Урановый рудник
Шрифт:
Ну, Гришка и отважился.
— Дай, — говорит, — из автомата стрельнуть!
Кончар было нахмурился. Не первый раз уже они об этом говорили, и ответ всегда был один: «Автомат — не игрушка, и патроны у нас, Григорий Степаныч, все до единого посчитаны. Патроны, брат, не желуди, на деревьях не растут, и на катере их нам не привозят, так что извини, в другой раз как-нибудь…»
Однако сегодня, кажись, в аккурат и случился этот самый «другой раз».
— Ладно, — говорит Кончар, — будь по-твоему!
Взял из угла автомат, затвор передернул, предохранителем цокнул и рожок отстегнул.
Взял он у Кончара автомат, а тот окошко распахнул и рукой показывает.
— Давай, — говорит, — выбирай, которая нравится! Это он про головы на шестах.
Гришке малость не по себе стало. Тятька, когда к ружью его приучать начал, накрепко ему в голову вколотил: в людей, покуда крайняя нужда не подопрет, не стреляй, даже не целься. Неважно, есть в стволе патрон или нету — и незаряженное ружье раз в год стреляет…
Но, раз Кончар велит, значит, можно. Да и головы давно мертвые, им все равно. Упер Гришка в плечо окованный железом приклад, сдвинул книзу предохранитель, в прорезь заглянул. Удобно ему показалось: автомат-то, он покороче дробовика будет, как раз пацану по росту, да и прицел у него совсем другой, через такой целиться — одно удовольствие. Выбрал Гришка череп, на котором уже ни кусочка кожи, ни клочка волос не осталось, и замер — целится.
Покуда он целился, Кончар голову повернул и как-то странно на Савела посмотрел. Савел брови вздернул: дескать, чего? Потом сообразил, головой кивнул и за дверь вышел. А чего смотрели, чего кивали — кто их разберет?
— Ну, — говорит Кончар, — стрелять-то будешь или раздумал уже?
Гришка вместо ответа аккуратно, плавно потянул спусковой крючок. Ахнуло так, что в ушах зазвенело, в плечо отдало — куда тому ружью! Зато получилось, как на картинке: от черепа старого только осколки брызнули. Бах — и нет его, пусто на шесте.
Из нескольких окон головы высунулись — поглядеть, кто стрелял, что стряслось. Поглядели, поняли, что все в порядке, и обратно попрятались. А Грыжа, тот даже ухом не повел — как сидел, так и остался сидеть посреди плаца.
— Да ты, брат, снайпер! — уважительно сказал Кончар, забирая у Гришки дымящийся автомат. — Знатный охотник из тебя получится! Ну, ступай. Извини, не пойду я, пожалуй, тебя провожать, мне тут подумать надо. Давай пять!
Гришка руку ему пожал, повернулся — и за дверь. Даже не заметил, что Савел из комнаты куда-то пропал. За дверью охранник ружье ему отдал, а сам смеется.
— Ну, что, — говорит, — попал?
— А ты думал!
Забросил Гришка ружьецо за спину, повернулся к охраннику спиной, а лицом к лестнице, а тот ему и говорит:
— Погоди, не спеши. Что ты, как дитя малое? Вся рубаха на спине сбилась, голый хребет наружу торчит… Стой, как стоишь, я поправлю.
Остановился Гришка, дивясь такой заботе, и тут вдруг полыхнуло у него перед глазами, будто молния ударила, и больше уж Гришка Егорьев ничего не видел и не чувствовал…
Алексей Андреевич Холмогоров толкнул скрипучую калитку, обогнул разросшийся куст бузины и сразу же увидел Завальнюка,
В зубах у Завальнюка торчала, дымясь, зажженная сигарета, и Холмогоров даже издали приметил, что сигарета не из тех, что Петр Иванович курит на людях, а хорошая — если и не импортная, то, по крайней мере, с фильтром. Видно, где-то у него была припрятана пачка, а может, и целый блок, откуда он, оставаясь один, потихонечку таскал сигаретку за сигареткой. В присутствии же посторонних Завальнюк курил термоядерную «Приму» — очевидно, затем, чтобы не угощать хорошим табаком кого попало.
В общем-то, это характеризовало Петра Ивановича далеко не лучшим образом; а с другой стороны, как подумаешь, сколько этих самых сигарет ему приходится раздавать ежедневно, чуть ли не ежеминутно… Местным жителям все равно, что курить, а при той, с позволения сказать, коммерческой хватке, которую демонстрировал Петр Иванович, ему впору было экономить хотя бы на сигаретах.
Найдя таким образом хоть какое-то оправдание странному поведению заготовителя, Алексей Андреевич деликатно кашлянул в кулак, давая знать о своем появлении. Завальнюк вскинул голову и, увидев, кто пришел, немедленно расплылся в своей фирменной улыбке — широкой, предельно открытой и располагающей, простецкой и хитроватой одновременно. Перед тем как встать, он отлепил от губы окурок, раздавил, расплющил его о каблук и затолкал в щель между досками крыльца. Ничего не скажешь, получилось это у него вполне непринужденно, но Холмогоров почти не сомневался, что сделано это было намеренно, с целью скрыть от него тот факт, что Петр Иванович на людях и Петр Иванович наедине с собой — не одно и то же лицо.
Данное наблюдение лишний раз укрепило Алексея Андреевича во мнении, что Завальнюк — совсем не тот, за кого себя выдает. И дело тут было не только в сигаретах. В конце концов, свойство стесняться собственной жадности так же присуще любому нормальному человеку, как и сама жадность. Раздавать хорошие сигареты местным пьяницам и лоботрясам Завальнюку было жаль, а признаваться в этом перед советником Патриарха, человеком высокой духовности и твердых принципов, Петр Иванович стеснялся. Это было объяснимо и вполне простительно, но вот все остальное…
Что же это за заготовитель пушнины, который не только не отличает хорошей шкурки от откровенного гнилья, но даже и не знает, что почем? А о сроках заготовительного сезона он что, тоже не осведомлен? Срочный заказ, который он якобы выполняет, — очень слабое оправдание…
И почему, спрашивается, Семен Захарович Потупа (а с ним, наверное, и участковый Петров) так горячо вступается за него? От Холмогорова не чает избавиться, а Завальнюка защищает, хотя прибыли они сюда на одном катере… С чего бы это? Или Завальнюк здесь вовсе не такой чужой, каким хотел бы казаться?