Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Дома у нас говорили по-английски, и это казалось естественным: ведь именно на этом языке с детства говорили мы с Амитой. Мы не требовали, чтобы наши дети учили хинди. Однако когда нам хотелось обсудить что-то по секрету от детей, мы переходили на хинди. Это был наш тайный язык, однако оказалось, что у этой привычки есть свои минусы.
Во время одной поездки в Индию мы с Амитой в магазине обсуждали, сколько мы готовы потратить на красивый настенный коврик со сценой охоты. Продавец назвал цену. Амита повернулась ко мне:
– Йе хамара бевакуфбана ре! — сказала она на хинди, что значит «Этот парень за дурачков нас держит!»
Я улыбнулся ей и вполголоса напомнил:
– Мы в Индии. Этот юноша говорит на хинди лучше нас с тобой.
Продавец стоял и ухмылялся, глядя на нас. Я сказал, что мы пойдем погуляем, подумаем и скоро вернемся.
– Нет, — ответил он, — останьтесь, пожалуйста, я сейчас вернусь.
И через минуту вернулся с чаем и печеньем.
В общем, коврик теперь красуется на стене нашей гостиной.
Думаю, все родители-иммигранты тревожатся, хорошо ли приспособятся к американской жизни их дети, особенно если уже по их внешности заметно, что они принадлежат к другой культуре — как видно это по лицам наших детей. Так что нам с Амитой было приятно, что наши дети уже в пределах одного поколения стали почти совсем настоящими американцами.
Они не говорили на хинди, поэтому им было трудно общаться с индийской родней, и тогда они освоили так называемый «хинглиш» — уличный жаргон, в котором английский и хинди перемешаны в каждой фразе; детям он почему-то дается легче всего. Во время поездок в Индию дети поначалу терялись от того, какой любовью окружали их в большой семье. Им было трудновато привыкнуть, что все хотят их обнять и расцеловать. Двоюродные братья и сестры прозвали их «ABCD» — это сокращение от «American-born confused desi» — «родившиеся в Америке бестолковые desi», то есть индийцы.
Смотреть, как наши дети приспосабливаются к культуре, в которой нас воспитали и которую мы хотели им привить, было несказанно интересно. В Индии все было для них новым и незнакомым, особенно еда. Мы уговаривали их по крайней мере все попробовать, даже то, что продавали разносчики на улицах, а в результате у них неизменно приключалось расстройство желудка — что частенько бывает, когда турист из развитой страны приезжает в развивающуюся. В Дели эту хворь называют «делийским брюхом», в других краях — по-разному: «местью Монтесумы», «ацтекской пляской», «гонконгским псом», «пунским сортиром», «касабланкской напастью», а в России — «приступом троцкизма». Когда эта неприятность приключилась и со мной, я понял, что стал истинным американцем.
Детям нравилась вся эта красочная индийская экзотика, однако кое с чем они никак не могли примириться, особенно с бедностью. В США нищету легко скрыть, американцам повезло: нам почти никогда не приходится прямо иметь дело явной, откровенной нищетой. А в Индии все не так, и детям было трудно это понять. Они были из общества богатства и изобилия — а тут видели, как их ровесники живут прямо на улицах, прикрываются грязными лохмотьями, выпрашивают крохи съестного. Однажды, когда мы притормозили у светофора, машину окружили чумазые ребятишки, один тащил на руках грудного младенца, и они совались в машину и выпрашивали хоть несколько рупий — сущие гроши на наши деньги. Как объяснить такое детям, которые выросли в Америке, да так, чтобы они что-то поняли?!
Кроме всего прочего, нам было трудно, потому что мы и сами не знали верного ответа. Когда растешь в Индии, бедность воспринимается как что-то само собой разумеющееся, неотъемлемая составляющая жизни, с течением времени ее вообще перестаешь замечать. Однако когда возвращаешься в Индию, пожив в Америке, впечатление получаешь сокрушительное. К такому невозможно подготовиться. Моя коллега и приятельница Гита Вилд с мужем Найджелом были в Индии во время праздников и поехали в Агру посмотреть Тадж-Махал. Какой-то малыш пристал к ним и требовал купить у него деревянных верблюдиков с блестками. Бежал за Гитой, теребил ее за рукав. Она хотела его прогнать.
