Уличные песни

Добряков Алексей

Помнишь вечер, чудный вечер мая

Помнишь вечер, чудный вечер мая, И луны сияющий овал? Помнишь, целовал тебя, родная, Про любовь и ласки толковал? И, любви окутан ароматом, Заикался, плакал и бледнел. Ох, любовь, ты сделала солдатом Жулика, который залетел. Залетел он из-за этих глазок, Погорел он из-за этих глаз. Ох, судьба, ты знаешь много сказок, Но такую слышишь в первый раз. Он теперь тревожными ночами Прижимает к сердцу автомат, Говорит душой, а не речами, Бывший урка, а теперь солдат. Где ты, дорогая, отзовися? Бедный жулик плачет о тебе. А вокруг желтеющие листья Падают в осенней полумгле. Может, фраер в галстучке атласном — Он тебя целует у ворот, Но, судьба, смеешься ты напрасно: Урка все равно домой придет. Он еще придет с победой славной, С орденами на блатной груди. Но тогда на площади на главной Ты его

с букетами не жди. Помнишь вечер, чудный вечер мая, И луны сияющий овал? Помнишь, целовал тебя, родная, Про любовь и ласки толковал?

Кыш вы, шкеты

Кыш вы, шкеты, под вагоны! Кондуктор сцапает вас враз. Едем мы, от грязи черные, А поезд мчит Москва — Кавказ.

Припев:

Свисток, гудок, стук колес — Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда — Шатия беспризорная. Эх, судьба, моя судьба, Ты — как кошка черная! Гляньте, братцы, за вагоном С медным чайником идут! С беспризорною братвою Поделись, рабочий люд!

Припев.

Мы играем без игрушек, Дашь — так сразу подберем, А из собранных полушек Черной картой банк метнем.

Припев.

Впереди в вагоне мягком Едет с дочкою нэпман. Как бы нам на полустанке Заглянуть в его карман!

Припев.

«Посмотри, какой чумазый, Лишь блестят одни глаза!» «Едешь ты в вагоне мягком, А я на оси колеса».

Припев.

«Отчего так бельма пялю — Где тебе, дурехе, знать. Ты мою сестренку Валю Мне напомнила опять».

Припев.

«У нее твой голос звонкий И глаза совсем твои…» «Ну, а где твоя сестренка?» «Скорый поезд задавил».

Припев.

«Ну, а мамка где?», — «Не знаю. Потерял с недавних пор. Мамка мне трава густая, Батька ветер да костер».

Припев:

Свисток, гудок, стук колес — Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда — Шатия беспризорная. Эх, судьба, моя судьба, Ты — как кошка черная!

Жили-были два громила

Жили-были два громила: (дзынь-дзынь дзыыь-дзынь) Один я, другой Гаврила, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Жили-были, поживали, (драла-фу драла-я) Баб барали, водку жрали, (дзынь-дзынь дзара) Раз заходим в ресторан: (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Гаврила в рыло, я в карман, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Баки рыжие С руки, (драла-фу драла-я) А потом на них кутить. (дзынь-дзынь дзара) Но недолго мы гуляли, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Мусора нас повязали, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Быстро дело создают (драла-фу драла-я) И ведут в народный суд. (дзынь-дзынь дзара) Там по центру судья строгий, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Мы ему с Гаврилой в ноги, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Но подняли чин по чину, (драла-фу драла-я) Дали в шею, дали в спину. (дзынь-дзынь дзара) А налево прокурор, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) По натуре он — что вор. (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Он не хочет нас понять, (драла-фу драла-я) Хочет срок нам припаять. (дзынь-дзынь дзара) Вот защитничек встает, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) И такую речь ведет: (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) «Чтоб на душу грех не брать, (драла-фу драла-я) Я прошу вас оправдать». (дзынь-дзынь дзара) Но не тут-то, братцы, было: (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Намотали нам с Гаврилой, (дзынь-дзынь дзынь-дзынь) Не ходить нам в ресторан, (драла-фу драла-я) Не шмонать чужой карман, (дзынь-дзынь дзара)

СУДЬБА ВО ВСЕМ БОЛЬШУЮ РОЛЬ ИГРАЕТ

Журавли [1]

Здесь, под небом чужим, Я — как гость нежеланный, Слышу крик журавлей, Улетающих вдаль. Сердце бьется сильней, Вижу птиц караваны, В голубые края Провожаю их я. Вот все ближе они И как будто рыдают, Словно скорбную весть Мне они принесли. Из какого же вы Из далекого края Прилетели сюда На ночлег, журавли? Холод, сумрак, туман, Непогода и слякоть… Вид унылых полей И печальной земли… Ах, как сердце болит, Как мне хочется плакать! Перестаньте рыдать Надо мной, журавли! Пронесутся они Мимо скорбных распятий, Мимо древних церквей И больших городов. А вернутся они — Им раскроет объятья Их родная земля И Отчизна моя.

1

Песенный вариант стихотворения Алексея Жемчужникова.

