Уличные песни

Добряков Алексей

Поздно ночью затихнет наш барак после шмона. Мирно спит у параши доходяга-марксист. Предо мной, как икона, вся запретная зона, А на вышке все тот же ненавистный чекист.

Припев:

По тундре, по широкой дороге, Где мчит курьерский Воркута — Ленинград, Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги, Опасаясь погони и криков солдат.

А на дворе чудесная погода

А на дворе чудесная погода. Окно откроешь — светит месяц золотой. А мне сидеть еще четыре года. Ой-ой-ой-ой! — как хочется домой. А вот недавно попал я в слабосилку Из-за того, что ты не шлешь посылку. Я не прошу того, что пожирнее, Пришли хотя бы черных сухарей. А в воскресенье сходи-ка ты к Егорке. Он по свободе мне должен шесть рублей. На три рубля купи ты мне махорки, На остальные черных сухарей. Да не сиди с Егоркой до полночи — Не то Егорка обнять тебя захочет. А коль обнимет, меня не забывай И сухарей скорее

высылай. Итак, кончаю. Целую тебя в лобик, Не забывай, что я живу, как бобик. Привет из дальних лагерей От всех товарищей-друзей. Целую крепко-крепко. Твой Андрей.

Помню ночку темную, глухую

Помню ночку темную, глухую На чужом скалистом берегу. По тебе, свобода, я тоскую И надежду в сердце берегу. Помню годы, полные тревоги, Свет прожекторов ночной порой. Помню эти пыльные дороги, По которым нас водил конвой. На которых день и ночь звучали Частые тяжелые шаги. Разве ты забыл, как нас встречали Лагерей тревожные свистки?! В лагерях мечтают о свободе. Не дано там права говорить. Там винтовки часовых на взводе Могут вам свободу заменить. Срок пройдет, пройдут года упрямо. Все забудут наши имена. И никто не вспомнит, только мама Скажет, что у сына седина. Может, сын еще к тебе вернется. Мать-старушка выйдет на перрон. Скажет: «Здравствуй, сын», и отшатнется, Подавив в груди невольный стон. Скоро вы увидите, как летом На полях цветочки расцветут. Разве вы не знаете об этом, Что цветы свободных только ждут?

За окном кудрявая белая березонька

За окном кудрявая белая березонька. Солнышко в окошечко нежным светом льет. У окна старушечка — лет уже порядочно? С Воркуты заснеженной мать сыночка ждет. И однажды вечером принесли ей весточку. Сообщили матери, что в разливе рек Ваш сыночек Витенька, порешив охранника, Темной, темной ноченькой совершил побег. Он ушел из лагеря в дали необъятные, Шел тайгой дремучею ночи напролет, Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку. Шел тогда Витюнечке двадцать третий год. И однажды ноченькой постучал в окошечко. Мать, увидев Витеньку, думала, что сон. «Скоро мне расстрел дадут, дорогая мамочка!» И, к стене приникнувши, вдруг заплакал он. Ты не плачь, старушечка, не грусти, не мучайся Ты слезами горькими сына не вернешь. На ветвях березовых капельки хрустальные: С ней береза плакала, не скрывая слез.

Выпьем за мировую

Выпьем за мировую, Выпьем за жизнь блатную: Рестораны, карты и вино. Вспомним Марьяну с бана, Карманника Ивана, Чьи науки знаем мы давно. Ворье Ивана знало, С почетом принимало, Где бы наш Ванюша ни бывал. В Киеве, Ленинграде, Москве и Ашхабаде — Всюду он покупки покупал. Взгляните утром рано — Вам не узнать Ивана: С понтом на работу он спешит, Шкары несет в портфеле — Мастер в своем он деле. Будет им, пока не залетит. Шкары он надевает, Когда жуликом бывает, А когда ворует — макинтош. Если ж грабит, раздевает, Он перчатки надевает — Нашего Ванюшку не возьмешь! Если ж в камеру заходит, Разговор такой заводит: «Любо на свободе, братцы, жить! Свободу вы любите, Свободой дорожите, Научитесь вы ее ценить!». А когда домой приходит, То по новой все заводит: Курит, пьет, ворует — будь здоров! Легавых за нос водит, С девчонками ночь проводит И карманы чистит фраеров. Однажды он дело двинул: Пятьсот косых он вынул — Долго караулил он бобра. Купил себе машину, Катал красотку Зину, С шиком выезжал он со двора. Долго он с ней катался, Долго он наслаждался. Но однажды с ним стряслась беда: Вместе с своей машиной, Вместе с красоткой Зиной Навернулся с нашего моста. Играй, гармонь, звончее, Играй же веселее — Сегодня закрывается кичман. Если ж вы все блатные, Будьте вы все такие, Как ростовский жулик был Иван. Выпьем за мировую, Выпьем за жизнь блатную: Рестораны, карты и вино. Вспомним Марьяну с бана, Карманника Ивана, Чьи науки знаем мы давно.

