Ультиматум Борна
Шрифт:
– Закономерные последствия могли бы быть гораздо менее трагичными, если бы вы не поступили так опрометчиво, как вы метко выразились. Вместо того чтобы прислушаться к человеку с таким большим опытом, как у меня, вы велели мне выйти из машины только для того, чтобы я стал свидетелем кошмара, произошедшего после вашего отъезда.
– Мы выполняли ваши приказы! Мы обыскали дом – не тот дом!
– Если бы вы остались, если бы задержались хотя бы ненадолго, этого можно было бы избежать, и мой друг был бы сейчас жив. Я буду вынужден включить это в рапорт.
– Прошу вас, дружище, – вставил сотрудник. – Давай поразмыслим вместе на благо Бюро… – На этот раз их перебило
– Боже, – воскликнул Бернардин, – не добавляй к некомпетентности ослиного упрямства!
– Что?
– Лимузин, коричневый лимузин – вы же видели его.
– Да, конечно. Водитель сказал, что он уехал.
– И это все, что он вам сказал?
– Ну, грузовик загорелся, и было столько всяких радиосообщений для персонала…
– Посмотрите на разбитое стекло! – велел Франсуа, указывая на витрины магазинов в стороне от углубления, где прятался Борн. – Посмотрите на выбоины в асфальте. Перестрелка, мой друг. Стрелявшие скрылись, думая, что убили меня!.. Ничего не говорите, ничего не делайте. Оставьте этих людей в покое.
– Я вас не понимаю…
– Глупец. Если вдруг по какой-то причине существует хоть малейшая вероятность того, что хотя бы одному из тех убийц будет приказано вернуться сюда, не должно быть никаких препятствий.
– Выражайся понятнее.
– Куда уж понятнее, – возразил Бернардин. Пожарники поливали из шлангов и гигантских огнетушителей пылающий фургон. – Пошли своих людей в каждый дом, пусть они спрашивают, все ли в порядке, и объясняют одно – власти определили, что эти ужасные события на улице имеют криминальную основу. Кризис прошел; причин для тревоги больше нет.
– А это правда?
– Это то, во что нам нужно, чтобы они поверили.
Завывая сиренами, на улицу ворвалась «Скорая» в сопровождении двух дополнительных патрульных машин. По обеим сторонам улицы д’Алезья стояли жители квартир, многие в поспешно натянутой домашней одежде – штанах и рубашках, другие в ночных пижамах и поношенных тапочках. Заметив, что фургон Шакала представляет собой теперь дымящуюся массу искореженного железа и битого стекла, Бернардин продолжил:
– Дай толпе время удовлетворить свое нездоровое любопытство, затем вели своим людям загнать их обратно по домам. Где-то через час, когда место будет оцеплено и увезут тела, объяви во всеуслышание своему полицейскому отряду, что в их присутствии больше нет необходимости, пусть они все, кроме одного, вернутся в свои участки. Оставшийся должен будет дежурить здесь, пока с улицы не уберут обломки. Ему также должно быть велено не препятствовать никому, кто попытается выйти из домов. Понятно?
– Нисколько. Но ты же сказал, что кто-то может прятаться…
– Я знаю, что я сказал, – настаивал бывший консультант Второго бюро. – Это ничего не меняет.
– Значит, ты останешься здесь?
– Да. Я буду медленно, не привлекая внимания, обходить территорию.
– Понятно… А что с рапортом полиции? И с моим рапортом?
– Дай немного правды, хотя не всю, конечно. Ты получил информацию – от некоего информатора, – что на бульваре Лефевр ровно в этот час должен был произойти акт насилия, имеющий отношение к отделу Бюро по борьбе с наркотиками. Ты повел сюда отряд полицейских и ничего не обнаружил, но вскоре после этого твои инстинкты профессионала заставили тебя вернуться назад – к сожалению, слишком поздно, чтобы предотвратить бойню.
