Урановый рудник
Шрифт:
Погруженный в тяжкие раздумья, Алексей Андреевич направился по раскисшему после ночного дождя «Бродвею» к скромному жилищу отца Михаила, которое избрал своей временной резиденцией.
…В некоем городе, ныне исчезнувшем с лица земли, случилось страшное наводнение. Один из жителей этого города, весьма благонравный и набожный человек, успел выбраться на крышу своего затопленного дома и, усевшись там, стал усердно молиться Господу о спасении. Мимо одна за другой проплывали лодки, из которых его звали соседи, однако почтенный богомолец всякий раз отказывался от предлагаемой помощи, говоря, что его спасет Господь. Когда последняя лодка скрылась из глаз, он принялся
Когда утопленник предстал пред Господом, с губ его сорвались горькие слова. «Господи, — сказал новопреставленный раб Божий, — я так в тебя верил, так на тебя надеялся! Почему ты меня покинул?»
«Я не покидал тебя, — грустно качая головой, ответствовал Создатель. — Кто, по-твоему, целый день посылал тебе лодки?»
…Хладнокровное и хорошо организованное убийство, которое Кончар в разговоре с отцом Михаилом глумливо назвал Божьим судом, было назначено на утро того самого дня, когда советник Патриарха Холмогоров с Божьей помощью прибыл в Сплавное.
Отец Михаил, разумеется, ничего не знал о приезде советника, ибо у него имелись иные, куда более насущные дела.
Кончар сдержал слово. Всю ту неделю, что отец Михаил провел взаперти, его кормили как на убой. Меню его составляла в основном мясная пища — грубо, без затей приготовленная, но отменного вкуса и свежести. На такой диете нельзя продержаться долг? без риска заработать цингу, однако для того, чтобы в течение нескольких дней набраться сил, ничего лучшего, пожалуй, не придумаешь. Похоже, Кончар очень заботился о том, чтобы соблюсти видимость справедливости поединка, исход которого был предрешен. Человек-медведь задумал жестокое, кровавое убийство, но обставить его хотел по всем правилам, чтобы никто не упрекнул его, что он отдал в лапы матерому хищнику человека полумертвого от голода.
Понятно, что все естество отца Михаила восставало против уготованного ему жребия. Однако, если пользоваться извращенной логикой Кончара, упрекнуть его было не в чем. Процедура, именуемая Божьим судом, существовала давно, и придумал ее не Кончар, а — увы, увы! — святая церковь. Правда, не православная, а римско-католическая, но этот нюанс в данном случае не имел никакого значения. И всегда в этой изобретенной отцами-инквизиторами изуверской процедуре не было даже намека на справедливость. Испытуемым лили в горло расплавленный свинец, запускали в рот смертельно ядовитую змею или подвергали иным жестоким и сложным казням, всякий раз оставляя видимость шанса на спасение — того самого шанса, которым мог воспользоваться Господь, если полагал беднягу невиновным. Точно так же Кончар оставил отцу Михаилу слабую тень надежды, хотя оба знали наверняка, что надежде этой не суждено оправдаться.
Но сдаваться без боя отец Михаил не хотел. Кончар сам поставил его в такое положение, что солдату и священнику поневоле пришлось действовать заодно. Гибель батюшки в лапах хищника, несомненно, будет истолкована язычниками как доказательство бессилия Господа перед объектом их еретического поклонения. Отец Михаил вовсе не рассчитывал выйти из схватки живым, но и помогать Кончару своим бездействием не собирался. Да он бы, наверное, и не сумел просто так, без боя, позволить сожрать себя заживо. Посему батюшка с аппетитом поедал приносимое ему три раза в день мясо и укреплял свой дух молитвами, а тело — физическими упражнениями.
