Урбанизатор
Шрифт:
Гонца сшибают на снег. Я, личным примером, показываю князь-волку, как нужно ставить пахучую метку. Курт присоединяется — отмечает сапоги, штаны, подол армяка и лыжи. Очень экономно.
Вообще-то это разметка территории. Курт так всю Стрелку по кругу отметил, лесные волки внутрь не заходят. А как они будут реагировать на движущийся объект? Вот и проверим.
Выводим гонца на лёд, доводим до многострадальной лыжни. Лёгкий толчок в спину. Иди, бедолага, доноси мою «не-благую» весть до своих соплеменников.
Парень неуклюже, по-пингвиньи пытается двигаться. Сколько видно — волки подходят к нему шагов
«Бои по правилам», конвенции, «кодексы чести» — очень полезно. Ибо позволяет уменьшить смертность среди противоборствующих сторон. Сужают поле противостояния. В географии, во времени, в технологии и тактике. Папская анафема лучникам, «в нашей местности не воюют в пятницу, субботу и воскресенье», не бомбить «Красный крест»…
Если «стороны» в состоянии договориться, если они хоть чуть-чуть доверяют друг другу, если у них есть какие-то общие «границы допустимого». Религиозные, идеологические войны, как и этнические, национальные — размазывают «стенки коридоров».
В войнах с племенами-язычниками эти границы стираются.
«Конвенции» — соглашения между равными. Самоназвание большинства племён — «человек». «Настоящий», «могучий», «красивый»… Остальные — не-люди, не-равные. Унтерменш. «Тейповое мышление».
Я играю по правилам, которые приняты в «достопочтенном племенном обществе» — «равных» мне здесь нет. Это их мнение, и я с ним согласен.
Ещё я согласен с Чингисханом: «Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты».
Уточню: «повергнуты» так, чтобы мне никогда больше не пришлось их «побеждать».
Инстинктивный военный романтизм, как и инстинктивный гуманизм и общечеловечность приходилось выдавливать из себя по капле. У кого какие прыщи — не всем же быть Чеховыми! Выдавливать в угоду функциональности. Эффективности, оптимальности. По критериям соответствия поставленным целям — самосохранения, само-процветания, «белоизбанутости всея Руси»… Всё более становиться «Зверем Лютым». Чтобы в болотах и дебрях окружающей части мира выживало чуть больше маленьких голеньких страшненьких пищащих… детёнышей здешних обезьян.
— Если ты надеешься получить за меня богатый выкуп — ты ошибся.
Во как! Наш последний пленник излагает вполне связно.
— Откуда такое хорошее знание русской речи?
— Так… я и есть русский. Отец с Долгоруким на булгар ходил. После — на Унже осел. Женился там. Мать… её предки с под-Ростова ушли, Христа не приняли. Род мой невелик, небогат. Много за меня не дадут.
— И не надо. Я не торгую людьми. Тебя звать-то как?
— Зачем тебе? Убивать безымянного легче.
— Ха. Твоя забота о лёгкости для меня… Забавно. Я не ищу лёгких путей. И не люблю убивать. Имя?
— Страхил. Кличут меня так.
— Ну и имена у вас! Нелюдские какие-то. А «страхоморда» нету?
— У нас-то как раз — людские! Мы на человека глядим, чтобы имя ему дать. А вы — в книгу. Потому и имена у вас… корявые, книжные.
— Язычник, значит. Велесу поклоняешься или Перуну?
— То не твоя забота. Не Христу и не Аллаху.
— Как посмотреть. И с велесоидами, и перунистами я прежде уживался. Хаживали такие… молодцы под моей рукой.
— Лжа! Кто от волхвов истину воспринял — никогда…! Айкх!
Пришлось потянуться и сдёрнуть. Сдёрнуть с лапника, на котором он лежал, сунуть мужика головой в костёр. И сразу — назад, в снег. Ресницы и брови — в костре остались, бороду чуток припалило. А так… порозовел.
— Запомни на будущее. Короткое оно у тебя будет или длинное — не знаю. Но в мозгу заруби накрепко: я никогда не лгу. Всякое моё слово — правда еси. Может статься, что ты её не понял, додумал про себя неправильно, недослышал. Но лжи из уст моих — не бывает никогда.
Ещё одно «давно повешенное на стенку ружьё». Точнее — целый «арсенал». Я бы не понял, даже не попытался понять, общаться, перетянуть на свою сторону Страхила, если бы не мой конфликт с «Велесовой голядью» в Рябиновке, если бы не опыт общения с Фангом и его воспитанниками. И, конечно, контакта бы не получилось, если бы не «живое произведение искусства волхвов» — Сухан. Костяной палец с его душой на моей шее. Рядом с православным крестом. Это сбивало с толку, заставляло думать, пытаться понять, сомневаться… Православная община, управляемая господином «гонца волхвов в трёх мирах»… И господином лесного чудовища, «медвежьего погубителя — князь-волка»… Несовместимые, по его глубокому убеждению, вещи, сосуществовали вокруг меня.
Это отнюдь не обеспечивало дружественности, подчинения. Всего лишь выбивало из состояния готовности к мучительной смерти у пыточного столба, состояния «белый индеец». Но и это — уже много. Ибо в образовавшуюся от недоумения трещинку скорлупы «готов к смерти» просачивалась надежда на жизнь. А это уже ниточка, дёргая за которую человеком можно управлять.
Ещё затемно, нагрузившись едва подъёмными тюками трофеев, двинулись в обратный путь. Когда сюда бежал — так легко было, быстро. А назад… топаем и топаем. Хорошо, что с вышки нас загодя углядели — выслали мужичков на подмогу. Естественно, куча ахов, охов, восторгов…
Честно? — Приятно. Очень. Но хвастаться… И без меня есть кому. Наш квартет… я в нём — самый разговорчивый. А вот ребята Могуты… хоть лесовики и видели только результат, а такие сказки сказывают…
— Ну, как ты?
— Спасибо, Ивашка, нормально.
— Ворогов-то много было?
— Да с сотню.
— И что ж, ты всех побил?
— Не, десятка с полтора убежали. Парку подкинь. По чуть-чуть, на донышке. И ещё чуток. Чтобы та льдинка растопилася. Которая у меня в самой середке. Ох, хорошо-то как! Веничком да с морозца…
Вечером я собрал своих «воинских начальников» — от Ивашки до Ольбега с Алу. Подробно, на столе показал ход боя, объяснил наиболее важные особенности, обозначил возможные проколы в применённом тактическом решении.
Нужно проговорить, сформулировать в коротких, запоминающихся фразах ключевые позиции. «Распространение передового опыта». Чтобы при случае смогли применить. И наоборот: чтобы в другой, существенно отличающейся ситуации, не повторять неуместно «победоносный приём», рискуя поражением.