.
Внимание Евы рассеивает движение со стороны. Видимо, именно реакции этого человека все и ждали. Тяжелая ладонь накрывает ее руку и придавливает вниз за мгновение до того, как она нажимает на спусковой крючок.
Звук выстрела гораздо громче, чем она помнит. Он оглушающий.
Рухнув вниз, зажимает руками уши и зажмуривает глаза. Не чувствует боли от соприкосновения с твердой поверхностью, те же сильные руки не позволяют ей упасть, прижимая к жесткому телу.
Она чувствует запах. Слышит голос. И ее сердце начинает усиленно качать кровь.
«Это невозможно…»
«Но…»
«Боже…»
— Все хорошо, Эва. Теперь все будет хорошо. Я здесь.