Урановый рудник
Шрифт:
«История повторяется, — подумал отец Михаил. — Снова, как тысячи лет назад, язычники собрались, чтобы бросить христианина на растерзание хищным зверям. Ну, где у них тут Колизей?»
Будто подслушав его мысли, Кончар взмахнул рукой, и толпа раздалась надвое, будто разрезанная ножом. Отец Михаил увидел впереди, в двух десятках метров от себя, то, что Кончар в разговоре с ним назвал ямой. Это и была яма — идеальный круг десятиметрового диаметра, забетонированный изнутри, похожий не то на гигантский мелкий колодец, не то на ванну очистных сооружений. Было совершенно непонятно, для чего яма могла использоваться раньше, зато ее нынешнее назначение стало отцу Михаилу ясно, как только его подвели к растрескавшемуся, крошащемуся
На сыром бетонном дне, до которого от края барьера было метра три с половиной — как раз столько, чтобы зрители видели происходящее во всех подробностях, а участники не имели ни малейшего шанса выбраться наружу без посторонней помощи, — а также на гладких бетонных стенах виднелись темно-бурые засохшие пятна самой причудливой конфигурации — бесформенные лужи, живописные потеки, брызги, как будто кто-то плеснул из ведра. Во впадинах неровного цементного пола стояли мутные зловонные лужи, оставшиеся, наверное, после недавнего дождя, и повсюду валялись кости — судя по виду, человеческие. Некоторые были добела обглоданы временем, на иных еще чернели отвратительные остатки гниющей плоти. Поднимавшийся из ямы тошнотворный запах скотобойни не оставлял ни малейших сомнений в происхождении бурых пятен. Морщась и стараясь дышать ртом, да и то через раз, отец Михаил мысленно возблагодарил Господа за приобретенный опыт в Чечне. Трупный запах да и сами трупы были ему не в диковинку; если бы не это, он рисковал грянуться в обморок еще до начала казни и очнуться уже на небесах.
Сколько ни вглядывался отец Михаил, ему не удалось заметить на дне ямы ни одного черепа — ни человечьего, ни звериною. Было неясно, куда они подевались, если все остальное на месте.
— Что смотришь, борода? — раздался у него над ухом негромкий, полный дьявольского веселья голос Кончара. — Ищешь что-нибудь? Направо погляди, может, найдешь, что потерял.
Отец Михаил последовал совету и с содроганием увидел ряд кольев — не кольев, собственно, а ржавых водопроводных труб, — на которые были насажены человеческие головы. Ветерок трепал спутанные космы обесцвеченных волос, жутко белела изъеденная непогодой кость, безгубые мертвые рты издевательски ухмылялись, выставляя напоказ неровный частокол поредевших зубов. Крайний слева металлический шест был пуст; более темное, чем окружающая почва, пятно свежей, старательно утоптанной и утрамбованной земли у его подножия указывало на то, что шест врыли совсем недавно, возможно сегодня утром. В том, для кого он предназначается, сомневаться не приходилось; ясно было также, зачем Кончар указал отцу Михаилу на этот жуткий частокол.
Поборов нервную дрожь, батюшка повернул лицо к Кончару и одарил того кроткой, понимающей улыбкой.
— На нервах играешь? — спросил он ласково. — С чего бы это? Или в себе не уверен?
— Ох и крепкий же ты орешек! — одобрительно произнес Кончар. — Для того и путаю, чтоб ты вовремя передумал. Жалко будет такого бойца терять, право слово, жалко!
— Себя пожалей, — сказал отец Михаил. — Бывало уже такое, и не раз. Возьми хоть пророка Даниила. Его римляне в львиный ров бросили, а он Богу помолился, львы его и не тронули. Не понюхали даже…
— Сказки, — отмахнулся Кончар. — Или львы сытые попались. Накормила тайком какая-нибудь сволочь подосланная, а вы, дурачье, и рады — чудо они увидали… И потом, львы — просто твари неразумные. Тебе, поп, не со львами дело иметь придется, а со мной. А уж мне-то твой боженька аппетит не отобьет, даже не надейся.
