Уроки гнева
Шрифт:
Глава четырнадцатая
Колония поразила Эхагеса многим, но прежде всего — двумя вещами: обширностью системы пещер и царящим в ней, несмотря на все старания подземников, духом тревожной неуверенности. Страж привык видеть в тастарах древнюю мудрость, величие и силу. Льды Славы лишь укрепили его в этом. Но видеть после Льдов колонию Рроэрт… даже для него, для стороннего в сущности наблюдателя, это было еле выносимо. Контраст резал душу.
А то, что ощущал Пламенный…
— Сколько вас здесь?
На простой вопрос Владыки Пёстрый ответил, не оборачиваясь, так же просто:
— Три тысячи.
— А тех, кто помнит Вторжение?
— Четыреста семь… нет, уже четыреста шесть.
Значит, подумал Гес, подавляющее большинство из них — молодые… незавершённые? Семь из восьми — существа, для Пламенного подобные горбатым, кривым, хромым уродцам?
Владыка бросил на ходу, не обернувшись:
— Хуже.
"Простите, сай".
"Ты здесь ни при чём", — ответил Пламенный молча, с пугающей хрупкой отрешённостью. "Поистине многому научились мы от пелэ не по своей воле. Быть может, пришла нам пора научиться и ненависти".
(Позже Эхагесу — и особенно часто на грани сна — вспоминался пещерный мрак, еле-еле раздвигаемый бледным свечением каких-то влажных нитей, свисающих с потолка; вспоминался странный сладковатый запах, испускаемый иной подземной растительностью, служившей пищей местным обитателям; но ярче всего вспоминались взгляды. Те лучи липкого, разом боязливого и тайно жестокого внимания, которыми окатывали стража встречаемые по пути незавершённые. Во взглядах старших тастаров не было страха, а тайное желание раздавить человеческое насекомое они прятали гораздо лучше. Однако Гес помнил посетившую его мысль.
"Научиться ненависти? Здесь этот урок давно усвоен…")
Ближе к угадываемому центру колонии незавершённых было мало. А в полости размером с бальный зал, куда привёл гостей Пёстрый, их не было вообще. Только пятеро таких же, как сам Пёстрый, старейшин. В одном из них Эхагес определил мастера Корней подстать Холодной (было похоже, что вся колония носила живые одежды, сотворённые именно этим тастаром); в другом старейшине был виден мастер майе, в третьей — мастер Порывов, походившая на отца Раскрытой, Беспокойного, даже аурой подавленности, печатью давней, не находящей утоления жажды. Определить область силы двоих оставшихся страж не смог.
Зато он с лёгкостью и без каких-либо сомнений понял, что местный мастер Порывов и ещё одна из старейшин в данный момент вынашивают детей.
"Эхагес".
"Сай?"
"Не отвлекайся на считывание смысла переговоров. Я не особенно доверяю этим и хочу, чтобы ты следил за ними, готовый вмешаться и унести нас прочь".
В другое время страж мог бы поспорить, но момент для этого был не самый подходящий. Поэтому он скользнул в ту прозрачность, которую взращивают в себе мастера майе, и некоторым образом выпал из мира на некий неопределённый срок ради возможности среагировать на любую угрозу прежде, чем она успеет развернуться в действие. Даже сигнал от Пламенного не нарушил чистоты этого состояния. Гес позволил себе расслабиться только тогда, когда Владыка перенёс их с Лаэ в уже знакомое место — на островок уцелевшей при Вторжении жизни, ставший для троих разведчиков чем-то вроде оазиса, приютом мира и отдыха.
— До чего вы договорились?
Утомлённый беседой вслух, Владыка ответил мысленно:
"Колонии уцелевших поддерживают что-то вроде нерегулярной связи друг с другом. Мне было обещано, что самое большее через декаду новости узнают все тастары Краалта, сколько их есть. К тому времени мы должны снова появиться в колонии Рроэрт, чтобы узнать, какой ответ они дадут на моё предложение".
— Предложение?
"Жить, таясь, нельзя. Раз появилась такая возможность, род тастаров должен покинуть родину для жизни в ином мире, а ещё лучше — мирах… чтобы не повторилось то, что произошло при Вторжении. Взять хотя бы людей: вы обжили такое количество миров разных граней, что уничтожение вам как виду разумных не грозит.
И ещё. Коль скоро дар асали не стал встречаться чаще, род наш должен освоить дар Ворона — путешествия на гребне Волны. Он достаточно прост, чтобы даже незавершённые могли свободно пользоваться им.
Наконец, последнее, что я предложил — возвращение к былой традиции".
— Никаких больше незавершённых?
"Да. Довольно и тех, которые уже живы!"
— Так. А что в эту декаду будем делать мы?
"Искать пригодные для жизни миры без разумной жизни".
Три таких мира они нашли. А четвёртый Эхагес, не без помощи своих спутников, сотворил.
Хотя "сотворил" — слово не самое подходящее. Четвёртый мир существовал и до того, как путешественники нашли его. Это был тёплый и тихий мир под солнцем медно-красным, как и солнце Краалта, почти сплошь покрытый водой. Исключением были редкие цепи скал, почти рифов, выступающих из моря в среднем локтей на сто.
После того, как Гес занялся этим миром, скалы стали больше похожи на горы. Среди ровной глади всемирного океана появилась настоящая суша. Самый крупный из поднятых со дна островов имел более ста йомов в длину и около пятидесяти — в ширину. В центре его, покрытом на глубину семи локтей свежесмолотым песком (основой будущей почвы), помещался большой кусок настоящего Краалта. Эхагесу и Владыке пришлось потрудиться, чтобы шагнуть за Поворот с огромной массой земли, растений и мелких животных: со всем, что попало в круг диаметром больше тысячи шагов. В теле Краалта после этого образовалась язва, похожая на кратер; зато для мастеров Корней, что продолжат дело благоустройства четвёртого мира, появился образец и к тому же — источник материалов для их работы.
— Неплохо, — сказал страж, оглядывая результаты их трудов.
— Да. — Владыка помедлил. — Если разумным моего рода нужно зримое доказательство, что Мощь может не только разрушать — они его получили.
После трудов сотворения Пламенный, Гес и Лаэ ненадолго вернулись в Долину. И пока Владыка рассказывал собранию сородичей о том, что происходит на их общей родине, двое его спутников были предоставлены друг другу.
Любовные игры, короткий сон, снова любовь… но что-то замглило прежде бывшее столь ясным, и в конце концов Лаэ не выдержала:
— Что беспокоит тебя?
Эхагес ответил не сразу. А ответив, опять умолк.
— Дети.
— Дети? — переспросила орлэ. — Какие… о.
За последнее время человеческое лицо Лаэ стало более… ну да, человеческим. И без слов, даже без единства мыслей всякому была бы понятна печаль, что легла на её сомкнувшиеся веки — синеватые, как вечерние тени.
— Ты думаешь, любимый мой, что наш союз будет бесплоден?
— Да. Я боюсь этого. И ещё…
— Ещё — что?
— Если у нас будет ребёнок…