Уроки русской любви
Шрифт:
– Нинка, как я тебя люблю! И как тосковал по тебе эти дни, когда ты от меня ушла. А ты – любишь меня хоть немножко?
– Не могу наверно сказать… Н-не знаю.
В общежитие Нинка воротилась очень поздно, когда все уже спали.
Достала листок из блокнота, прочла:
Wenn du nicht irrst, kommst du nicht zu Verstand,Willst du enstehn, enstehn’ auf eigne Hand!Рылась в словаре, подыскивала слова. Наконец перевела: “Если не будешь ошибаться,
Долго сидела, закинув голову, и улыбалась. С этого вечера она по-настоящему, горячо полюбила Марка.
Любовь (1929)
ЮРИЙ ОЛЕША (1899–1960)
Леля быстро шла. Он поднялся навстречу, сделал несколько шагов. Покачивались ветви с трефовыми листьями. Шувалов стоял посреди дорожки. Ветви шумели. Она шла, встречаемая овацией листвы. Дальтоник, забиравший вправо, подумал: а ведь погода-то ветрена, – и посмотрел вверх, на листву. Листва вела себя, как всякая листва, взволнованная ветром. Дальтоник увидел качающиеся синие кроны. Шувалов увидел зеленые кроны. Но Шувалов сделал неестественный вывод. Он подумал: “Деревья встречают Лелю овацией”. Дальтоник ошибался, но Шувалов ошибался еще грубее.
– Я вижу то, чего нет, – повторил Шувалов.
Леля подошла. В руке она держала кулек с абрикосами. Другую руку она протянула ему. Мир стремительно изменился.
– Отчего ты морщишься? – спросила она.
– Я, кажется, в очках.
Леля достала из кулька абрикос, разорвала маленькие его ягодицы и выбросила косточку. Косточка упала в траву. Он испуганно оглянулся. Он оглянулся и увидел: на месте падения косточки возникло дерево, тонкое, сияющее деревце, чудесный зонт. Тогда Шувалов сказал Леле:
– Происходит какая-то ерунда. Я начинаю мыслить образами. Для меня перестают существовать законы. Через нить лет на этом месте вырастет абрикосовое дерево. Вполне возможно. Это будет в полном согласии с наукой. Но я, наперекор всем естествам, увидел это дерево на пять лет раньше. Ерунда. Я становлюсь идеалистом.
– Это от любви, – сказала она, истекая абрикосовым соком.
Она сидела на подушках, ожидая его. Кровать была вдвинута в угол. Золотились на обоях венчики. Он подошел, она обняла его. Она была так молода и так легка, что, раздетая, в сорочке, казалась противоестественно оголенной. Первое объятие было бурным. Детский медальон вспорхнул с ее груди и застрял в волосах, как золотая миндалина. Шувалов опускался над ее лицом – медленно, как лицо умирающей, уходившим в подушку.
Горела лампа.
– Я потушу, – сказала Леля.
Шувалов лежал под стеной. Угол надвинулся. Шувалов водил пальцем по узору обоев. Он понял: та часть общего узора обоев, тот участок стены, под которым он засыпает, имеет двойное существование: одно обычное, дневное, ничем не замечательное – простые венчики; другое – ночное, воспринимаемое за пять минут до погружения в сон. Внезапно подступив вплотную, части узоров увеличились, детализировались и изменились. На грани засыпания, близкий к детским ощущениям, он не протестовал против превращения знакомых и законных форм, тем более, что превращение это было умилительно: вместо завитков и колец, он увидел козу, повара…
– И вот скрипичный ключ, – сказала Леля, поняв его.
– И хамелеон… – прошепелявил он, засыпая. Он проснулся рано утром. Очень рано. Он проснулся, посмотрел по сторонам и вскрикнул. Блаженный звук вылетел из его горла. За эту ночь перемена, начавшаяся в мире в первый день их знакомства, завершилась. Он проснулся на новой земле. Сияние
Параллельные миры
Татьяна Щербина
Параллельные миры существуют – как минимум четыре. Тот, в который попадает влюбленный, полон бесконечных подробностей и смыслов. Ящерка для героя рассказа “Любовь” Шувалова превращается в хамелеона мыслью о мимикрии, еще он “видел травинки, суставчатые, как бамбук”, “многоцветность самой почвы оказалась для него совершенно неожиданной”. Шувалов, ждущий возлюбленную в парке, обладает зрением микроскопа.
Если бы он, находясь в том же самом месте, был прохожим, незаинтересованным наблюдателем, мир предстал бы ему в общих словах: парк, дорожка, деревья – это всё, что он мог бы о нем рассказать. Так и шел бы, и шел мимо. Этот параллельный мир – фон, по которому человек движется так же, как букашка ползет по стеклу, пока не свалится, обессилев, на подоконник, где ее прихлопнет что-то огромное и погрузит в вечную тьму. В этом “незаинтересованном” мире по дороге попадается много всего, но всё в виде непроросших семян, их можно пересчитать, из перечислений составить разговорник, он, правда, уже давно составлен.
Это мир без ключа, прогулка вдоль витрин. А любовь – ключ, который открывает дверцу нарисованного очага, и там огонь трепещет и рвется, гудит и переливается цветами, греет и жжет. И Шувалов со своим ключом пока не знает, что делать: ждет и в ожидании той, что еще не пришла, знакомится с теми, кто ждал его самого. Трефовые листья, птицы, рисующие своим полетом воображаемые линии, – всё это надо было показать Шувалову. Мир, в который ступает носитель любви, хочет ему понравиться, интересничает, стараясь привлечь внимание влюбленного ароматами и звуками. “Он узнавал звучание насекомых”. Шувалову всё это было неинтересно, ему нужна была только она, но мир незаметно пропитал его своей прелестью, чтоб при ее появлении он смог увидеть: “Она шла, встречаемая овацией листвы”.
Любовь вовсе не искажает мир, Олеша как раз подсовывает Шувалову мимолетную встречу с прохожим-дальтоником. Вот у того мир искажен: он видит груши синими. “Меня бы стошнило от синей груши”, – отвечает Шувалов. Любовь совершенно не терпит искажения мира. “Синий цвет несъедобный”. Да он не просто несъедобный – ядовитый, этого Шувалов не помнит, яды – из третьего параллельного мира, который открывается ключом ненависти. Но вот приходит возлюбленная с кульком абрикосов. Абрикосового цвета, разумеется. Разломала один, “разорвала маленькие его ягодицы” – мир любви физиологичен – “косточка упала в траву.
Он оглянулся и увидел: на месте падения косточки возникло дерево, тонкое, сияющее деревцо”. Тоже свойство мира любви: она перетекает в будущее, предсказывая рост, цветение, вечную жизнь. Мир ненависти тоже рвется в будущее, посмотреть, как яды уже уничтожили всё живое. А вдруг и не всё. Только вражеские груши или косточку от абрикоса. “Вы на опасном пути, – пробормотал на прощанье Шувалову дальтоник”. Конечно, на опасном: параллельный мир ядов надвигается на его пока еще съедобные груши, отчего ж ему не проникнуть в абрикосовую косточку? “Я, наперекор всем естествам, увидел это дерево на пять лет раньше. – Это от любви, – сказала она, истекая абрикосовым соком”.