Уличные песни

Добряков Алексей

Серебрился серенький дымок

Серебрился серенький дымок, Таял в золотых лучах заката. Песенку принес мне ветерок Ту, что пела милая когда-то. Жил в Одессе славный паренек. Ездил он в Херсон за голубями. И вдали мелькал его челнок С белыми, как чайка, парусами. Голубей он там не покупал, А ходил и шарил по карманам. Крупную валюту добывал. Девушек водил по ресторанам. Но пора суровая пришла: Не вернулся в город он родимый. И напрасно девушка ждала У фонтана в юбке темно-синей. Кто же познакомил нас с тобой? Кто же нам принес печаль-разлуку? Кто на наше счастье и покой Поднял окровавленную руку? Город познакомил нас с тобой. Лагерь нам принес

печаль-разлуку Суд на наше счастье и покой Поднял окровавленную руку. А за это я своим врагам Буду мстить жестоко, верь мне, детка! Потому что воля дорога, А на воле я бываю редко. Серебрился серенький дымок, Таял в золотых лучах заката. Песенку принес мне ветерок Ту, что пела милая когда-то.

Я напишу письмо последнее, прощальное

Я напишу письмо последнее, прощальное. Я напишу письмо в колесный перестук. Мне будут на пути причалы, расставанья, И на моей судьбе — следы от чьих-то рук. На зону поднимусь, как дипломат в иную, В чужую сторону — язык ведь незнаком. Войду к зека в барак, как в вотчину чужую. Там каждый капитан и к плаванью готов. Вот руку на плечо кладет пахан сурово И тихо говорит: «Теперь ты, кореш, наш. На нарах у окна постель уже готова, А малолетки пусть погнутся у параш». Расскажет мне пахан, что — правда и что — враки, Поделится со мной баландой и крестом: «Надень его на грудь и помни, что собаки Боятся, если им грозишь блатным пером» Не бойся, скажет он, тюрьмы, сумы и срока, Не бойся, скажет он, работы в лагерях, И не грусти о ней — она, браток, далеко, Черти на стенке дни и думай о годах. Послушаюсь его, а после помечтаю О шапке, что вовек на воре не горит, О том, что невидимкою прийти домой желаю — Услышать там, как мать с сестренкой говорит. Я — дипломат в стране, в стране чужой, далекой. Из мира красоты — в мир силы и ножа. Любовь моя пройдет, на стыках рельс отщелкав. Черчу на стенке дни. Все мысли о годах.

Воровские костры

Кончай работу! Будем греться у костра. Мы к свету протянули наши руки. Ни слова не сказали мусора, И бригадиры промолчали, суки. Нет, не гаснуть вам век, воровские костры, Полыхать, по тайге рассеяться. Наши ноги быстры, а заточки остры — Есть в побеге на что нам надеяться. Лишь прокурор зеленый к двери подойдет, С земли большой потянет свежим ветром — С товарищем мы крохи соберем И убежим тропою незаметной. И опять разгорятся в тумане костры, Те, в ком не было сил, проводят И последние крохи — голодных пайки — Для товарищей новых сготовят. Пошлют в погоню нам четырнадцать ребят У всех винтовки, пять патронов в каждой. Не попадись нам на пути, солдат! Кто волю выбрал, тот боец отважный. Пусть поймают меня через десять часов, Пусть убьют и собаками травят. Есть тюрьма, есть замок, на воротах засов, Но надежда меня не оставит. Снова встретить тебя, дорогая моя, Объяснить, что я не виноватый, Рассказать, как травили и били меня, И была не по делу расплата. Воровские костры, вам гореть навсегда! В вас есть слава убитым в погонях. А на Север угрюмый идут поезда — Новых мальчиков гонят в вагонах.

Вешние воды

Вешние воды бегут с гор ручьями, Птицы весенние песни поют. Горькими хочется плакать слезами, Только к чему — все равно не поймут. Разве поймут, что в тяжелой неволе Самые юные годы прошли. Вспомнишь былое — взгрустнешь поневоле, Сердце забьется, что птица в груди. Вспомнишь о воле, былое веселье, Девичий стан, голубые глаза… Только болит голова, как с похмелья, И на глаза накатится слеза. Плохо, мой друг, мы свободу любили, Плохо ценили домашний уют. Только сейчас мы вполне рассудили, Что не для всех даже птицы поют. Годы пройдут, и ты выйдешь на волю, Гордо расправишь усталую грудь, Глянешь на лагерь с презреньем и болью, Чуть улыбнешься и тронешься в путь. Будешь гулять по российским просторам И потихоньку начнешь забывать Лагерь, что был за колючим забором, Где довелось нам так долго страдать. Вешние воды бегут с гор ручьями, Птицы весенние песни поют. Горькими хочется плакать слезами, Только к чему — все равно не поймут.