– Тогда он остановился и поглядел на меня, — вспоминала Гита. — Этот кроха лет десяти, с огромными карими глазами, сказал: «Для вас это сущие гроши. Вам это ничего не значит. А для меня это счастье».
Она купила двух верблюдиков.
Мы часто обсуждали с детьми, насколько случайны обстоятельства нашего рождения. И объясняли, что есть вещи, которые мы не можем контролировать. Родись тот нищий попрошайка в другой семье, и жизнь у него сложилась бы совершенно иначе. И мы по возможности старались, чтобы дети чувствовали, что некоторым образом ответственны за судьбу этих людей.
– Очень страшно, — призналась Каника во время одного такого разговора. — Когда я вижу моих ровесников, то сразу думаю, как такое может быть? Смотрю на нищего — и очень трудно удержаться от мысли, что на его месте вполне могла бы оказаться я сама.
А моя дочь Прия как-то сказала:
– Ощущаешь полную беспомощность. Так хочется помочь всем этим людям, только непонятно, как именно.
Да, говорили мы детям, в этом действительно есть трудность: бедность — проблема такого масштаба, что в одиночку и правда ничего не изменишь. Надо просто делать все, что можешь, чтобы помочь окружающим, и чтобы тех, кому ты помог, было как можно больше. Например, когда Прии было девятнадцать лет, она провела в Индии целое лето — преподавала английский в школе для детей с протезами рук и ног.
Кроме того, во время поездок в Индию дети сталкивались с духовностью совсем иного рода, чем в Америке. Многие американцы склонны скептически относиться ко всему, что не воспринимается физическими органами чувств, а в индийской культуре мистика в порядке вещей. Может быть, дело в том, что наших детей с ранних лет приучали к медитации, но так или иначе они всегда относились ко всему подобному с большим интересом. Как-то раз Прия отправилась с тетушкой и двоюродными сестрами в паломничество в один горный гарнизон. Чтобы добраться туда, надо было идти по довольно узкой тропе на склоне горы. Перед ними шел слепец, который нащупывал дорогу тросточкой. Он был один и шел по самому краю. Один неверный шаг — и он рухнет с высоты трехсот футов в ущелье и неминуемо погибнет. Однако, как вспоминает Прия, он шел совершенно спокойно и уверенно.
– Он молился Богу, каждый его шаг был молитвой, — рассказывала она мне. — Мы смотрели на него долго-долго. Нам было страшно за него, однако в своей преданности Господу он был так прекрасен, что мы заплакали.
Думаю, в каждом из нас живет тайное желание поверить, что в мире есть такое, о чем мы и не подозреваем. Ведь так часто случаются события, которым невозможно найти научного объяснения. Тропа, которой идет Дипак, ведет именно в этом направлении. А когда мы были маленькие и жили в Индии, то видели и слышали живые примеры подобного — например, монаха, который провел под землей в гробу несколько дней. Но еще мы знали, что многие подобные «святые» — настоящие мошенники. То ли жизнь в Америке заставила меня об этом забыть, то ли всем нам просто хочется верить, что человеческое сознание обладает волшебной силой. Так или иначе, во время одной нашей поездки в Индию мы с Амитой взяли моих родителей, своих детей и детей Дипака и Риты — Гаутама и Маллику — в Кашмир на праздник. Они все пошли в какой-то магазин за покупками, а я остался ждать снаружи. Маллика побежала в соседнюю лавочку за лимонадом. И вот стою я один-одинешенек, и ко мне подходит монах в шафрановом одеянии. Открывает «Бхагавад-Гиту», пристально глядит мне прямо в лицо и говорит на хинди: