Улица Оружейников
Шрифт:
Талиб сидел за белой скатертью, на которой было расставлено невиданное количество посуды: тарелки и тарелочки, вазы и вазочки, соусники, графинчики и возле каждого прибора стояли по три разные рюмки.
— Все, как в лучшие времена, — одобрил сервировку Лерин папа. — Только что же мы будем наливать в бокалы?
— Вот, — сказала Лера и указала на пачку соды и бутылку уксуса. — Это шипит, как шампанское.
Сначала Талиб съел картошку с редиской и зеленым луком, потом картофельный суп с щавелем и зеленым луком, потом
Время от времени Лерин папа поднимал свой бокал с давно переставшей шипеть шипучкой и произносил тосты за Леру, за маму, которая в Киеве, за счастливое будущее, за Талиба и за начало учебного года.
Уже в середине обеда Талибу захотелось спать, и Викентий Петрович стал пристально поглядывать на него. А когда Лера принялась убирать посуду, профессор протянул через стол руку и положил ее Талибу на лоб.
— Мне кажется, наш гость заболел, — сказал он Лере. — Принеси термометр. Он в аптечке.
Талиб сидел на диване и, кутаясь в бархатную домашнюю куртку Лериного отца, добросовестно, как было велено, прижимал рукой стеклянную палочку.
— Тридцать восемь и восемь, — сказал Викентий Петрович, посмотрев на термометр. — Не дай бог, тиф.
Талиба уложили в мягкую и широкую постель на белоснежные простыни под пушистое и теплое одеяло. Его напоили кипятком, в котором вместо чая была заварена сухая малина, накрыли еще одним одеялом, ватным, но мальчик продолжал дрожать от холода.
Вечером в комнату, где лежал Талиб, вошел низенький рыжеватый человек. Это был доктор Лев Захарович. Он жил в том же доме, но на втором этаже. Доктор был очень близорук и носил круглые очки с толстыми стеклами. Целый час, наверно, доктор осматривал Талиба, слушал через костяную трубку, как он дышит, короткими толстыми пальцами мял живот Талиба, выстукивал ему грудь и бока, приложив к коже холодную железную пластинку и ударяя по ней крохотным молотком с резиновым наконечником, потом заставил Талиба открыть рот и говорить «а-а-а», а сам в это время давил на язык обратным концом чайной ложки.
Корявым почерком доктор исчеркал три маленькие бумажки и протянул их Викентию Петровичу с непонятными словами.
— Двусторонняя крупозная пневмония, — сказал он. — Если пневмонию лечить, болезнь продолжается примерно три недели, а если не лечить, но только хорошо ухаживать за больным, то пневмония проходит за двадцать один день. Это приблизительно. Кормить нужно хорошо. И желательно хлебом тоже.
Доктор оказался прав. Три недели провалялся Талиб в постели, окруженный заботой Викентия Петровича и Леры.
Потом ему разрешили вставать, но не выходить на улицу. Запрещение выходить на улицу подкреплялось полным отсутствием одежды. Рубашку и штаны Викентий Петрович сжег в первый же день. По комнате Талиб ходил в его бархатной курточке, но выйти на улицу в таком наряде было невозможно. Правда, постепенно у Талиба появлялся собственный гардероб. Кто-то из соседей
Закудовские жили даже несколько лучше, чем большинство москвичей: комитет бедноты бывшего царского имения Ильинское, в ведении которого находилась также и усадьба убежавших князей Юсуповых со старинным дворцом Архангельское, нанял Викентия Петровича для составления описи на огромную библиотеку и для инвентаризации других ценностей, оставшихся во дворце. Истинное значение этих книг и ценностей могло быть понятно только человеку весьма образованному.
Викентий Петрович очень подходил для этой работы, ибо был знатоком античности, умел читать по-французски, по-английски, по-немецки, по-гречески, по-итальянски и еще по-всякому.
— Мой папа п-полиглот, — с гордостью говорила о нем Лера. — Мама явно его н-недооценила. Впрочем, красивым женщинам идет некоторое легкомыслие.
Ветврач Едвабная ошиблась, когда сказала Талибу, что профессор побывал не то в Турции, не то в Персии, не то в Египте. Ни в одном из этих государств он не был, а все, что знал про далекие страны, знал по книгам.
Викентий Петрович сказал как-то, что хотел бы изучить еще персидский язык, и Талиб обещал помогать ему, но занятия не очень ладились, потому что профессор был всегда занят, а когда выдавалась свободная минута и они начинали заниматься, им обязательно мешала Лера.
— У тебя блестящие лингвистические способности, — говорил мальчику Викентий Петрович. — В твоем возрасте знать три языка — это прекрасно! Видишь, Валерия, если бы ты сосредоточилась, ты могла бы знать французский не хуже, чем я или твоя мама.
— Я з-заика, — самодовольно отвечала Лера и спрашивала отца: — Неужели ты хочешь, чтобы я и п-по-французски заикалась?
В связи с началом учебного года Закудовские, жившие летом в Архангельском, окончательно перебрались в свою московскую квартиру, и Викентий Петрович только изредка уезжал в имение, князей Юсуповых, зато обязательно привозил оттуда что-нибудь съестное.
По утрам, когда Лера уходила в школу, Талиб, лежа в своей роскошной постели, читал книги про путешествия и приключения. Особенно ему нравился Жюль Верн. «Дети капитана Гранта» он прочел за один день и тут же принялся рисовать карту своего собственного путешествия. Бумага, цветные карандаши и акварельные краски имелись в избытке, поэтому карта получилась красивая, хотя и не совсем правильная. «Масштаб не выдержан», — как сказал об этом профессор.
Чтобы не терять времени даром, Викентий Петрович написал образец письма в Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и дал длинный список городов, куда эти письма следует посылать. Там было сказано, что сын кузнеца Саттара из Ташкента разыскивает своего отца и просит сообщить, нет ли среди мобилизованных царским правительством туркестанцев такого человека.