Уличные песни

Добряков Алексей

Маслице

На Подоле, на углу, В домике портного, Родилося три еврея: Йоська, Мойша, Лева.

Припев:

Ох, маслице, Азохн вей! Не было бы масла — Не жил бы еврей. Раз на киевском бану Угол вертанули. Не успели улизнуть — В КПЗ замкнули.

Припев.

Как сидели в КПЗ, Масла не видали. За неделю три еврея Фитилями стали. Припев. Видит Йоська — старший брат: Дело пахнет дрянью. Взял все дело на себя — Вытащил братанов.

Припев.

Вышел Мойша с КПЗ, Взял свои отмычки, И пошел он скок лепить По старой привычке.

Припев.

Вышел Лева с КПЗ — Больше не ворует: На Подоле, на углу, Маслицем

торгует. Припев: Ох, маслице, Азохн вей! Не было бы масла Не жил бы еврей.

Когда с тобой мы встретились

Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, И в старом парке музыка играла. И было мне тогда еще совсем немного лет, Но дел успел наделать я немало. Лепил я скок за скоком. Наутро для тебя Кидал хрусты налево и направо. А ты меня любила и часто говорила, Что жизнь блатная хуже, чем отрава. Но дни короче стали, и птицы улетали Туда, где вечно солнышко смеется. И с ними улетело мое счастье навсегда, И понял — я оно уж не вернется. Я помню, как с фаршмаком была ты на скверу, А он, бухой, обняв тебя рукою, Тянулся целоваться, просил тебя отдаться… А ты в ответ кивала головою. Во мне все помутилось, и сердце так забилось! И я, как этот фраер, закачался, Не помню, как попал в кабак, и там кутил, и водку пил, И пьяными слезами обливался. Однажды ночкой темною я встал им на пути. Узнав меня, ты сильно побледнела. Его я попросил в сторонку отойти. И сталь ножа зловеще заблестела. Потом я только помню, как мелькали фонари И мусора кругом в саду свистели. Всю ночь я прошатался у причалов до зари, А в спину мне глаза твои глядели. Когда вас хоронили, ребята говорили, Все плакали, убийцу проклиная. А дома я один сидел, на фотокарточку глядел — С нее ты улыбалась, как живая. Любовь свою короткую хотел залить я водкою И воровать боялся, как ни странно. Но влип в затею глупую, и как-то опергруппою Был взят я на бану у ресторана. Сидел я, срок прикидывал: от силы пятерик, Когда внезапно всплыло это дело. Пришел ко мне Шапиро, защитник мой, старик. Сказал: «Не миновать тебе расстрела». Потом меня постригли, костюмчик унесли. На мне теперь тюремная одежда. Квадратик неба синего и звездочка вдали Сияют мне, как слабая надежда. А завтра мне зачтется последний приговор, И скоро, детка, встретимся с тобою. А утром поведут меня на наш тюремный двор, И там глаза навеки я закрою.

Чередой за вагоном вагон

Чередой за вагоном вагон, С легким звоном по рельсовой стали По этапу идет эшелон Из Ростова в сибирские дали. Заглушает пурга стук колес. Бьется в окна холодною плетью, Но порывистый ветер донес Из вагона унылую песню.

Припев:

Не печалься, любимая, За разлуку прости меня. Я вернусь раньше времени, Дорогая, клянусь! Как бы ни был мой приговор строг, Я приду на родимый порог И, тоскуя по ласкам твоим, Я в окно постучусь. Здесь на каждом вагоне — замок. Две доски — вместо мягкой постели, И, закутавшись в серый дымок, Нам кивают угрюмые ели. Среди диких обрывистых скал, Где раскинулись воды Байкала, Где бродяга судьбу проклинал, Эта песня тоскливо звучала.

Припев.

Завернувшись в бушлат с головой, Пролетаем леса и болота. Здесь на каждом вагоне конвой, И торчат по бокам пулеметы. Мчал все дальше и дальше состав, И прощались угрюмые ели. Но, угаснуть надежде не дав, Всю дорогу колеса нам пели.

Припев.

Десять лет трудовых лагерей Подарил я рабочему классу. Там, гае сгинут лишь тропы зверей, Я построил Амурскую трассу. Застревали в снегу трактора, Даже «сталинцам» сил не хватало. И тогда под удар топора Эта песня о милой звучала.

Припев:

Не печалься, любимая, За разлуку прости меня. Я вернусь раньше времени, Дорогая, клянусь! Как бы ни был мой приговор строг, Я приду на родимый порог И, тоскуя по ласкам твоим, Я в окно постучусь.

Раз в Лиховском переулке

Раз в Лиховском переулке Там убитого нашли. Был он в кожаной тужурке, Восемь ран на груди. На столе лежит покойник, Ярко свечечки горят. Это был убит налетчик. За него отомстят. Не прошло и недели Слухи так и пошли, Что в Лиховском переулке Двух легавых нашли. Забодали тужурки, Забодали штаны. И купили самогонки На помин их души. Раз в Лиховском переулке Там убитого нашли. Был он в кожаной тужурке, Восемь ран на труди.