Я сын

рабочего

Я — сын рабочего, подпольного партийца. Отец любил и мною дорожил. Но извела его проклятая больница. Туберкулез его в могилу положил. И вот, оставшись без отцовского надзора, Я бросил мать, а сам на улицу пошел. И эта улица дала мне кличку вора, И до решетки я не помню, как дошел. А там пошло, по плану и без плана. И в лагерях успел не раз я побывать. А в тридцать третьем, с окончанием Канала Решил навеки я с преступностью порвать. Приехал в город, позабыл его названье, Хотел на фабрику работать поступить, Но мне сказали, что отбыл я наказанье, И посоветовали адрес позабыть. И так шатался я от фабрики к заводу. Повсюду слышал я один лишь разговор. Так для чего ж я добывал себе свободу, Когда по-прежнему, по-старому я — вор?!

Таганка

Цыганка с картами: дорога дальняя, Казенный дом меня давно зовет… Быть может, старая тюрьма центральная Меня, несчастного, по новой ждет.

Припев:

Таганка! Все ночи полные огня. Таганка! Зачем сгубила ты меня? Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах. Прекрасно знаю и без гадания: Решетки толстые мне суждены. Опять по пятницам пойдут свидания И слезы горькие моей жены.

Припев.

Прощай же, милая, прощай, желанная, Ступай же, деточка, своей тропой. И пусть останется глубокой тайною, Что и у нас была любовь с тобой.

Припев:

Таганка! Все ночи полные огня. Таганка! Зачем сгубила ты меня? Таганка, я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах.

Утром рано проснешься

Утром рано проснешься И газетку раскроешь — На последней странице Золотые слова: Это Клим Ворошилов Даровал нам свободу. И опять на свободе Будем мы воровать. Утром рано проснешься — На поверку построят. Вызывают: Васильев! И выходишь вперед. Это Клим Ворошилов И братишка Буденный Даровали свободу, И их любит народ.

Я родился на Волге

Я родился на Волге, в семье батрака. От семьи той следа не осталось. Мать безумно любила меня, чудака, Но судьба мне ни к черту досталась. Был в ту пору совсем я хозяин плохой, Не хотел ни пахать, ни портняжить, А с веселой братвой, по прозванью блатной, Приучился по свету бродяжить. Помню я, как встречались мы в первые дни, — Я с ворами сходился несмело. Но однажды меня пригласили они На одно разудалое дело. Помню, ночь, темнота, можно выколоть глаз. Но ведь риск — он для вора обычай. Поработали мы ну не больше, чем час, И, как волки, вернулись с добычей. А потом загуляла, запела братва. Только слышно баян да гитару. Как весной зелена молодая трава! — Полюбил я красивую шмару. Ну и девка была — глаз нельзя оторвать! Точно в сказке ночная фиалка. За один только взгляд рад полжизни отдать, А за ласки — и жизни не жалко. Одевал, раздевал и ходил, как шальной, Деньги тратил направо, налево. Но забрали меня темной ночкой одной За одно развеселое дело. Заклинаю вас, судьи, и вас, прокурор: Не судите сплеча подсудимых. Час, быть может, пробьет — будет стыд и позор, И вас тоже возьмут у любимых. Я родился на Волге, в семье батрака. От семьи той следа не осталось. Мать безумно любила меня, чудака, Но судьба мне ни к черту досталась.

Знаю, мать, что ты ищешь меня

Знаю, мать, что ты ищешь меня По задворкам глухим да околицам. По какой-то нелепой статье Дали, мамка, мне целый червонец. Край сибирский суровый такой. Но, однако ж, весна нас ласкает. Только вот плоховато одно: Меня, мамка, домой не пускают. Все пройдет, пролетит, словно сон, Перемелется, станет мукою. Только ты погоди умирать, Надо встретиться, мамка, с тобою. Знаю, мать, что ты ищешь меня По задворкам глухим да околицам. По какой-то нелепой статье Дали, мамка, мне целый червонец.