Ушастыи? призрак

Матуш Татьяна

Мне стало смешно. "Сложным" народом мы с папой точно не были. На это почетное звание могла претендовать разве что мама, это она дочь академика и внучка профессора. У нас труба пониже и дым пожиже. Папа вообще "от сохи" паренек, приехал в город из деревни Болотная Рогавка. Честно, я документы видела! А я... Ну, я это я. Кира Понашевская, "девочка с глазами из самого синего льда" и шрамом на морде.

Ничего криминального, на полигоне мечом зацепили. Мама мне столько кольев на голове стесала, чтобы я сделала пластику... на всю родню Дракулы хватит и еще останется. Но

шрам — такая же часть меня, как глаза или пальцы.

Свести — означало сделать себя меньше, а я и так ростом... в папу.

И — тогда, на Казани... это была славная победа!

— Это ведь объявление о намерениях, — сказала я, кивнув подбородком в окно, где шоу набирало обороты. Как раз подъехали пожарные.

— Об очень серьезных намерениях, — кивнул отец. — Если бы я был царевной-лягушкой, то — вот она и сгорела, шкурка зеленая.

— И что мы собираемся по этому поводу предпринять?

— Стандартно, Кирюш... Я — отбиваться, Ты — мать беречь.

— Я могу помочь.

— Вот этим и поможешь. И — телефон на базу. — Увидев на моем лице неприкрытое страдание, отец виновато поморщился, — надо, Кирюша.

...Что самое страшное в жизни? Смерть? Напугали ежика. Болезнь? Нищета? Предательство? Не знаю, на зуб не пробовала, а теория без практики мертва.

Сейчас мне казалось, что страшнее временной изоляции от интернета нет ничего, даже смерть как-то легче. По крайней мере, быстро.

Меня, реально, ломало. Информационный голод — это трэш! Нет, совсем-то зверем папа не был, оставил мне ридер, но без выхода в сеть. Умом я понимала, что он прав. А все равно злилась. Не на папу. И даже не на общую несправедливость жизни. Злилась я адресно, на уродов, которые уже второй раз конкретно испоганили мою замечательную жизнь...

Хотя, если судить непредвзято, это я зажралась. Жизнь и сейчас была не сильно похожа на подвижничество: симпатичное солнышко пригревает в меру, так, чтобы в джинсах и футболке было комфортно. Небольшая речка Медвежка тихонько журчит под деревянным мостиком на неожиданно солидных бетонных сваях. На краю, свесив ноги, сижу я с удочкой, ведерком (я оптимистка, да) и с батоном. Из которого, время от времени, скручиваю шарики и насаживаю на крючок. Лепота!

Рыба, правда, не ловится. Ну так и я тут на рыбалке, а не за рыбой.

Дед подошел неслышно. Чей был дед — не знаю, но раз в одной деревне живем, значит — общий. Поздоровался солидно и спокойно. Сел рядом. Помолчал.

Я тоже не открывала рта. На рыбалке ведь так и положено, да? А про себя считала секунды, загадав, на какой дед не выдержит, на четной или нечетной.

— Кого ловишь-то? — заинтересовался он. Секунда была пятьдесят седьмая.

— Крокодила, — с серьезной миной ответила я, в очередной раз оснащая крючок. Мне было приятно думать, что умная рыба аккуратно снимает приманку, но, скорее всего, хлебные шарики просто размокали в воде.

— Ну да, — поддержал дед, — крокодил здеся на булку всегда хорошо идет.

Дед прожил в деревне все жизнь, лишь дважды выезжая в райцентр: удалять зуб и оформлять завещание. Но любая

продвинутая американская школа оторвала бы его с руками. Ни черта не смысля в педагогике, он жил по заветам Карнеги и Джона Дьюи — со всем соглашался и за все хвалил. Причем так искренне, что человек начинал всерьез сомневаться — он действительно придурок, или все же гений.

Правда, это быстро проходило, но послевкусие оставалось приятное.

— Скучаешь? — проницательно спросил он.

— Ни капли, — я мотнула головой.

— И правильно. Погодка-то, словно боженька улыбнулся. Все на просвет аж до Мызниковой усадьбы видать!

— Что за Мызникова усадьба? — встрепенулась я.

— А вон там, где Медвежка изгиб делает, видишь — белеет? Вот это как раз остатки усадьбы и есть. Говорят, колонны там из чистого мрамора.

— А на самом деле? — усомнилась я. Как бы эти мраморные колонны сюда доставили? Медвежка даже в свои лучшие дни судоходной не была, а тянуть мраморную дуру по здешним дорогам, где на версту семь загибов — за счастье, обычно больше... Болото потому что. Где конь по брюхо не ушел, там и дорогу прокладывали.

— А что там на самом деле, никто не знает. Потому как дороги в усадьбу нет.

— Да ладно! — я вытащила удочку, уже не притворяясь, что меня волнует какой-то там крокодил. — Усадьба есть, а дороги нет? Хозяева туда по воздуху летали, в лодке-самолетке?

Дед солидно прокашлялся. Я изобразила "аудиторию, плененную красноречием докладчика".

Краеведение было прикольной штукой само по себе, а уж как альтернатива ловли крокодила на булку...

— Был у нас тут еще при царе Александре такой помещик, Федор Мызников. Он эту усадьбу и построил. Как — построил? Вышел в чисто поле, поклонился на четыре стороны, попросил у земли, воды и ветра благословения и закопал в землю бел камень, привезенный из-за моря. А поутру усадьба и возникла.

— Выросла?

— Выходит, так. Колдун он был, Федор-то... Еще с самой Гайтанкой дружбу водил, дочку ее за себя взял, только без батюшкиного благословения. Нельзя колдунам в церковь-то, вот их вокруг ракиты обвели, и все. Почти как в ЗАГСе записали. Из такого брака и выйти можно, если уж совсем не живется...

— А с усадьбой-то что? — Осторожно подтолкнула я. Смутные очертания чего-то белого и, кажется, острокрышего, среди темной зелени интриговали не по детски.

— А с усадьбой просто — жили там Мызниковы, Федор и потомки его до самой революции и даже немного после. А потом наследница куда-то делась. Может, и расстреляли ее, кто теперь скажет. А усадьба как будто разрушилась...

— Как будто? — ухватилась за главное я.

— У Мишки — цыгана настоящий телескоп есть. Вот если в него поглядеть... в хорошую погоду, так там точно развалины, живого места нет.

У меня под попой уже маршировала дивизия муравьев, вооруженная кислотными водометами.

— Дед, а про погоду-то, это ты к чему сказал?

Он ухмыльнулся. Почесал за ухом.

— Внимательная ты. Хорошо. А про погоду... Если в туман глядеть... Так там вся эта красота с колоннами как в яви и предстанет.