Улица Сапожников
Шрифт:
Теперь уже не трудно было найти, где штаб. Весь отряд столпился у штаба. Все — и мужики, и рядские парни — понимали, что дело всерьез, и стояли чинно, не напирая. В центре горел фонарь. Под фонарем перед четырехверсткой сидели Герш, Никита и Иоганн. Герш провел по карте карандашом, покосился на Круглова: «Так?» Тот закусил усы, сощурился, кивнул: «Давай!» Герш поднял голову.
— Товарищи, — сказал он, — нужны двое. В разведку. Ребята нужны скорые, чтоб враз. Ну?
Ирмэ отпихнул
— Я, товарищ командир!
— Еще?
— Я! — сказал Хаче.
— Так, — Иоганн встал. — Я пойду тоже, — сказал он. — Я хорошо знаю место.
— Ладно, Иван, — сказал Герш. — Проверь все как следует. И смотри — осторожно. Заметят вас — провалено дело. Понял?
— Да, — сказал Иоганн. — Понял.
Глава вторая
Разведка
Ирмэ толкнул Хаче в бок.
— И Австрия с нами, — сказал он. — Важно.
— Тихо! — буркнул Хаче. — Услышит!
— Мы итти очень скоро, — сказал Иоганн. — Мы итти как лошадь. Хорошо?
— Хорошо, — сказал Хаче.
Они выбрались на дорогу. Дорога шла прямо — и это было хорошо. А то в этой тьме, — хоть глаз выткни, — ничего не стоило сбиться с дороги и забрести куда-то в сторону, вкривь, вкось, совсем не туда, куда надо. Иоганн торопил. Он шел впереди и так споро семенил ногами, что Ирмэ и Хаче еле за ним поспевали. Был он, Иоганн, такой же, как три года назад, у барака. Бритый, лысый, в железных очках. Только вместо шинели — полушубок, на голове — картуз, на ногах — высокие болотные сапоги. Чисто вологодский. Однако каждый мужик в отряде, встретив Иоганна, сразу узнавал в нем чужака, немца, и, покачивая головой, долго дивился: «Ишь ты! Немец — и, гляди ты, за нас, за советы! Понимает!»
Дорогу после утреннего дождя совсем размыло. Итти было тяжело — грязь прилипала к сапогам, просачивалась внутрь, пудовой каймой облепляла штаны. Винтовка — на веревочной привязи вместо ремня — резала плечо и била по ногам. Ирмэ попробовал было понести ее в руках. Но вышло, что хрен редьки не слаще. Иоганн — тому, конечно, что? Один маузер. То-то он и гонит, как на пожар.
— Скажи, чтоб шел потише, — сказал Ирмэ. — Уморит.
— Сидел бы ты, рыжий, дома, — сказал Хаче. — И тепло и не дует.
— Больно ты, Цыган, умный стал, — проворчал Ирмэ. — С чего бы?
— С воблы.
Иоганн остановился. Уже должна бы быть, по его расчету, деревня Филатовка, а деревни не было. Он пялил глаза во мрак, принюхивался — не пахнет ли дымом, прислушивался — собаки не лают ли. Но дымом не пахло. И собаки не лаяли. Иоганн прошел вперед, назад, повернул — нету!
— Что такое? — сказал Хаче.
— Деревня пропала, — пробормотал Иоганн, — должна быть деревня, а пропала.
— Это которая? Филатовка?
— Йа. [13] Филатовка.
— Го! — сказал Хаче. — Вспомнил! Мы ее давно прошли, Филатовку-то. Ты о чем думал-то, халява?
И пошел вперед, к Малому Кобылью.
Австриец вдруг захохотал. Хохотал он звонко, по-детски.
— Что это — халява? — сказал он.
— Как бы это сказать? — Хаче подумал. — Ну, сапог, одним словом.
— Ага, — сказал Иоганн, — понимаю. А почему ты сказал — сапог?
13
Да.
— Все так говорят; — сказал Хаче. — Раз человек дурак, то говорят халява — сапог, то есть.
— А ты сапог?
Хаче обиделся.
— Почему сапог?
— Ну, сапоги делаешь? — пояснил Иоганн.
— А-а, — догадался Хаче. — Нет, не сапожник. Кузнец я.
— О! — обрадовался Иоганн. — И я был кузнец. В Вене.
— Вена — это что? Город, что ли?
— Йа. Город.
— Ничего себе город? — поинтересовался Хаче.
— Большой город, — сказал Иоганн. — Очень большой.
— У тебя там что — кузня была? Или как?
— Нет, — сказал Иоганн. — Я на заводе работал. Там много человек работал. Три тысячи.
— Три тысячи! — удивился Хаче. — И все на одного хозяина?
— Йа, — сказал Иоганн, — на один хозяин.
Хаче сердито плюнул.
— Эксплуататор! — проворчал он. — Бандит!
Иоганн снова захохотал.
— Йа, — сказал он, — большой бандит.
— Веселые вы парни, австрийцы, — сказал Хаче, — а халявы. Вы бы по-нашему: хозяина — к ляду, завод — себе.
— Сделаем, — сказал Иоганн. — Мы вернуться из России — сделаем. Мы теперь понимаем.
— Чего там понимать? — сказал Хаче. — Дело ясное.
Ирмэ шел позади. Шел и завидовал. «Эка чешет! — думал он про Хаче. — Не подступись!» Наконец не выдержал — подскочил к австрийцу и сунул ему в руку кисет с табаком.
— Закури, товарищ.
Остановились закурить. При свете зажигалки Иоганн внимательно посмотрел на Ирмэ. Потом закурил. Потом опять посмотрел.
— Я тебя знаю, — сказал он.
— И я тебя знаю, — сказал Ирмэ. — Я у тебя, помнится, бинокль торговал.
— Йа, — сказал австриец. — Потом солдаты в тебя стреляли. Помнишь?
— Еще бы не помнить, — сказал Ирмэ. — Памятный денек-то. Меня в ту же ночь загребли.
— Как — загребли? — не понял Иоганн.