Урановый рудник
Шрифт:
— Поверить в твою силу я бы, может, и смог, — возразил отец Михаил, — хотя и с трудом, признаться. А вот уверовать — извини, не могу. Даже если ты не лжешь и можешь по своему желанию обернуться медведем…
— Почему «если»? — перебил Кончар. — Могу безо всяких «если». Хоть сейчас могу, прямо здесь.
— Не стоит, — отказался от предложенного аттракциона батюшка. — С медведем не поговоришь, а я тебе еще не все сказал. Допустим, можешь. Я таких людей не встречал, но и Господа Бога, как ты правильно заметил, я также лицезреть не сподобился. Так что предположим, я тебе верю. Ну, и что с того? Колдуны да ведьмы на Руси испокон веку водились, да и сейчас еще, видать, не перевелись.
— Ну, хватит! — резко оборвал его Кончар. — Завел свою канитель… Ты не в церкви, и мне твои проповеди нужны, как белке холодильник. Я тебя, долгополый, понял. Служить ты мне не хочешь, верно?
— Да уж куда верней, — смиренно согласился отец Михаил.
— Ну, значит, будет тебе мука, да не простая, а со смыслом. Отдыхай пока, богу своему молись, тебе его помощь потребуется. Постель тебе нормальную принесут, кормить будут от пуза. Набирайся сил, борода, они тебе пригодятся. Про Божий суд слыхал когда-нибудь? Вижу, по морде бородатой вижу, что слыхал. Будет тебе Божий суд! Встретимся один на один, идет? Кто кого одолеет, тот и прав. Поглядим, кто сильнее — твой боженька или мой медведь. Сила против силы, рука против лапы, зубы против клыков…
— Погоди, — перебил его отец Михаил, предчувствуя недоброе, — ты толком говори, что затеял! То говоришь — один на один, а то вдруг про лапы какие-то… С кем я один на один выйду — с тобой или с медведем?
Кончар ухмыльнулся.
— Я ж тебе человеческим языком говорю: это одно и то же!
Батюшка наконец понял все до конца.
— Ах ты подонок, — выдохнул он.
— Молись, борода, — насмешливо произнес Кончар и вышел, с грохотом захлопнув за собой ржавую железную дверь.
Глава 6
Участковый Петров сидел за столом в своем тесном кабинете и страдал от жестокого похмелья. Воздух в кабинете был насквозь пропитан запахами водочного перегара и табачного дыма. С оклеенных старыми засаленными обоями стен смотрели пыльные, засиженные мухами плакаты, изображавшие различные виды стрелкового оружия в разрезе. В одном углу кабинета стоял облупленный несгораемый шкаф, а в другом виднелся круглый бок голландской печки, выкрашенной в практичный угольно-черный цвет. Дверца топки была приоткрыта, позволяя видеть груду скомканных бумажек, целлофановых оберток, объедков, хлебных корок и сигаретных пачек, а также россыпь алюминиевых пробок от водочных бутылок. Оттуда со страшной силой разило печной гарью.
Утреннее солнце с трудом проникало в кабинет сквозь грязное оконное стекло, золотя пыль, толстым слоем лежавшую на ржавых прутьях решетки. Пятно яркого солнечного света горело на правом погоне Петрова, и при таком освещении была хорошо заметна лишняя дырочка, располагавшаяся по центру и немного выше двух тусклых лейтенантских звездочек. То обстоятельство, что Петрову муторно с перепоя, можно было без труда заметить и без столь яркого освещения.
Протянув дрожащую руку, лейтенант Петров налил в стакан мутноватой воды из графина, зачем-то сделал резкий выдох в сторону, как будто в графине была не вода, а водка, и залпом осушил стакан. «Кто не пил водки, не знает вкуса воды», — вспомнился Холмогорову подслушанный где-то афоризм.
Алексей Андреевич терпеливо
Алексей Андреевич пребывал в скверном расположении духа. Причиной его дурного настроения был не столько лейтенант Петров, сколько прошедший ночью проливной дождь. Раскаты грома и ослепительные вспышки молний разбудили Холмогорова. Поднявшись с постели, он выглянул в окно, увидел молнии, услышал ровный, мощный шум дождя, плеск струящейся воды, и ему стало ясно, что после такого ливня ни одна собака на всем белом свете не возьмет след, хотя бы тот и был оставлен вчера, а не неделю назад. Спасательная экспедиция, о которой он накануне договорился с главой местной администрации, таким образом, теряла всяческий смысл, и это было по-настоящему скверно.
Участковый между тем прибег к новой тактике — попытался сделать вид, что не замечает Холмогорова, попросту забыл о его присутствии. Он выпил еще полстакана воды, порылся в столе, бесцельно выдвигая и со стуком задвигая ящики, потом сдул пыль с лежавшей на столе картонной папки и принялся демонстративно ее листать, скользя по строчкам рассеянным, вряд ли что-то видящим взглядом. Не поднимая глаз от потрепанных, желтых от старости страниц, участковый выудил из ящика стола криво надорванную пачку «Примы», запустил туда два пальца, пошарил внутри, а потом, отложив папку, тупо уставился в сигаретную картонку, будто не в силах поверить, что она пуста.
Смяв ярко-красную пачку в кулаке, Петров полез в ящик стола, но там, по всей видимости, сигарет тоже не оказалось. Холмогоров мысленно усмехнулся, ибо знал, что для заядлого курильщика нет худшего бедствия, чем внезапно остаться без сигарет именно в тот момент, когда приспичило закурить. Чтобы разжиться новой порцией отравы, Петрову нужно было покинуть кабинет, для чего ему пришлось бы пройти мимо стула, на котором сидел Алексей Андреевич. Учитывая крохотные размеры кабинета, сделать это, не замечая посетителя, не представлялось возможным. Юмор ситуации заключался в том, что участковый ненароком оказался в незавидном положении подследственного, которого жестокий следователь мучает, не позволяя закурить.
Поняв, по всей видимости, что выглядит смешно и нелепо, Петров тяжело вздохнул и посмотрел на Холмогорова. Его жидкие бесцветные брови начали приподниматься, будто бы от удивления, что посетитель все еще здесь, но, натолкнувшись на спокойный, изучающий взгляд Алексея Андреевича, Петров прервал эту ненужную пантомиму и снова тяжело вздохнул.
— Не понимаю, чего вы от меня хотите, — проворчал он. — Второй час уже мы с вами тут сидим, переливаем из пустого в порожнее. Как, спрашивается, я могу вам сказать то, чего не знаю? Не знаю я, куда он ушел и когда вернется, понимаете — не знаю! Я его задержать пытался. Куда же вы, говорю, отец Михаил, а следствие как же? А он мне: да какое, говорит, следствие! Молния, говорит, храм подожгла. Уже в третий раз, и опять молния. Значит, говорит, служба моя Господу неугодна, значит, сана я недостоин. Пойду, говорит, поброжу, подумаю… Я его уговаривать: куда ж вы, мол, даже без ружья, тайга ведь это, а не парк культуры и отдыха, — а он оттолкнул меня да и пошел себе. Рука у него, скажу я вам, тяжелая, как не у священника.