Университетский вопрос в России
Шрифт:
Эмоциональное действие научных идей, конечно, не ограничивается моментом первого появления. Характер чувства меняется, оно получает более спокойный характер, но подчас сохраняет или приобретает большую силу, и власть, и способность воодушевлять на великие подвиги. Как показывает история науки, в особенности в периоды гонения воодушевление и преданность научным идеям доходит со стороны авторов их подчас до готовности потерпеть за них смерть, например до предпочтения мучительной смерти на костре отречению от найденной научной истины.
В Новое время, вообще чуждое гонений за научные истины, воодушевление и преданность научным идеям выражаются и проявляются в менее героической, но подчас тоже не чуждой больших жертв и самоотречения форме, например в виде посвящения всей жизни тяжелому и упорному труду фактической проверки, разработки, развития и отделки известной идеи или системы идей, иногда соединенному не только с отказом от разных житейских благ, удовольствий и развлечений, но и от необходимого для элементарного физического благосостояния и здоровья отдыха. Вещественные и характерные иллюстрации к этому представляют подчас своеобразные ходячие мумии, желтые и высохшие, так что старый потертый сюртук висит как на колышке каком-то.
Другого рода вещественные иллюстрации к сказанному выше – некоторые книги. Иногда уже объем этих книг и характер примечаний к тексту наглядно свидетельствуют о таких подвигах упорного и напряженного труда, терпения и энергии в течение десятков лет, какие в других областях жизни едва ли вообще случаются. Другие книги дают подобное же свидетельство только при более близком ознакомлении с их содержанием (например, труды Канта, Дарвина и т. п.).
Некоторую роль в этой области играют, конечно, и слава, и честолюбие. Но не следует преувеличивать значение этого фактора. Стремление к научной славе играет часто более или менее сильную вспомогательную или, пожалуй, иногда даже решительно преобладающую роль главным образом в начале ученой деятельности, в области первых успехов, до приобретения славы или в начале ее. Иногда, особенно в начале углубления в науку, играют большую роль и чувства, и соображения еще менее высокого свойства, например карьерные соображения.
Но было бы весьма ошибочно так толковать вообще научные подвиги, особенно более великие из них. Люди вообще те личные «блага», которые они уже имеют, менее ценят, а иногда совсем ими перестают интересоваться. И научная слава может приесться, а иногда даже опротиветь. А затем – и это главнее – идейная, истинно научная жизнь по мере глубины и силы приобщения к ней поднимает и очищает от личных интересов, более высокие и напряженные чувства вытесняют менее высокие, и при известной высоте подъема, которой, естественно, особенно легко достигают великие творцы великих идей, такие вещи, как слава, хотя и более высокие и ценные блага, чем, например, деньги и т. п., могут остаться далеко внизу и позади. Нередко это видно уже из самого характера отстаиваемых ими идей и систем таковых и из способа их сообщения и борьбы за них. Например, если бы Кант из-за славы посвятил свою жизнь и жизненные удовольствия постоянному, тяжелому и упорному научному труду для разработки и изготовления к публичному (печатному) сообщению своей системы гносеологических, нравственно-философских и иных идей, то уж он, наверно, сумел бы придать более популярный облик как самой системе, так и форме сообщения. Разве так и такие вещи пишут люди, которым интересны «рукоплескания толпы»? Из его системы и формы сообщения ясно и очевидно, что этот человек не сделал бы не только ни малейшей уступки в области содержания, не пошел бы ни на малейший компромисс и смягчение научного радикализма своих положений, чтобы сделать их более понятными, доступными и приятными широкой публике, но не изменил бы ради этой цели даже формы выражения, ни единой из своих строгих и с точки зрения внешнего выражения формул, хотя бы такое приноровление к вкусам читателей не влекло за собою ущерба для содержания, его опошления или даже только некоторого смягчения ввиду большей удобоваримости для массы читателей.
Воодушевляют ученых и мыслителей и побуждают к борьбе за истину и к упорному труду не только идеи «собственного производства», а и другие идеи, если они им представляются истинными и ценными, особенно если они подвергаются спору и сомнению или встречают иные препятствия к распространению и торжеству. Истинному ученому, живущему полною и настоящею – не только интеллектуальною, а и эмоциональною – научною жизнью, истина дорога сама по себе, она радует и воодушевляет его и независимо от его участия в открытии ее. Какую бы великую роль ни играли в жизни науки гении, открывающие новые горизонты, создающие великие и плодотворные идеи, но еще большую роль, даже подчас в жизни, развитии и распространении этих идей, играют воодушевленные усилия и труды приверженцев, учеников, членов «школы», в которых эти идеи, хотя и не ими открытые, вызывают восторг и воодушевление. Великое воодушевление ведет часто и к великим подвигам с их стороны, нередко и к крупному дальнейшему идейному творчеству на почве идеи их учителя, к созданию важных ветвей, приложений, исправлений, подкреплений и т. д.; весьма трогательно то часто наблюдаемое в этой области явление, что они даже тогда сами ставят себя в тень знамени учителя, когда их заслуги не только по распространению и укреплению, но и по обогащению и созданию самостоятельных вкладов больше и важнее первого слова инициатора идеи или вдохновителя школы.
