Упавший поднимется сам
Шрифт:
В следующий раз он сообщил, что младшая сестренка не допущена к защите диплома. Но, спустя несколько дней, успокоил.
– Развел с ректором, сговорчивый оказался.
Каждый следующий звонок приносил неприятности. Я жил предчувствием надвигающейся беды. Она не заставила себя ждать.
Даже вечно спокойный Иваныч, был взволнован.
– Ее отец, вы понимаете, - показалось, что голос Иваныча дрожал, на него не похоже, видимо, помехи на линии, - серьезно болен.
– Да, Иваныч, - ответил я, нарушив конспирацию. Ком в горле.
– Говорят, инсульт.
Мы
– Он был там, вы понимаете? Был. Но я не знаю результата. В сознание он не приходил.
– А она, как она?
– Плохо. Ее оставил муж, - Иваныч произнес эту новость буднично, как диктор по радио, - но держится, видел со стороны. Пока не рискую приближаться, меня пасут. Но что-нибудь придумаю.
– Это важно, держи меня в курсе, в случае необходимости, я немедленно прилечу.
– От вас тут никакого толку не будет, закуют прямо на трапе самолета.
Должен признаться, что дядя Жаке был последней соломинкой. Я надеялся на чудо, а он умел делать чудеса. Давно согласившись с разгромом холдинга, с потерей имущества, с общественным позором, свалившимся на мою голову, я не хотел терять свободу. Быть эмигрантом, все равно, что быть в тюрьме. Почитайте классиков, все великие писатели из эмигрантов, если не все, то многие. И тогда вы меня поймете. Или хотя бы послушайте Яшу.
И еще. Дядя Жаке не только друг и учитель. Поверьте, это не громкие слова. Он часть моей жизни, он... Не буду больше рассуждать на эту тему, он жив, и очень надеюсь, будет жить.
Представил Риму, ей сейчас труднее всего, и некому помочь. Утешали слова Иваныча, что она держится. Верю ему, Иваныч не из тех, кто любит преувеличивать. В последнюю нашу встречу, я был просто очарован ею. Исчезли апломб, высокомерие, неприступность. Как когда-то - нежная, заботливая, беззащитная. Надо было сказать что-нибудь ободряющее! Но, как всегда, я думал только о себе. Помнится, огорчился из-за туфель, они были в пыли. Рима усмехнулась, глядя на них, это у нее хорошо получается. И, тем не менее, в тот день она была другая. Как бы это сказать? Она была моя, из моей юности. Красивая и гордая, а волосы - настоящий вулкан!
Верующие люди в такие минуты молятся, прося у бога поддержки для своих близких и родных, находящихся в беде. Я неверующий, но вспомнил священника из православной церквушки недалеко от Мюнхена, куда мы заезжали по просьбе Яши. Статный, интеллигентный, блестяще владеющий несколькими языками. Он не наставлял, скорее, делился размышлениями.
– Все мы приходим к Богу, кто-то с помощью церкви или, скажем, мечети, кто-то самостоятельно. Но дорогу к Богу находит каждый.
Меня привело бессилие. Попробовал молиться, не получилось.
Тогда решил выпить. После первой рюмки отпустила дрожь в руках, после второй прояснилось в голове, после третьей наступило долгожданное расслабление. Я пил, опять пил, до тех пор, пока окружающее пространство не стало расплываться.
Перед глазами всплыл образ Римы, неясный, как на портрете. Старался увидеть ее глаза, не получалось. Выпивал еще, чтобы сосредоточиться, но очертания становились более размытыми. Тогда я мысленно обратился к дяде Жаке. Взглянув на меня, он с презрением
Неожиданно возник Шеф, из-за его спины, ухмыляясь, выглядывал Сироп. Я бросился бежать, падал, вставал, опять падал, снова бежал... навстречу Мусе и Сашке. Приблизившись, заметил кровь на своих руках. Неужели это я их убил!? Снова бежал, было трудно, ноги вязли в песке и грязи. И со всех сторон громкий, победный смех Марата. Я устал, обессилел и очень боялся упасть. Мне бы крылья!
Вдруг почувствовал, как уходит из под ног земля. Я поднимался все выше и выше, а Земля постепенно превращалась в маленький шарик, пока не исчезла вовсе. Наступила тьма. И холод, страшный, пронизывающий холод. Бесконечная тишина. Хотелось криком разорвать безмолвную пустыню, но из горла вырывался только хрип. Хрип умирающего человека. Я понял, что умираю. Наконец.
В ту же секунду тело стало легким, невесомым, воздушным. И тогда я почувствовал Нечто, еще не свет, не ветер, не звук. Импульс. Ощущение. Потом над головой зажглись звезды, бесчисленное количество звезд! Я снова увидел Землю, маленькая беззащитная планета. Услышал, как бурлит, грохочет и сверкает молниями вся ее поверхность. Чуть позже все успокоилось. Я летел над Землей и видел, как появляются океаны, трава, горы... Первые живые существа, одинокий орел, парящий над равниной, люди. Они копошились, суетились, бегали, никто из них не поднял головы, не взглянул на меня. И только чья-то рука помахала вслед. Стало теплее. Я видел войны, землетрясения, другие стихии, и людей, много умирающих людей. И воин, единственный воин, умирая, взглянул на меня. Я рвался вперед, хотел увидеть Риму, протянуть ей руку. Тщетно, зато нашел себя - алчного, жестокого, трусливого. С неприязнью и удивлением наблюдал за бессмысленностью своего существования.
Вперед, надо посмотреть, что будет со мной потом. Вскоре предстал мир будущего: холодный, стремительный и... светлый. И, наконец, я, мирно спящий в стоге сена, совсем как в детстве. И голос.
– Проснись, Батыр, проснись.
Надо мной склонился Яша. Почему-то в белом халате.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я болен? Как долго?
– Почти неделю без сознания.
Ни фига себе, как в кино.
– И что со мной было?
– Когда я пришел, ты лежал на полу, без сознания и рядом пустая бутылка водки. Кое-как откачали, у нас, то есть у вас, ты бы давно копыта откинул, но здесь в Германии такого не допустят. Им это невыгодно.
– Мне бы поесть.
– А вот это ты молодец, это мы мигом! А то Иваныч обещал меня следом отправить, если бы...
На следующее утро мне разрешили встать, а вечером выписали. Яша объяснил, что здешние врачи и пяти минут лишних не продержат, даже после операции на сердце выпроваживают через пару дней.
Медсестра что-то долго объясняла по-немецки (куда-то запропастился Яшка), прослушала фонендоскопом сердце, вручила палку и отправила восвояси. Яшка встретил у дверей больницы.
– Что нового от Иваныча?
– дядя Жаке, Рима, сестренки, проблемы выстроились в голове, как рота солдат.