Умница для авантюриста
Шрифт:
К вечеру бытовые хлопоты решились. Жизнь наладилась как-то незаметно и естественно. Видимо, сказывался опыт борьбы с упрямым замком, который никак не желал открывать ни своих секретов, ни своих дверей.
Людей стало меньше, порядка больше. Настораживали только новые лица — островитяне, что смотрели на нас с подозрением. Даже наличие сына великого дона их не расслабляло.
— Они не будут шастать по территории замка, — снизошёл до объяснений Орландо, когда я высказал опасения в сторону чужаков. — Как только они пересекут черту, я замкну контур. И больше никто не сможет войти
Мне не нравилась его самоуверенность. Насколько я помнил, войти могли все, в ком текла кровь Фольи. А красавчик, подозреваю, на острове Фрей не единственный носитель столь ценной жидкости. Видимо, он об этом забывал или намеренно игнорировал.
Поздним вечером в окошко постучали. Я бесшумно распахнул створки и без слов затянул вовнутрь комнаты Рени. Она сменила платье на блузу и брюки, заплела волосы в косу и спрятала её под плотной косынкой. На шее — массивные круглые часы. Кто бы сомневался: в то время, когда нежные барышни носят украшения, моя девушка предпочитает мужской аксессуар.
— Ты должен мне помочь! — потрясла она свёрнутым в рулон плотным листом бумаги и достала из-за уха тонко очиненный карандаш.
Я прижал её к себе и поцеловал. Глубоко и нежно. Я истосковался по ней. По её глазам, что сияли из-под ресниц радостно и возбуждённо. По тонкому румянцу на щеках — тёплому, словно само солнце залезло ей под кожу. По этим мягким податливым губам, что доверчиво принимали ласку.
— Я так скучал по тебе, — глажу её по волосам и не могу насытиться. Тону в золотых волнах её запаха и умираю от чувств, что рвутся наружу.
— Я тоже, — шепчет она и гладит мои скулы. — У меня, как всегда, куча вопросов, но потом, всё потом…
Я разжимаю объятия, сдерживая вздох. Рени ловит мои губы своими, и я задыхаюсь. Её так много во мне, и она так щедра, что становится немного стыдно: не могу удержаться и беру, пытаясь насытиться и восстановиться. Отрываюсь от неё с трудом. Дышу тяжело, страдая.
— Когда я не пью кровь, то питаюсь энергией. Будь осторожна со мной, пожалуйста, — прошу глухо, тщательно подбирая слова. — Здесь, на Иброне, я пил кровь только раз — сразу после перехода, чтобы восстановиться. Я был ранен и не знал, что меня ждёт. Поэтому взял. Немного. А после решил обойтись другими видами подпитки, хоть этот способ — самый мощный и верный. И более долговечный. Я редко насыщаюсь до предела сейчас. Поэтому лучше держись от меня на расстоянии.
Рени слушает внимательно. На лице её только интерес. Ни отвращения, ни испуга. Храбрая моя девочка. А затем она делает невероятное. Сдёргивает косынку и подходит ко мне. Близко-близко, одаривая волнами своего запаха и открытой доверчивости.
— Ты не напугаешь меня, Гесс Тидэй. Зачем ты опять на себя наговариваешь? Ты скорее позволишь убить себя, если это, конечно, возможно, но не дашь погибнуть мне. И уж тем более я не поверю, что ты способен обидеть меня или… съесть?
Она смеётся. Тихо и заразительно, прижимаясь тёплой щекой к моей ладони. Я целую её в макушку. Безрассудная, такая чистая. Моя. Мудрая и прозорливая. Способная видеть насквозь даже там, где всегда темно.
— Моя Рени.
— Мой Гесс, — раздаётся эхом.
— Ты
— Да-да, — встрепенулась она и, поискав глазами, подняла оброненный рулон икарандаш.
— Вот чёрт, сломался, — расстраивается почти до слёз, а затем бьёт себя ладошкой по лбу и успокаивается. — Не страшно. Папочка всегда прав! — она изрекает этозабавно, а я в очередной раз понимаю, как близок ей и дорог родитель — не очень памятливый и не очень внимательный профессор Пайн. Впрочем, что я знал о нём, кроме скупых рассказов? Я даже не видел его ни разу.
Рени разворачивает прямо на полу чертёж, — стола, к сожалению, в этой комнате нет — прижимает коленями закрученный край и, сняв с шеи часы, щёлкает кнопкой, запускает скрытый механизм и, покопавшись, находит крохотный ножичек — тонкое лезвие, которое вполне годится, чтобы поточить сломанный карандаш.
— Это чертёж Фолионто, — кивает она, приглашая меня присоединиться. Я хорошо вижу и в темноте, но покорно присаживаюсь рядом с ней. — Как смогла запомнить. Но, кажется мне, у тебя куда более острая память и более точный глаз.
Она права. Я помню мельчайшие детали. Часто я считал такую информацию бесполезной, а свою способность запоминать подробности — лишним грузом, который нужно нести, не ропща.
Мягко забираю карандаш из её рук, попутно поглаживая тонкие пальцы, и начинаю уверенно чертить недостающие детали.
— Потрясающе! — пыхтит она мне в ухо, отчего шевелятся волосы, согретые её дыханием. Дрожь проходит по моему телу — как же это приятно. — Ты просто находка. Такая точность!
Её восхищение льстит мне, как малолетнему кровочмаку, что впервые совершил маленькое магическое чудо, проявив скрытые таланты. Ни одна наставническая похвала не радовала так, как радует сейчас искренность Рени. Она водит пальцем по нарисованному, хмурится, бормочет что-то, закусывая нижнюю губу.
— Конечно, они не могли открыть дверь. Как бы они это сделали? — Рени стучит пальцем по одному из элементов несуразного Фолионто. — Видишь?
Я не видел ничего особенного.
— Сложная, странная конструкция — всего лишь, — признаюсь нехотя.
— Однозадачный, как и все мужчины, — улыбается довольно. — Приглядись, ну же!
Я смотрю на Рени, любуясь и её вдохновением, и её азартом. На чертёж не обращаю внимания: я и так его вижу внутри себя. Рени сердито щёлкает пальцами перед моим носом, и так она прекрасна, что я ловлю пальцы и целую. Каждую шероховатую подушечку, каждый ноготок. Она затихает, вздыхая. А затем поясняет, как нерадивому ученику:
— Фолионто — механический замок. Это знают все. Но почему-то никто не догадался, что механизм должен работать. Он дряхлый и старый. Ржавый и, судя по всему, потерял часть своих деталей. А может, их намеренно кто-то снёс. Если это возможно, конечно. Дверь откроется, когда мы восстановим и запустим механизм полностью.
Я таки сосредотачиваюсь на чертеже. Слежу за её пальцем, что нетерпеливо обводит ломаные линии, а затем поднимаю глаза на удивительную девушку, которой я, наверное, никогда не перестану восхищаться. Может быть, потому, что она никогда не перестанет удивлять.