Течет

речка

Течет речка по песочечку — Берега крутые. А в тюрьме сидят арестантики — Парни молодые. А в тюрьме-то сыро, холодно, Под ногой — песочек. Молодой цыган, молодой жиган, Начальничка просит: «Ох, начальник, ты начальничек, Отпусти на волю. Там соскучилась и замучилась На свободе фройля». «Я б пустил тебя на волюшку — Воровать ты будешь. Ты попей, попей воды холодненькой — Про любовь забудешь». Любил жиган шантанеточку, С нею наслаждался. Пил он, пил воду холодную, Пил — не напивался. Помер цыган, молодой жиган. С ним — и доля злая. Ходит лишь в степи конь вороненький — Сбруя золотая. Гроб несут, его коня ведут. Конь головку клонит. Молодая шантанеточка Жигана хоронит. «Я — цыганка-шантанеточка, Звать меня Маруся. Дайте мне вы того начальничка — Крови я напьюся». Ходят, ходят курвы-стражники Днями и ночами. А вы скажите мне, братцы-граждане, Кем пришит начальник? Течет речка по песочечку — Берега крутые. А в тюрьме сидят арестантики — Парни молодые.

Течет речка

Течет речка по песочку, Берега разносит… А молодой жульбан, жиган-жиганок, Начальника просит. «Ты начальничек, ключик-чайничек, Отпусти на волю. Дома ссучилась — знать, соскучилась Милая за мною». А начальничек, ключик-чайничек, Не дает поблажки. А молодой жульбан, жиган-жиганок, Гниет в каталажке. Ходят с ружьями курвы-стражники Днями и ночами. А вы скажите мне, братцы-граждане, Кем пришит начальник? Течет речка по песочку, Моет золотишку… А молодой жульбан — восемнадцать лет! — Заработал вышку.

Я вспомнил тот Ванинский порт

Я вспомнил тот Ванинский порт И вид пароходов угрюмый, Как шли мы по трапу на борт В холодные мрачные трюмы. Не песня, а жалобный крик Из каждой груди вырывался. «Прощай навсегда, материк!» Ревел пароход, надрывался. А в море сгущался туман, Кипела пучина морская, Стоял на пути Магадан — Столица Колымского края. От качки страдали зека, Обнявшись, как родные братья. Лишь только порой с языка Срывались глухие проклятья. Будь проклята ты, Колыма, Что названа краем планеты. Сойдешь поневоле с ума — Обратно возврата уж нету. Семьсот километров тайга. Не видно нигде здесь селений. Машины не ходят сюда. Бегут, спотыкаясь, олени. Здесь смерть подружилась с цингой, Набиты битком лазареты. Напрасно и этой весной Я жду от любимой привета. Не пишет она и не ждет, И писем моих не читает, Встречать на вокзал не придет — За стыд и позор посчитает. Прощайте же, мать и жена, И вы, мои малые дети. Знать, горькую чашу до дна Придется мне выпить на свете.

Я с детства был испорченный ребенок

Я с детства был испорченный ребенок, На папу и на маму не похож. Я женщин обожал уже с пеленок. (Ша) Жора, подержи мой макинтош. Однажды в очень хмурую погоду Я понял, что родителям негож. Собрал свои пожитки, ушел от них из дому (Ша) Жора, подержи мой макинтош. Канаю раз с кирюхой я на дельце. Увидел я на улице дебош. А ну-ка, по-одесски всыплем мы им перца. (Ша) Жора, подержи мой макинтош. Ударом сбит и хрюкаю я в луже, На папу и на маму не похож. А Жоре подтянули галстук туже И шопнули вдобавок макинтош. Я с детства был испорченный ребенок, На папу и на маму не похож. Я женщин обожал уже с пеленок. (Ша) Жора, подержи мой макинтош.

Я с детства был испорченный ребенок

Я с детства был испорченный ребенок, На папу и на маму не похож. Я женщин уважал чуть не с пеленок. Эй, Жора, подержи мой макинтош! Друзья, давно я женщину не видел. Так чем же я мужчина не хорош? А если я кого-нибудь обидел — Эй, Жора, подержи мой макинтош! Я был ценитель чистого искусства Которого теперь уж не найдешь. Во мне горят изысканные чувства. Эй, Жора, подержи мой макинтош? Мне дорог Питер и Одесса-мама. Когда ж гастроли в Харькове даешь, Небрежно укротишь любого хама. Эй, Жора, подержи мой макинтош! Пусть обо мне романы не напишут. Когда ж по Дерибасовской идешь, Снимают урки шляпы, лишь заслышат: Эй, Жора, подержи мой макинтош!