Урбанизатор
Шрифт:
Не чисто русская проблема: китайская империя Мин пригласила к себе армию маньчжур, «северных стервятников», которые создали новую китайскую империю Цин.
Уже на исходе 18 века один из членов Директории говорил: «Франции нужна одна голова и одна шпага». В качестве «головы» он имел в виду себя, а на место «шпаги» прочил Наполеона Бонапарта.
Нужна ребятам «шпага»? — Будет. А почём?
Дедушки начали таскать шкуры пушных животных.
Та-ак… Вы когда-нибудь это нюхали? Нет, я понимаю, что видели — песец, чернобурка…
Смотрятся здорово. Но я — про запах.
Лесовики проводят первичную обработку. Почему, собственно, булгары и хазары так упорно ставили сюда свои фактории: мех — великолепен! Но если его не выделать… Зиму он пролежит. К следующей — половину придётся выбросить.
Интересно, а с этими песцами-соболями мой «вечно трезвый» скорняк — справится? С бобром-то сумел. У бобра, как и у медведя, есть тонкости: обязательно, из-за толстой мездры, нужна срезка слоя кожевой ткани. Иначе шкура получится толстой и грубой.
Я смотрел, слушал, сдержанно хмыкал. Межплеменные средневековые дипломатические…
«„Да“ и „нет“ не говорить, черно-белого не брать. Что желаете купить?». — старинная русская народная игра.
Я пытался понять уровень… компетентности и ответственности этих седобородых посланников. С кем я вообще тут разговариваю?!
— Мадина, ты мне прямо скажи: они за базар отвечают? Э… если они пообещают — их не дезавуирует? Э… племя — не откажется?
Она сначала не могла понять вопроса, потом задёргалась.
— Не… ну… если… смотря про что.
Умница. Вот что значит — пообщаться со «Зверем Лютым»! Для нормальной женщины слово кугурака — закон. Дед сказал — истина в последней инстанции. Но «переходящее знамя несчастий и неприятностей» кое-чего в жизни уже повидала. Понимает уже возможность вариантов, думает чуть дальше.
— Так. Ясно. Переведи этим… мехоносам и шкуродралам. Вы хотите помощи. Моей помощи, моей дружиной, моими людьми, моим э… волшебством. Вы знаете, что я — «Зверь Лютый». Вы знаете, что я убил сто унжамерен на льду Волги. Сам-трет. Трое против ста. Никто в ваших селениях не может сделать такое. Я — могу. Вы знаете, что я истребил врагов на Ватоме. Что я взял себе род лося и их землю. Лоси умные — они пришли ко мне. Теперь у них нет опасности от врагов, у них нет опасности голода — у меня есть хлеб. Я дал им чистые тёплые жилища, я учу их грамоте. Никто в округе не может истребить ваших врагов, кроме меня. Никто не может дать вам столько, сколько я. Но и цена моей помощи — не такая, как у других.
Мадина, вздрагивая и оглядываясь то на меня, то на послов, старательно переводила. Замолкла. Ждёт продолжения. Дедушки кивали-кивали, совсем головы повесили. Наступившая тишина заставила их поднять глаза.
— Моя цена… Вы принимаете мою волю, мой закон, мою веру, мой язык.
Во как! Первый раз сказать — язык не поворачивался, мозги кипели. А теперь — как так и надо, само выскакивает.
Дедушки ахнули, потом бурно начали возражать. Мадина кинулась, было, переводить, но я остановил её:
— Не надо. Мне не интересны возражения. Я не купец, я не умею торговаться. И не буду. Они говорят «нет» и уходят. Чтобы увидеть, как враги убьют их мужчин, изнасилуют их женщин, съедят их скот и сожгут их куды.
Обычное, исконно-посконное «Враги сожгли родную хату» — в нормальном, общепринятом, русском и нерусском, повсеместном и повсевременном исполнении. Это и есть политическая история человечества. Наполнитель кучи эпосов, баллад, гимнов, песен, легенд, былин и поэм. Бесконечная, десятки тысяч лет межплеменная война. Героизм защищающего, удаль нападающего, плачь осиротевших, горе побеждённых…
Бойцы — погибнут, певцы — останутся. И будет снова: «Безумству храбрых поём мы песню». Ну хоть бы кто-нибудь спел песню «умству»!
Мда… За это — не подают?
Дедушки пытались торговаться, пытались как-то уговорить, найти компромисс.
— Не виляйте. Вы говорите — «да», вы становитесь «мои люди», и я защищаю вас, как своих людей. Вы говорите «нет», и я не сдвинусь с места, я не увижу, как вас будут резать, я не услышу ваших криков. Вас, вашего народа — больше не будет.
Вашего народа не будет и так, и так. Смена языка, веры, обычаев и означает смерть этноса. Как только вы начнёте хоронить покойников головой не на север, а на запад — всё, другой народ. Разница — в количестве насильственных смертей «по дороге».
— Всех не перережут!
— Ты прав. Кого-то продадут в далёкие страны. Кто-то будет рожать новых унжамерен. Кто-то убежит, спрячется в лесах. Потом беглецы вернутся на пепелища. Будут жить в землянках, ловить рыбу, бить зверя. Попытаются отстроить свои селения. Время. Народ ослабеет, и на ваши земли придут другие. С востока — удмурты, с запада — меря, с юга — эрзя. И я — отовсюду.
— Многие полчища пытались захватить наши земли! Все нашли у нас свою гибель!
— Верю. Поэтому и не пытаюсь. Захватить. Но вы умеете не только воевать, но и торговать. Я покупаю ваш народ.
— Мы не продаёмся!
— Тогда о чём мы толкуем? Разве эти меха — не попытка купить меня? Мою помощь? На Руси говорят: на торгу два дурака, один — продаёт другой — покупает. Зачем мы занимаемся дуростью? Закончим торг, поклонимся друг другу и разойдёмся. Я — посмотреть, как делают мои горшки, вы… Вы ещё успеете увидеть, как режут ваш народ.
Деды собрались кучкой, сдвинули головы и начали что-то тихо обсуждать, изредка поглядывая на нас с Мадиной.
— Э… Господин… Они собираются э… обмануть тебя. Пообещать, получить твою помощь и… не сделать. Сделать только для вида.
— Спасибо. Молодец, что сказала. Прежде, чем они начнут говорить, объясни им. Нарушение клятвы мне — смерть. И — им, и их сородичам. Они вернее выскочат из-под мечей унжамерен, чем из-под моего гнева. Расскажи им о… о волшебстве, которое ты видела здесь, покажи им столбы, на которых я сажаю бунтовщиков, расскажи — почему ушли эрзя из соседних селений, как я перервал хрип мятежникам, как истребил вождей Яксерго, покажи им Курта и Мару, покажи им мои печи и фуникулёр… Они плохо меня знают. Поэтому и надеются обмануть.