Уровень
Шрифт:
Дверь открылась.
ВИРТУОЗ
Вдоль стен без окон, отделенные друг от друга железными решетками, стояли ряды столов. В каждом отсеке, в ослепительном свете люминесцентных ламп на столах лежали обнаженные трупы. Во всяком случае, так Виртуозу показалось с первого взгляда. Со второго у него сложилось прямо противоположное мнение: иначе, зачем понадобилось привязывать каждого мертвеца ремнями за конечности и крепить обруч на шею? И, наконец, с третьего взгляда, он так и не смог придти к окончательному выводу: никто из лежащих не шевелился и не дышал.
Заложив руки
– Мертвы?
– Виртуоз обернулся к человеку в белом халате, застывшему у него за спиной. Спросил и отодвинулся в сторону - он терпеть не мог, когда кто-то стоял у него за спиной.
– Видите ли, Василий Александрович, - начал руководитель закрытой лаборатории доктор Барцев, и осекся под доброжелательным взглядом собеседника.
– Прошу. Называйте меня Виртуоз, доктор, - мягко сказал он и Барцев закивал седой головой.
– Виноват, - доктор прищурился и глаза потерялись за красноватыми, набрякшими веками.
– В качестве иллюстрации к нашему разговору. Сами понимаете, лучше один раз увидеть…
Доктор замолчал, уставившись в одну точку, и Виртуозу пришлось повторить свой вопрос.
– Мертвы?
– Нет, они не мертвы. Но не живы - в обычном понимании, конечно. Такой вот парадокс. Вы знакомы с теми материалами, которые я предоставил в Управление?
– Разумеется. Однако я не мог представить, что состояние, которое вы назвали “глубокая летаргия” мало чем отличается от состояния мертвеца.
– А как вы считаете, если даже врачи констатировали смерть представленных здесь экземпляров, возможно ли вам, человеку далекому от медицинской практики, вот так с ходу определить: жив пациент или мертв? Сколько трудов написано на эту тему… Все без толку. Сами видите, какие сюрпризы преподносит нам природа.
– Но ведь вы указали, что сердце бьется. И есть дыхание.
– Ну если один - два удара с перерывом в пять минут, а у отдельных экземпляров до десяти, вы называете “сердце бьется” и дыхание с перерывом в пятнадцать минут это - “есть”, мне с вами трудно спорить. Кроме того, температура тела колеблется в такт изменениям температуры окружающей среды. Сейчас это - двенадцать градусов по Цельсию. Я уж не говорю об отсутствии реакции на все виды раздражителей. Болевая в том числе. Да, такие случаи описаны и их немало. Однако пятьдесят два экземпляра за последние три месяца… И это только те, кого по чистой случайности доставили сюда из моргов. Я не берусь даже предположить количество тех, кого успели похоронить.
Виртуоз позволил себе легкую усмешку.
– Странно. Мне с трудом верится, что же в наше время такие случаи возможны. Не средние
– Вам, как никому, должно быть известно, что до кризиса вскрытие проводилось в любом случае, сейчас это делается только по желанию родственников. Но нынешние детки вылетают из-под родительского крыла так быстро, и так… Скандально подчас, что… Сами понимаете. Кризис диктует свои условия. Больное общество… Когда общество болеет, это в первую очередь отражается на стариках. И детях.
– Наверняка, такие случаи - не общая практика.
– Не скажите… Статистики пока нет, и вряд ли мы ее дождемся в ближайшее время. Но если хотите знать - мой прогноз неутешительный.
– Что же, наша доблестная медицина не изобрела до сих пор никаких методов констатации смерти кроме вскрытия?
– К сожалению. Мы по-прежнему существуем в плоскости так называемого “витального треножника”. Сердце, дыхание и функционирование нервной системы. Если эти признаки отсутствуют, человека признают мертвецом. И, - доктор наклонился ближе к Виртуозу, - и запросто могут похоронить. Я уже не говорю о кремации. Заживо. Но с этим проще.
Виртуоз бросил на доктора вопросительный взгляд.
– Объясню, - доктор улыбнулся и отчего-то эта улыбка не понравилась Виртуозу.
– Мне, например, легко представляется, как подобно какому-нибудь фильму ужасов, сотни бывших мертвецов восстанут из-под земли - с их-то способностями!
– в один день, который я прекрасным бы назвать затруднился. А с кремированными проще. От них я не жду подвоха.
Если это была шутка, то на взгляд Виртуоза, явно неудачная.
– Да, - доктор вздохнул.
– Совсем недавно каждый труп, особенно, в этом возрасте - я имею в виду до двадцати пяти лет - подлежал вскрытию. Но кризис диктует свои условия. Человеку свойственно приспосабливаться к любым условиям, но кто сказал, что сознание при этом остается неизменным?
– В материалах значится, что … хм… эпидемия началась первого февраля?
– Дата примерная. Для родственников и сейчас все эти люди мертвы. Вы же понимаете, - он заговорщически подмигнул, - нам только паники сейчас и не хватало.
– Мне хотелось бы осмотреть ту клетку, из которой сбежал экземпляр.
– Да, да, - кивнул Барцев.
– Пойдемте. Я покажу. Единственный экземпляр, который пришел в себя. Единственный… и такая оплошность.
Четко, по-военному печатая шаг, доктор двинулся вдоль железных решеток. Прямая спина, чисто выбритый затылок. Хранитель царства приговоренных, для которого уже не люди те, кто не может укрыться от посторонних взглядов. Не люди, а экземпляры.
Виртуозу было глубоко и полностью наплевать на все эти пятьдесят два экземпляра, тем более, что он сделал для себя вывод: болезнь коснулась людей, которым не старше двадцати пяти. Значит, в его тридцать четыре ему, скорее всего, бояться нечего. Да, ему было плевать. Но его задели слова доктора. Всякий знает, нет людей циничней медиков. Кому еще заблагорассудиться ковыряться в том, на что обычный человек и смотреть не захочет? И все равно, оставаясь один на один с болезнью, ждешь от них слов участия. Вопреки здравому смыслу, ждешь.