На Молдаванке

На Молдаванке музыка играет. Кругом веселье пьяное бурлит. Там за столом доходы пропивает Пахан Одессы — Костя Инвалид. Сидит пахан в отдельном кабинете И поит Маньку розовым винцом, И между прочим держит на примете Ее вполне красивое лицо. Он говорит, бокалы наливая, Вином шампанским душу горяча: «Послушай, Маша, детка дорогая, Мы пропадем без Кольки

Ширмача. Живет Ширмач на Беломорканале, Толкает тачку, двигает киркой, А фраера вдвойне богаче стали… Кому же взяться опытной рукой? Ты поезжай-ка, милая, дотуда И обеспечь фартовому побег, Да поспеши, кудрявая, покуда Не запропал хороший человек». Вот едет Манька в поезде почтовом, И вот она — у лагерных ворот. А в это время с зорькою бубновой Идет веселый лагерный развод. Шагает Колька в кожаном реглане, В глаза бьет блеск начищенных сапог В руках он держит важные бумаги, А на груди — ударника значок. «Ах, здравствуй, Маша, здравствуй, дорогая, Как там в Одессе — в розовых садах? Скажи там всем, что Колька вырастает В героя трассы в пламени труда. Скажи, что Колька больше не ворует И всякий блат навеки завязал, Что понял жизнь он новую, другую, Которую дал Беломорканал. Прощай же, Маша, помни о Канале. Одессе-маме передай привет!».. И вот уж Манька снова на вокзале Берет обратный литерный билет. На Молдаванке музыка играет. Кругом веселье пьяное бурлит. Там за столом, бокалы наливая, Пахан такие речи говорит: «У нас, ворья, суровые законы, Но по законам этим мы живем. И если Колька честь вора уронит, То мы его попробуем пером». Но Манька встала, встала и сказала: «Его не тронут — в этом я ручусь! Я поняла значение Канала, Как Николай, и этим я горжусь!» И Манька вышла. Кровь заледенило. Один за Манькой выскочил во двор: «Погибни, сука, чтоб не заложила, Умри, паскуда, — или я не вор!» А на Канал приказ отправлен новый, Приказ суровый: марануть порча! И как-то утром с зорькою бубновой Не стало Кольки, Кольки Ширмача.

Как в саду при долине

Как в саду при долине Звонко пел соловей. А я, мальчик, на чужбине Позабыт у людей. Позабыт, позаброшен С молодых, ранних лет. Сам остался сиротою — Счастья-доли мне нет. Ох, умру я, умру я, Похоронят меня. И никто не узнает, Где могилка моя. И никто не узнает, И никто не придет. Только раннею весною Соловей запоет. Запоет и заплачет, И опять улетит. И никто не узнает, Где сиротка лежит. Как в саду при долине Звонко пел соловей. А я, мальчик, на чужбине Позабыт у людей.

Журавли улетели

Журавли улетели, журавли улетели. Опустели и смолкли родные поля. Лишь оставила стая среди бурь и метелей Одного с перебитым крылом журавля. Поднялись они в путь, и опасный, и дальний, И затих на мгновенье широкий простор. Скрип больного крыла, словно скрежет кандальный, А в глазах бесконечный, безмолвный укор. Был когда-то и я по-ребячьи крылатым, Исходил и изъездил немало дорог, А теперь вот лежу я в больничной палате, Так без времени рано погас и умолк. Вот команда раздалась, и четко, и бойко — Снова в бой посылают усталых солдат. У окошка стоит моя жесткая койка. За окном догорает багряный закат. Ну так что?! Ну и пусть! И какое мне дело, Если даже последний закат догорит… Журавли улетели, журавли улетели. Только я с перебитым крылом позабыт

Судьба во всем большую роль играет

Судьба во всем большую роль играет, И от судьбы ты далёко не уйдешь. Она тобою повсюду управляет: Куда велит, туда покорно ты идешь. Огни притона заманчиво мерцают. И трубы джаза так жалобно поют. Там за столом мужчины совесть пропивают А дамы пивом заливают свою грудь. И там в углу сидел один угрюмый В костюме сером и кожаном пальто. Он молод был, но жизнь его разбита. В притон заброшен был своею он судьбой. Малютка рос, и мать его кормила, Сама не съест, а все для сына берегла. С рукой протянутой на паперти стояла, Дрожа от холода, в лохмотьях, без платка. Вот сын возрос, с ворами он сознался. Стал пить-кутить, ночами дома не бывать, И жизнь повел в притонах и шалманах, И позабыл он про свою старуху мать. А мать больная лежит в сыром подвале. Болит у матери надорванная грудь. Она лежит в нетопленном подвале, Не в силах руку за копейкой протянуть. Вот скрип дверей — и двери отворились. Вошел в костюме и кожаном пальто, Стал на порог, сказал лишь: «Здравствуй, мама!» И больше вымолвить не смог он ничего. А мать на локте немного приподнялась, Глаза опухшие на сына подняла: «Ты, сын, пришел проведать свою маму, Так оставайся же со мною навсегда» «Нет, мама, нет, с тобой я не останусь, Ведь мы судьбою навек разлучены: Я — вор-убийца, чужой обрызган кровью, Я — атаман среди разбойничьей семьи» И он ушел, по-прежнему угрюмый, Чтоб жизнь пропащую в шалманах прожигать. А мать больная навсегда осталась В своем подвале одиноко умирать. И вот однажды из темного подвала В гробу сосновом мать на кладбище несли, А ее сына с шайкою бандитов За преступления к расстрелу повели. Судьба во всем большую роль играет, И от судьбы ты далёко не уйдешь. Она тобою повсюду управляет: Куда велит, туда покорно ты идешь.