Я по тебе соскучилась, Сережа

Я по тебе соскучилась, Сережа, Истосковалась по тебе, сыночек мой. Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже И в октябре воротишься домой. Ты пишешь мне, что ты по горло занят, А лагерь выглядит суровым и пустым. А вот у нас на родине, в Рязани, Вишневый сад расцвел, как белый дым. Уж скоро в поле выгонят скотину, Когда нальется соком нежная трава. А под окном кудрявую рябину Отец срубил по пьянке на дрова. У нас вдали, за синим косогором, Плывет, качаясь, серебристая луна. По вечерам поют девчата хором, И по тебе скучает не одна. Придут домой, обступят, как березы: «Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?» А у одной поблескивают слезы, В глазах тоска-печаль прошедших дней. А

я горжусь, но отвечаю скромно: «Когда закончится осенний листопад, Тогда Сергей навек покинет зону И вслед за тем воротится назад». Так до свиданья, Сережка, до свиданья. Так до свидания, сыночек дорогой, До октября, до скорого свиданья, Как в октябре воротишься домой.

Плыви ты, наша лодочка блатная

Плыви ты, наша лодочка блатная, Куда тебя течением несет. А воровская жизнь — она такая: От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да) Воровка никогда не станет прачкой. А жулик не подставит лямке грудь. Грязною тачкой руки пачкать? — Перекурим это как-нибудь. (да-да-да) Дом наш стоит на самом крае Волги. А наша жизнь по камешкам течет. И пусть бы только сидеть не долго — От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да) Плыви ты, наша лодочка блатная, Куда тебя течением несет. А воровская жизнь — она такая: От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да)

Звезды ярко в решетках искрятся

Звезды ярко в решетках искрятся. Грустно в сердце младого красавца. Он не весел, не хочет смеяться. Про свободу он песню пост.

Припев:

Знаю, радость моя впереди: Грязь я смою, а грубость запрячу, И прижмусь к материнской груди, И тихонько от счастья заплачу. Мне теперь, дорогая, обидно. Ни тебя, ни кого мне не видно. Предо мной твои пышные кудри, Да любовь в моем сердце горит.

Припев.

Багровеет заря, мне не спится. Сердце птицей на волю стремится. Угасают последние звезды, Пропадают с рассветом мечты.

Припев:

Знаю, радость моя впереди: Грязь я смою, а грубость запрячу, И прижмусь к материнской груди, И тихонько от счастья заплачу.

Дочь прокурора

Там в дому прокурора Безотрадно и тихо Жила дочка-красотка, Звали Нина ее: С голубыми глазами И чудесной походкой, Как весенняя песня, Спетая соловьем. Было ей восемнадцать. Никому не доступна. И с каким-то презреньем Все глядит на людей. И ни ласковых взоров, И ни нежных укоров Не подарит народу Из-под строгих бровей. Но однажды в субботу На балу в старом парке К ней шикарно одетый Подошел паренек — Неприступный красавец Из преступного мира, Молча ей поклонился И на танец увлек. Танцевали, обнявшись, А потом средь березок Поцелуями жаркими Они тешились всласть. И тут гордая Нина, Эта дочь прокурора, Отдалась безраздельно В его полную власть. Сколько было там страсти, Сколько было там ласки! Воровская любовь Коротка, но сильна. Ничего он не хочет, Ничего не желает, Только ласки красотки, Только море вина. Но судьба воровская, Как волною, бросает, То этап, то свобода, То опять лагеря. И однажды во вторник На одном на вокзале Завалил он на деле И ее, и себя. На скамье подсудимых Сидят молча, обнявшись. Прокурор поседевший Пьет уж пятый стакан. И ослепший от горя Видит он на скамье лишь: Рядом с дочкой любимой — Молодой уркаган.

Полгода я скитался по тайге

Полгода я скитался по тайге. Я ел зверье и хвойную диету. Но верил я фартовой той звезде, Что выведет меня к людскому свету. Как все случилось, расскажу я вам. Вы помните те годы на Урале, Как стало трудно деловым ворам, А в лагерях всем суки заправляли? Мы порешили убежать в тайгу, А перед этим рассчитаться с гадом. Ползли мы, кровью харкая, в снегу… Ну да об этом вспоминать не надо. Куда бежал — была, брат, у меня Одна девчоночка — пять лет с ней не видался, — Этап мой угоняли в лагеря, Я плакал, когда с нею расставался. И вышел я. Везло, как дураку. И поезд прогудел на остановке. Вскочил в вагон на полном на ходу И завалился спать на верхней полке. Нашел я улицу и старый ветхий дом. Я на крыльцо поднялся. Сердце билось. Внимательно я посмотрел кругом. Но лишь звезда на небе закатилась. Открылась дверь, и вот она стоит. А на руках ребеночек — мальчишка. «А мне сказали, что в побеге ты убит. Ждать перестала и не знаю уж, простишь ли. Лишь одного тебя любила я. Пять лет ждала и мальчика растила. Но видно горькая была судьба моя — Я замуж вышла, обвенчалась я, мой милый». Я взял сыночка, пред глазами подержал. Запомнил все: лицо, глаза, ресницы. А деньги все, что в поездах я взял, Ей в руку сунул — даже не простился. Пошел к начальнику тогда и сдался я. Сказал, что, мол, в побеге. И откуда. Легавые собрались вкруг меня И на меня глазели, как на чудо. Потом начальник папки полистал И, побледнев, промолвил тихо: «Точно Ты при побеге ведь убийцей стал И к вышаку приговорен заочно». Простите меня, люди всей земли. Прости, Господь. Ты есть, теперь я знаю Жить не могу я без большой любви. Да и без сына жить я не желаю.