Больше волнуют, воодушевляют и побуждают к распространению и пропаганде, естественно, большие и важные, многообъемлющие и общие идеи. Но совершенно ошибочно было бы думать, что только крупные и общие идеи оказывают такое психическое влияние. Точно так же было бы совершенно неправильно с точки зрения действительной психологии научного мира полагать, будто интересуют и воодушевляют только идеи, имеющие практическое значение для жизни человеческой, например важные для техники, политики и т. п. Напротив, и идеи, и открытия, касающиеся отдаленнейших времен, глубокой исторической или «доисторической» древности, отдаленнейших мест и предметов (например, в области астрономии), волнуют и воодушевляют ученых, хотя относящиеся сюда проблемы имеют чисто теоретическое значение и никакой практической в тесном смысле пользы не касаются (или по крайней мере теперь не видно, чтобы могла получиться какая практическая польза, трудно таковую предвидеть). И размер волнующих ученых проблем, их решений, споров и т. д. бывает
А затем для понимания психологии науки и ученых надо принять во внимание, что по мере углубления в науку и роста воодушевления и любви к ней со стороны ученого данная наука растет в его глазах, приобретает все большее и большее значение и величественный вид, оттесняя на задний план не только разные мелкие житейские интересы, но и разные немелкие предметы и явления, в том числе и другие науки, по меньшей мере не менее важные, чем его специальность, при объективной оценке со стороны. То же относится к тем специальным областям данной науки, которые данный ученый специально разрабатывает, и даже к отдельным темам и проблемам какой-либо специальной области. Такому Гирке, который идее Genossenschaften (между прочим, идее, на честь первого открытия которой он отнюдь не притязает) посвятил огромную монографию, вложив в нее много лет тяжелого, по большей части крайне кропотливого и самоотверженного труда, проблема так называемых юридических лиц представляется не одним из многих второстепенных вопросов науки права, а вопросом и проблемой просто; теория юридических лиц как «социальных организмов» является одним из первых членов символа его научной веры и миросозерцания; теория же юридических лиц как фикций возбуждает в нем такое негодование (научное воодушевление проявляется и действует не только в форме преданности истине, но и в борьбе против научной неправды), что если бы эта теория имела свои легионы и с ними попыталась победоносно войти в храм науки, чтобы воцариться там, то он один бросился бы сражаться с этими легионами и положил бы свою жизнь за теорию «социальных организмов». Знающие его лично, слышавшие его лекции или имевшие случай беседовать с ним об этих проблемах, думаю, не сочтут эту характеристику выдумкой.
Описанные, весьма характерные для психологии ученого мира явления, в частности вырастание облюбованных областей знания, а подчас и мелких проблем до гигантских размеров в глазах ученых, объясняются, конечно, не чисто интеллектуальными процессами (например, Гирке не только высокоталантливый и великий юрист, но и вообще очень умный человек), а именно эмоциональным элементом, присущим всякой истинной науке. И, собственно, спорить против таких возвеличений не приходится, как нельзя, например, спорить с поэтом, ставящим поэзию выше всего, доказывая, например, что торговля или ремесла заслуживают предпочтения, или спорить с отцом, в своем сыне души не чающим, доказывая ему, что скорее следует ценить и любить такого-то другого, например племянника, очень выдающегося и прекрасного мальчика во всех отношениях. Притом такое преимущественное воодушевление по поводу облюбованной науки и специальных ее областей есть такая сила, без которой наука и сотой доли той грандиозной работы, которую она совершает на благо человечества, мощно двигая вперед его духовное и материальное благосостояние, не могла бы совершить.
Тем не менее в описанной склонности ученой психики к научным пристрастиям и возвеличениям подчас микроскопических вопросов или очень специальных областей есть и своя опасная сторона: хотя эта тенденция вовсе не ведет необходимо к односторонним выводам и ошибкам, а соответственные эмоции в нормальных случаях только усиливают освещение исследуемой области и дают возможность ученому узреть то, чего бы другой, менее заинтересованный духовно, менее воодушевленный, никогда бы не увидал и не открыл, все-таки в этой тенденции подчас кроется опасность сужения горизонта, развития духовной слепоты по отношению к другим областям знания и мысли, иногда даже полного извращения ума и миросозерцания, а то и потери равновесия в смысле психического здоровья. И именно истинные ученые, а не ремесленники и шарлатаны подвергаются такой опасности. Пожалуй, инстинктивное чутье (или и осознание) этого является наряду с другими одною из сильных побудительных причин, заставляющих ученых группироваться, искать общения с другими учеными. Чувствуется сильнейшая потребность иметь таких коллег, с которыми можно было бы дружно побеседовать или поспорить и повоевать (пожалуй, еще большее удовольствие!) на научные темы, «освежиться» в их обществе и т. д. – и это необходимейший элемент гигиены ученой профессии. Его доставляет обыкновенно в лучшей и идеальнейшей форме всякая сильная и здоровая universitas litterarum. Здесь, в университете, происходит как бы кровообращение в организме, циркуляция мысли.
Иногда здесь появляется своего рода сердце университета, центр импульсов и оживления для многих других членов, в виде, например, какого-либо гениального философа, дающего импульсы не только университету, но и всей эпохе. Теперь, положим, таких нигде не видно, и это вовсе не необходимо для силы и блеска университета – достаточно, чтобы принимающие участие в жизни ученой корпорации вносили хотя бы скромную лепту в духовное общение. Достойные примеры научных подвигов или по крайней мере истинно научной деятельности, столкновение, трение и обмен мыслями и миросозерцаниями, взаимное сообщение идей и идейного воодушевления – все это вырабатывает и создает в виде, так сказать, средней равнодействующей «университетский дух», который представляет нечто неопределимое и неуловимое – отнюдь не совокупность определенных идей и мыслей, а скорее веяние высоких чувств и настроений. Это лучшее украшение всякого живого и здорового университета и вместе с тем сила, движущая и направляющая, захватывающая и заставляющая двигаться в своем направлении подчас и тех вновь поступающих в общение членов, у которых вначале было совсем другое в сердце и уме, менее достойное. Университетский дух – великий педагог и лучший управитель и попечитель университета, хотя он не издает никаких правил и распоряжений, не имеет канцелярии, чиновников и иных видимых орудий и средств власти.