— Было бы лучше, если бы у тебя просто пропал аппетит, — сказал отец Михаил. — А так… Мало ли что с тобой может приключиться! У того, кто сотворил небо и землю, рука потяжелее твоей будет. Ты не мне, ты, по неразумию своему, небу вызов бросаешь. Гляди, как бы вызов твой не приняли. Худо тебе тогда будет, ой как худо!
— Ладно,
Из толпы выдвинулся невысокий, в неопрятных седых космах человечек, обряженный в волчьи и, кажется, лисьи шкуры со сморщенным, как печеное яблоко, обветренным лицом. Его тощие, в дряблых складках обвисшей стариковской кожи руки были обнажены до плеч, позволяя всем желающим разглядывать блеклые синие татуировки, покрывавшие их до самой шеи. На голове у него, к немалому изумлению отца Михаила, красовалась стальная солдатская каска, которую местные умельцы превратили в нечто неописуемое. Спереди, прямо надо лбом, к ней был неизвестным способом прикреплен клювастый череп какой-то крупной птицы, пожалуй ворона, по бокам торчали отливающие вороненой сталью птичьи крылья, а с затылка на сутулые старческие плечи веером спускались иссиня-черные перья. Вкупе с одеждой из звериных шкур и церемониальным копьем, наконечником которого служил армейский штык-нож от автомата Калашникова, этот головной убор придавал старику по имени Грыжа вид заправского шамана, каковым тот, похоже, и являлся.
Шаман Грыжа приблизился к яме, стал в позу, ударил тупым концом своего копья в землю и очень похоже каркнул вороном, после чего, неуклюже, по-птичьи пританцовывая на месте, разразился малопонятной речью. Произнесена эта речь Была все на том же странном диалекте, что и речь Кончара, и ставила присутствующих в известность о том, что сейчас их владыка и повелитель, приняв свой истинный, медвежий облик, выпустит из «залетного бычары» с «волосней на едале» кишки на потеху «нормальной братве» и в назидание отступникам, ежели такие ненароком появятся.
Весь этот балаган был бы по-настоящему смешон, если бы не головы на шестах и не гниющие на дне бетонной ямы останки.
Две пары крепких рук взяли отца Михаила за плечи и поволокли куда-то в сторону, прочь от ямы. Далеко его не увели; какой-то коренастый длинноволосый человек в пятнистом маскировочном комбинезоне, наклонившись, поддел железным крючком тяжелую чугунную крышку, открыв в земле люк наподобие канализационного. Из люка в лицо отцу Михаилу пахнуло знакомым зловонием; точно так же пахло в подвале разрушенного дома в двух шагах от центра Грозного, где батюшка как-то провел двое суток, вместе с горсткой сослуживцев экономно отстреливаясь от напиравших со всех сторон ичкеров.
Кто-то спустил в люк шаткую деревянную лесенку, и чья-то ладонь ощутимо толкнула батюшку между лопаток, направляя его к зловонной дыре в земле, что вела, казалось, прямиком в ад. Перед тем как начать спуск, отец Михаил оглянулся и увидел, что Кончар уже по пояс скрылся в точно таком же люке, расположенном на противоположной стороне ямы. Батюшка мысленно пожал плечами: для тех целей, в которых ее использовали теперь, яма подходила просто идеально, но вот чем она была раньше? Построили ее явно не вчера и даже не десять лет назад, и вряд ли уже тогда здесь обитал Кончар со своей бандой язычников. Яму и все, что ее окружало, соорудили до них, но кто и зачем?
Спуск был недолгим. Когда отец Михаил соскочил с последней ступеньки, под ногами у него что-то захрустело, как сухой хворост, Опустив глаза, батюшка увидел, что наступил на грудную клетку какого-то бедняги, которая рассыпалась в прах под его сапогами.
Лестницу немедля втянули наверх; над головой у отца Михаила заскрежетало, сверху посыпалась сухая земля, и тяжелая чугунная крышка с глухим лязгом легла на место, погрузив узкий колодец во тьму.
Впрочем, тьма не была полной, ибо из отверстия в стене, расположенного на уровне пола и высотой доходившего отцу Михаилу почти до пояса, пробивался слабый, рассеянный свет.