– За такое мне даже может быть объявлена благодарность, – сказал сотрудник и неожиданно озабоченно нахмурился. – А твой
– Посмотрим. Ведь, может быть, он и не понадобится, – ответил вновь действующий консультант.
Команда медиков завернула тела жертв и убрала их в машину, а ремонтники оттащили остатки уничтоженного фургона на пустырь, несколько напоминающий свалку. Команда подмела улицу, шутя, что не нужно слишком усердствовать, а то никто не узнает бульвар Лефевр. Четверть часа спустя работы были завершены; ремонтная машина уехала, один патрульный присоединился к ее команде, чтобы его подбросили до ближайшего полицейского телефона в нескольких кварталах отсюда. Шел уже пятый час утра, и скоро небо над Парижем озарится рассветом, и под этим небом забурлит человеческая суета. Однако сейчас единственным признаком жизни на бульваре Лефевр были пять освещенных окон в ряде каменных домов, контролируемых Карлосом Шакалом. В этих комнатах были мужчины и женщины, которым спать было нельзя. Они должны были работать ради их монсеньора.
Борн сидел на тротуаре, вытянув ноги, прислонившись к стене в углублении между витринами напротив дома, где так недавно испуганный, но любящий поспорить булочник и возмущенная монашка оказывали сопротивление полиции. Бернардин находился в похожем углублении в нескольких сотнях футов от него, напротив первого дома, где остановился фургон Шакала, приехавший за своим проклятым грузом. Их уговор был таков: Джейсон должен был пойти следом и захватить силой любого, кто выйдет первым из какого-либо из этих домов; а старый ветеран Второго бюро последует за вторым, чтобы выяснить пункт его или ее назначения, не вступая в контакт. По мнению Борна, либо булочник, либо монашка были связными киллера, и он выбрал северный конец ряда каменных домов.
Борн был частично прав, но он не предвидел возможности появления посторонних людей и транспортных средств. В 5.17 с южной стороны бульвара, позвякивая приглушенными звонками на рулях велосипедов, появились две монашки, в широких платьях, с белыми шляпами. Они остановились перед домом, который, вероятно, был главной квартирой магдаленских сестер милосердия. Дверь открылась, и еще три монашки, каждая с велосипедом, вышли и спустились по кирпичным ступенькам, чтобы присоединиться к своим сестрам. Они с достоинством водрузились на сиденья, и вся процессия тронулась вверх по улице. Единственным утешением для Джейсона было то, что сердитая монашка Карлоса заняла отдельную позицию чуть позади. Не зная, как он это сделает, зная только, что это необходимо, Борн выскочил из своего укрытия и перебежал темный бульвар. Только он добежал до теней пустующей стоянки рядом с домом Шакала, открылась другая дверь. Он присел, наблюдая, как толстый гневный булочник переваливающейся походкой быстро спустился по ступенькам и пошел на юг. «Бернардин знает свое задание», – подумал Джейсон, поднялся на ноги и побежал за своей процессией велосипедисток.
Парижское движение – невероятная головоломка, независимо от времени дня или ночи. Оно предоставляет отличный оправдательный повод для тех, кому надо куда-либо приехать раньше, или опоздать, или приехать не туда. Одним словом, парижане за рулем воплощают последние цивилизованные остатки смертельно опасного импульсивного поведения – превосходимые разве что своими коллегами в Риме или Афинах. Так было и в отношении магдаленских сестер милосердия, особенно касательно официозной клуши, следующей чуть позади. На перекрестке улицы Лекурб с Монпарнасом череда грузовиков не позволила ей последовать за своими набожными коллегами. Она помахала им, чтобы они продолжали свой путь, а сама неожиданно свернула на узкую боковую улицу, ускорив ход. Борн, чья рана, с острова Транквилити, пульсировала на шее, не стал ускоряться: в этом не было необходимости. На стене первого дома той улицы висела голубая вывеска с белыми буквами: IMPASSE, тупик; выхода с улицы не было.