Улей 2
Шрифт:
— Не называй меня так!
Вот только маловероятно, что Ольга Владимировна слышит ее сейчас.
— Не двигайся. Постой спокойно, хоть минуту… Боже… Нет, это попросту непоправимо. Поднимайся в свою комнату. Ты наказана, Ева.
Губы девочки начинают дрожать.
— Это значит, что я не смогу спуститься, даже если переоденусь.
— Именно это и значит. Посиди,
— Но, мама! Пожалуйста…
— Вопрос решен, Ева. Ступай за Ириной Давидовной.
Скачок времени, будто быстрая перемотка на старом видеоплеере. С помехами и размытым мельканием событий.
— Что ты творишь, Ева? Слезай немедленно! — окрик отца застает девочку врасплох, и она, теряя равновесие, падает с деревянного бруса вниз.
Приземляясь на спину, не может сделать вдох из-за сильной боли, парализовавшей все ее внутренности.
— Я же предупреждал тебя, Ева!
Ей больно и очень обидно, но она делает крохотный вдох. Еще один и следом второй. Старается справиться с болью и слабостью. Приподнимается, прижимая руки к груди, словно это прикосновение способно исцелить.
— Почему ты злишься, папа? Я же не специально упала.
— Вставай.
Он не пытается ей помочь. Растирая по щекам слезы, Ева сердито смотрит на него.
— Если ты будет продолжать кричать, в следующий раз я упаду и умру!
Волна ярости закручивается вокруг девочки, словно спираль. Лицо отца расплывается перед ее глазами. Грудь сжимается, наполняясь тяжелой ношей злости.
Страницы жизни перелистываются и замирают.
Плача, девочка кромсает свой альбом с фотографиями. Вырезая из каждой отца с матерью, оставляет себя одну в этих постановочных воспоминаниях. В грязном нежно-розовом платье, подол которого не ложится из-за пластиковых колец пышного подъюбника, устилает ворсистый персиковый ковер разноцветными обрезками, прерываясь лишь на короткие перемещения к свободному участку.
Узрев эту картинку, Ирина Давидовна роняет чашку с принесенным молоком.
Звон бьющегося стекла проталкивает время дальше. Ева задыхается от этого толчка и долгое время не может восстановить дыхание.
Будто завороженная, смотрит, как узкая красная струйка шустро бежит по напольному покрытию. Липким слабым теплом лижет детские пальчики и огибает пяточки. Страх, омерзение и полнейшее замешательство искажают миловидное личико Евы. Ее губы дрожат, пока взгляд следует вглубь помещения в поисках источника грязной лужицы.
Сердце с ужасом врезается в
Густая алая жидкость скорым ручейком вытекает изо лба распростертого на полу человека. Еву пугают не столько рана и вид крови, сколько неподвижные пустые глаза мужчины.
— Что случилось с этим человеком, папочка? — взволнованным шепотом спрашивает Ева.
— Ничего, — выплевывает Исаев и встряхивает дочь, будто тряпичную куклу, насильственно разворачивая ее к себе.
Всматривается в искаженное ужасом детское личико недовольным взглядом.
— Этот человек мертв? Ему больно?
Сотрясается. Сопротивляется видению, постанывая и скрипя зубами. От непомерной частоты дыхания подступает тошнота.
— Эва, — снова эта тяжелая ладонь на запястье.
Сердцебиение и шум в ушах приглушают звуки, всплывающие над девушкой. Но она концентрируется только на одном голосе и теплых импульсах, которые идут от кожи этого человека.
«Ладно…»
«Мне страшно».
«Разбуди меня…»
«Абракадабра, Эва».
Но волшебство не срабатывает. Дыхание Евы обрывается, и видения снова уводят ее в свои пенаты.
Моргает. Вытирает грязные руки в складках голубого платья. Оно в любом случае слишком объемное, и появившиеся пятна можно скрыть, если сложить его правильным образом.
— Вот так.
Довольно выдохнув, бежит к гостям.
Хватая пирожное из серебряного подноса, не успевает поднести его ко рту.
— Хватит есть, Ева. Ты себя видела? — шипит Ольга Владимировна, наклоняясь к дочери и щипая ее за живот.
Девочка морщится и давит горькую обиду, отстраненно слыша, как кто-то зовет маму по имени.
На лице женщины вспыхивает странное выражение. Широкая улыбка, которая Еве абсолютно не нравится, хоть адресована она и не ей.
— Ольга! Какая же у вас все-таки красивая дочь! Только поглядите… Изумительная красота!
— Спасибо, — важно кивает Исаева и напряженно шепчет дочери. — Ева, держи спину ровно.
Девочка подчиняется и тут же тянется к матери, жалобно заглядывая в глаза. Ищет там нечто знакомое и родное.
— Мамочка, у меня что-то застряло в животе. Очень-очень болит.
На лице Ольги Владимировны отражается шок. Но обусловлен он, как может сначала показаться, не беспокойством, а стыдом за поведение девочки.