Улыбка бешеной собаки
Шрифт:
Но - почему? Зачем? Что они этому деду сделали плохого?
Ладно бы, в этот момент они втроем, допустим, пытались украсть грушу из сада этого зловредного старикана. Или тайно проникли на территорию турбазы для "новых русских", которую деду поручили сторожить от посторонних, либо пробрались на какой-нибудь другой стратегический объект. А тут же - заброшенный, никому не нужный домик-развалюха.
Правда, Кир успел один раз заглянуть за дверь...
И после этого сразу же откуда-то появился старичок с ружьем.
Стоп,
Мысли Ольки закрутились с удвоенной скоростью, и вскоре она уже нисколько не сомневалась, что сегодня им пришлось столкнуться лицом к лицу с самым настоящим преступником.
Возможно, старик сбежал из тюрьмы, и скрывался от правосудия в здешних краях, в лесу на самой окраине города, где его найти было не так - то легко. Кстати, не исключено, что на самом деле он вообще никакой не старик - просто в бегах у бандита успела отрасти борода - ведь они ни разу не видели его совсем близко.
А вдруг этот человек только что кого-нибудь убил, попытался спрятаться, и теперь был в ярости от того, что кто-то обнаружил его логово?
Нужно было срочно действовать, что-то делать дальше.
Ледик тоже брел по тропинке вдоль берега, погруженный в свои, но совсем другие мысли. Московский гость выглядел молчаливым, бледным, слегка подволакивал покусанную ногу, и со стороны казался ужасно несчастным. Впрочем, сейчас нога болела уже не слишком сильно.
Или мальчик просто забыл о физической ране, охваченный совсем другим, куда более сильным волнением? А точнее - страхом.
Ледик кожей, каждым волоском на своем тонком, чувствительном теле ощущал опасность, самый настоящий страх, но боялся выдать себя перед ребятами неосторожной репликой, или случайным заиканием.
Но больше всего Ледик испугался не собаки, и даже не ружья.
Он и сам не смог бы толком теперь объяснить, почему именно маленький старик в мокром плаще, этот дедулька с белыми, тусклыми глазами вызывал в нем такой необъяснимый ужас. От этого старика исходила опасность особого рода, из разряда таких, что с младенческих лет таятся за шкафами, являются по ночам в виде теней, дышат из углов холодом, заставляя покрываться все тело липким потом.
От хозяина собаки пахло лекарствами, болезнями и... смертью, но глупо было рассказывать про это такому сильному, уверенному в себе мальчишке, как Кир, и даже смешливой Ольке.
Ледик вздохнул, и провел рукой по взмокшему лбу.
Он знал происхождение такого особенного, липкого пота на лбу, и быстрый бег здесь не при чем. Можно сделать пять кругов по спортивному полю, но так, как от страха, все равно не вспотеешь, когда словно бы все тело покрывается мокрыми мурашками.
А можно - просто открыть однажды ночью случайно глаза, и...
И Ледик с тоской вспомнил, что совсем скоро и впрямь наступит ночь, когда он останется наедине с образом старика, прочно засевшем в его воображении, и вот именно как раз тогда для него и начнется самое ужасное, непостижимо тягостное.
То, что невозможно никому рассказать никакими словами.
На улице уже заметно темнело, камыши вдалеке казались совсем черными, и были похожи на сказочную стену с острыми зазубринами наверху.
Наконец, ребята добрались до нужного места, и, не сговариваясь, уселись на берегу, где совсем ещё недавно так мирно начинали ловить рыбу. Правда, теперь у них перед глазами маячила лодка старика, которая то и дело билась на волнах о корягу, издавая неприятные, однообразные звуки:
– "Тум, тум, тум".
А потом снова - "тум, тум, тум"...
Но на нее, на эту лодку, нарочно никто на смотрел, словно бы её и не было.
– Вот что я скажу - так это дело оставлять нельзя, - наконец, первой высказалась Олька с обидой в голосе.
– Как будто бы дети - это вообще не люди. Как будто бы - если мы слабее, то все можно. И собаками нас травить, и стрелять, и обижать как угодно. Что это ещё за несправедливость?
– Кто сказал - слабее?
– тут же вскинулся Кир.
– Это мы-то - слабее?
Нет уж, фигли-мигли ему - слабее! Я бы этого старикашку одним пальцем так прижал, что он бы и пискнуть не смог. Вот только плохо, что у него было оружие. Мой брат в таких случаях всегда говорил: "Против лома нет приема окромя второго лома." Вот мне бы тоже ружье, и я тогда...
– Кроме, - привычно поправила Кира Олька.
– Нет такого слова - окромя. Нужно говорить - кроме.
– Так не складно же тогда будет...
– Да при чем тут вообще ружье?
– вдруг тихо проговорил Ледик.
– Разве вы не видели в его руке палку?
– Ха, палку?
– удивился Кир.
– Подумаешь, нашел чем испугать! Просто нужно взять дубинку покрепче...
– Да нет же, ведь это была совсем не простая палка. Вы что, разве ничего не заметили?
Кир слегка задумался, и даже по привычке поскреб щетину на голове. Еще несколько дней назад его лысина была абсолютно гладкой, как у борцов международного класса, а потом волосы начали быстро отрастать.
Вроде бы старик и впрямь размахивал в воздухе какой-то своей клюшкой. Обычная палка. Что он, Кир, палок, что ли, никогда в своей жизни не видел?
Олька тоже недоуменно пожала плечами.
– У него была не простая палка, а осиновый кол, - медленно проговорил Ледик, вглядываясь в близкие и какие-то опасные камыши.
– Неужто вы не заметили? Палка была внизу заостренной, и более темной, как будто бы даже перепачкана запекшейся кровью.
– Может, землей? Копал, или что-нибудь там еще.
– Копал? Палкой? В лесу?
– переспросил Ледик, и поглядел на Кира, как на совсем слабенького умом.
Хорошо еще, пальцем у виска не покрутил.