Надежда забрезжила перед ним в то утро, когда он впервые заметил торчащий из потолка в самом темном углу камеры отставший прут арматуры. Из перекрытия вывалился изрядный кусок скверного, крошащегося бетона, обнажив тот самый прут, что привлек внимание отца Михаила, — сантиметров двадцати в длину, почти сантиметровой толщины, изрядно
Отец Михаил потратил около часа, сгибая и разгибая упрямую железяку, прежде чем уставший металл наконец уступил его усилиям. Отойдя подальше от двери, батюшка стал лицом в угол, отгородившись от окна собственной широкой спиной, и без помех осмотрел свое приобретение.
В руках у него был корявый стальной прут, один конец которого когда-то оказался срезанным под углом, так что получилось грубое подобие острия. Острием этим в его теперешнем виде вряд ли можно было кого-нибудь поранить, но свободного времени у отца Михаила было хоть отбавляй, и он, усердно помолясь, взялся за дело.
Заточить кусок стальной арматуры, имея вместо наждачного камня бетонный пол и бетонные же стены, — труд тяжкий и неблагодарный. Бетон крошился, обращаясь в серую пыль, и временами батюшке начинало казаться, что он скорее протрет пол насквозь и сделает подкоп, чем заострит проклятую железку. Однако мало-помалу дело продвигалось вперед: отец Михаил был не из тех, кто не замечает Божьих даров, когда те лежат прямо перед носом. Двадцати сантиметровая железка, без сомнения, была именно таким даром, способным слегка уравнять шансы отца Михаила с шансами противника, и батюшка намеревался воспользоваться этим даром как можно толковее.
Посему, когда наступило утро Божьего суда, отец Михаил встретил его во всеоружии. Примитивная заточка была готова; батюшка даже соорудил некое подобие рукоятки, крепко обмотав тупой конец прута оторванным от тюфяка клоком ткани. Получившееся грубое орудие убийства он, не мудрствуя лукаво, запрятал в голенище сапога, после чего обратился к молитве, ибо был загодя предупрежден о дне и даже часе своей смерти.
В ожидании обещанного отец Михаил отслужил краткий импровизированный молебен о даровании победы православному воинству. Воинство было жалкое, да и случай не совсем тот, однако более подходящей молитвы батюшка не припомнил. Да ее, наверное, и не существовало; как ни крути, а погибнуть отец Михаил намеревался в бою, и не просто так, а за веру.
Вместе с завтраком, который должен был стать последним в его жизни, в камеру к отцу Михаилу пожаловал Кончар. Разговор у них случился короткий, но содержательный.
— Готов? — спросил человек-медведь.
— Готов, — ответил отец Михаил, с аппетитом уплетая огромный кусок мяса.
— Не поздно передумать, — сказал Кончар. — Даю тебе последний шанс, борода. Держишься ты молодцом, мне такие люди нужны позарез. Примешь мою веру — будешь жить, и жить хорошо. Откажешься — через час встретимся в яме, и тогда просить пощады будет поздно.
— Встретимся в яме, — кратко ответил батюшка, гадая про себя, что это за яма такая. — Шел бы ты, а? — добавил он просительно. — Ей-богу, дай хоть перед смертью поесть по-человечески, не порть аппетит!
— Ну и дурак, — с насмешкой сказал Кончар и вышел вон, низко склонив голову в дверном проеме.
Отцу Михаилу подумалось, что в словах этого двухметрового лесного разбойника есть изрядная доля горькой правды.
Аппетит у него все-таки пропал. Оттолкнув миску, батюшка подошел к окну и долго смотрел из бетонного приямка в небо. Небо опять было голубое, безоблачное; отцу Михаилу представилось, как душа его, невидимая и неосязаемая, стремительно возносится в эту синь, оставляя позади земную грязь и скверну, и все существо его возрадовалось в ожидании скорой встречи с Господом. Оставалась лишь самая малость: завершить свой земной путь достойно, не дрогнув пред ликом неминуемой лютой смерти, уготованной ему бандой язычников. Строго говоря, это было совсем несложно — гораздо проще, чем цепляться за жизнь, в которой так много непонятного.