Урожай ядовитых ягодок

Донцова Дарья

– Вы не купили входной билет.

– Да? Извините, я не знала, думала просто в кафе зашла.

– Простите, у нас клуб. Вход десять долларов, если предъявите студенческий, то пять.

– Рублями можно?

– Мы не берем валюту, только российские деньги.

Я полезла за кошельком. Зачем тогда называть цену в американских долларах? Сказал бы просто: раскошеливайся, тетка, на триста целковых.

Паренек протянул мне билет.

– Отдайте отрывную часть бармену, получите на выбор чашечку кофе либо бутылочку пива.

Я вновь уставилась на представление, девица

в купальнике, встав на мостик, старательно просовывала голову между ногами, пытаясь достать зубами розу, лежащую на полу.

– Эй, – произнес сзади хриплый голос.

Думая, что паренек, торгующий билетами, вернулся, я повернула голову и увидела… Люсю, дочь Аллы Даниловны, одетую, как все, в черный кружевной лифчик, прозрачную размахайку и кожаные шортики. Но если большинству девочек этот наряд шел, то Люся была слишком толстой для такого сексапильного одеяния. Правда, верхняя часть смотрелась ничего, но нижняя! Высоко вырезанные шортики не скрывали объемистого, слегка отвисшего зада, а толстые целлюлитные ляжки нужно бы незамедлительно скрыть в свободных брюках. Но Люся совсем не стеснялась своей «красоты». Она плюхнулась на стул и, обдавая меня тяжелым запахом водки, заплетающимся языком спросила:

– Ну, это ты Лазаренко ищешь?

ГЛАВА 21

Девушка была сильно пьяна, очевидно, она принесла выпивку с собой, в баре из относительно крепких напитков имелось лишь пиво.

– Да, – ответила я, – ищу.

– И зачем?

– Мужа хочу проконсультировать.

Люся захихикала.

– Чик, брык – и ку-ку! Был мальчонка, нет его. Не жалко муженька-то!

– Ты же папеньку не пожалела. – Я решила не оставаться в долгу.

Люся пьяно рассмеялась, схватила мой кофе, залпом осушила чашечку и плохо слушающимся языком пояснила:

– Гондон рваный! Он мне не отец.

– А кто?

– Отчим, блин. На матери женился, когда мне пять лет стукнуло. Я его всю дорогу ненавидела, сучара!

– Что же так?

Люся икнула, попыталась закурить, но руки тряслись, огонек плясал возле сигареты. Потратив пару минут на бесплодные попытки, девчонка прокомментировала:

– Во… нахрюкалась в усрачку!

Потом она сломала сигарету и прошипела:

– Сволочь он! Все бубнил: «Учись, Люся». Гулять нельзя, пить тоже, курить запрещал, денег не давал, а мамахен, глупая курица, все крыльями махала, кудахтала: «Слушайся, Люсенька, папа плохого не посоветует». Я и впрямь прежде думала, что он родной. Ну не повезло… зануда… А как узнала, что отчим! Кто ему давал право меня гнобить!

Она с размаху треснула кулаком по столику. Пустая чашечка, издав жалобное треньканье, подскочила на блюдечке. Зная, что с пьяными нельзя спорить, я поспешила согласиться:

– Точно! Никто не должен тебя заставлять учиться.

Люся захохотала.

– Во! И теперь я с деньгами тут, а он где? В крема… крема… крематории, – выговорила она наконец трудное слово. – Ой, смешно прям! А все она, молодец!

– Кто? – не поняла я.

– Ишь хитрая, – заржала пьяница, – пиши номерок. Условия знаешь?

– Нет.

– Пятьдесят на пятьдесят. Половину

тебе, половину нам.

– Хорошо.

– Ага, пиши, 722…

Не успела я нацарапать в книжке телефон, как из клубов сигаретного дыма выскочила хорошенькая стройная девушка с упругими длинными ножками и возмущенно воскликнула:

– Люська! Опять насвинячилась! Что ты за этим столиком делаешь?

Я уставилась во все глаза на подошедшую. Передо мной стояла Олеся, дочка умершей гадалки и предсказательницы Левитиной. Той самой Ларисы Григорьевны, чья история болезни была записана первой на дискете. В голове мигом пронеслись воспоминания.

Вот подхожу к квартире, откуда раздаются раскаты музыки, узнаю, что Лариса Григорьевна умерла, спускаюсь к лифтерше.

«Эх, – объясняет консьержка, – хороший человек была Лариса Григорьевна, людям без денег судьбу предсказывала и свою смерть предвидела, уходила в больницу, попрощалась: «Все, больше не свидимся». Я ей: «Да ну, не надо унывать». А она мне в ответ: «Смерти-то я не опасаюсь, знаю, что ждет за чертой, вот только жутко делается, когда вспоминаю, кто меня на тот свет отправит». Видно, и впрямь Левитина была хорошей ясновидящей, если поняла, что родная доченька от нее избавиться решила. Вот она, Олесенька, стоит передо мной. Красивые глазки мечут молнии, пухлые губки сердито выкрикивают:

– Люська, дрянь такая!

Девица явно меня не узнала, что совершенно неудивительно. Виделись мы всего один раз мельком, небось девчонка посчитала меня клиенткой своей матери, не знающей о кончине Левитиной.

– Ха, – забормотала Люся, – чего визжишь? Этой телефончик Лазаренко надо. Чик-чирик, цветочки на могилке, бедный папенька, ох, ох…

Она уронила голову на столешницу и мигом заснула. Олеся покраснела и сказала:

– Извините, Люся у нас выпить любит! Меры не знает, переберет и несет чушь! Чего она вам наболтала?

Я пожала плечами:

– Знаете, ни слова не поняла. Подскочила к столику, выпила мой кофе, понесла чушь про своего отчима, мать, какого-то врача. Потом спросила, не хочу ли избавиться от мужа, сигареты ломала. Честно говоря, я уже собиралась вызвать охрану!

Из глаз Олеси ушла настороженность.

– Люська, когда пьяная, такие глупости болтает, не принимайте всерьез!

– Естественно, – улыбнулась я, – кажется, вашей подруге стоит пройти курс лечения от алкоголизма.

– Не помешало бы, – согласилась Олеся, – только она, когда трезвая, всегда твердит: «Я вовсе не алкоголичка, захочу, сама брошу».

Я кивнула, пьяницы всегда считают себя нормальными людьми. Если человеку взбредет в голову, что он запойный, это хорошо, значит, есть надежда на то, что отвернется от бутылки. Только большинство алконавтов уверены, что здоровы, и прибегать к услугам нарколога не собираются.

– Эй, – потрясла Олеся Люсю за плечо, – вставай, мы тебя с Ленькой домой отвезем. Леня, поди сюда.

У столика материализовался здоровенный парень под два метра ростом. Огромные бицепсы, толстая шея… Юноша походил на динозавра: гора мышц и крохотная голова. Этакий полный силы мускульный организм, не слишком обремененный мыслями.