Ушастыи? призрак

Матуш Татьяна

За три сотни километров отсюда человек, прижавший к уху дорогой айфон, замялся. И мне стало не по себе. Это же, мать его, Багров. Который всегда и во всем уверен, все помнит, понимает и ничего не пускает на самотек.

— Папа жив? — спросила я о главном. И тоже замерла, невольно размышляя — а как я поступлю, если он вдруг сейчас ответит "нет"? Это был... сложный вопрос.

— Да, — отозвался Антон и я выдохнула с невероятным облегчением. — Но поговорить с ним не выйдет, извини.

— Почему? — Спокойно спросила я. Раз папа жив, я буду спокойна.

Теперь это вообще не сложно. — Он сильно обжегся?

— Кирюш... — я как наяву увидела, как Багров трет подбородок, узкий и острый, как топорик. — Он почти не пострадал, но сейчас лучше, если все будут думать, что он при смерти. Он в отдельной реанимационной палате, для всего города — лежит в коме.

— Поклянись, — потребовала я.

— Пусть я стану импотентом, если соврал.

Я хмыкнула:

— Смотри, ведь проверю.

— Ки-и-ира... — голос Багрова изменился, неуловимо, но радикально. Сквозь изумление в нем прорезались самцовые нотки, — смотри, поймаю на слове. И... не отпущу, — последние слова он выдохнул так, что меня обожгло и шевельнулось паническое — а не слишком ли вольно я шучу?

— Сначала поймай, — фыркнула я, волевым усилием выбросив из головы лишнее.

Я выяснила, что хотела. Если Багров готов шутить и лепить подкаты, папа точно жив и умирать не собирается. В ближайшие лет тридцать — точно.

— Это была еще одна попытка диалога?

— Как деликатно, — зло отозвался Антон, — да.

— И? Что из под нас хотят? Денег? Услугу?

— Кровь.

Мне показалось, что я не расслышала. Или что-то не так поняла.

— Постой. Ты имеешь в виду... Убить? Папу? Или — всех?

Всех — значит и Соню. И ее еще не рожденного ребенка.

— Нет, Кира. Он говорил буквально. Кровь. Из вены. Хватит пятидесяти миллилитров. Но кровь Паши не пойдет. Сони — тоже. Нужна либо Юлина, либо — твоя. Почему так — я не понимаю. И — кровь сами возьмут. Чтобы исключить подлог. Это было условием.

Я вдохнула. Выдохнула. И оч-чень ровно сказала:

— Ты меня подстрахуешь?

— Спятила? — спросил Багров после почти минуты молчания, — тебе отец что сказал делать?

— Беречь мать. Это и делаю. Слушай, это не анонимные письма, не звонки, не травля в соцсетях. Взрывы и поджоги это голимый криминал, и если кто-то пошел на такое, он серьезен. И не отвяжется. А если он возьмет в оборот маму? Она же на транквилизаторы сядет до конца жизни, если, вообще...

Я не договорила. Антон промолчал. С очевидными вещами спорить трудно. Вообще, очень трудно спорить, если полностью согласен с оппонентом. Пауза затягивалась.

— Ну? — поторопила я.

— А ты-то сможешь? Уверена? — наконец прорезался он.

— Вот, заодно, и узнаем. Так как — подстрахуешь?

Багров грязно выматерился, так, как никогда не позволял себе выражаться при мне. И совершенно другим, сухим тоном ответил:

— Понашевский мне платит за то, чтобы я сдох за вас.

— Очень хорошо. Тогда до созвона, — я сбросила вызов.

Если есть вещи, которые не выношу,

так это пафосные мелодрамы про любовь, кровь и смерть за родину. Или за свободу — без разницы. Бесят!

Ведьмы селятся на отшибе. И не для того, чтобы никто не видел, как они голяком через трубу на метле вылетают и "иные богомерзкие вещи творят". Просто тем, кто не похож на других, как правило, нечего делать рядом с другими. Не смешиваются они, как вода и масло. А то, что цена свободы — одиночество, это общее место.

От "дома Гайтанки" вилась заросшая крапивой тропка к пожарному пруду, вырытому гораздо позднее и неправильно... а, может, и правильно. Просто в этой местности любой пруд со временем превращался в болото.

Гладь воды затянула зеленая ряска, по берегам поднялись камыши. Мостки, с которых уже никто и ничего не полоскал, наполовину сгнили. На них лежала рыжая, лохматая собака и время от времени лениво клацала пастью, пытаясь ловить стрекоз.

Трава за забором, не покосившимся, а уже почти лежачим, поднялась чуть не по пояс, но к крыльцу была протоптана тропинка.

Сам дом, как говорится, "реставрации не подлежал", только под снос и точку невозврата он прошел лет тридцать — сорок назад. Сейчас от него оставался остов, наполовину сгнивший. Почему место до сих пор не расчистили?

Тетка Оксана говорила, что просто никому не понадобилось. Огород здесь будет хорошим, ведьмы в этом толк знали, только ведь дачникам не огороды, а шашлыки нужны и барбекю... А какие шашлыки рядом с прудом? Вечером комары съедят. Смысл в этом был.

Я положила на разъехавшееся крыльцо белую булку и три куска сахара и присела. Нужно было подумать. Крепко подумать.

Ясно, что кровь понадобилась не для ДНК-теста. А зачем тогда? Порчу навести? Не то у меня настроение было, чтобы смеяться... но все равно было смешно.

Нет, порчу на крови сделать можно, кто бы спорил. Но скачать с форума ритуал, добыть "биоматериал" и наблюдать, как мимо тебя несут труп твоего врага — это, извините, из области бреда. Чтобы все получилось как надо, знающий человек нужен. Кто-то вроде моего знакомца Хукка с "Калевалы" две тысячи лохматого года. А знающий сразу определит, что ему подсунули кровь гайду — и что он с этими умниками сделает, даже думать не хочется. Нойды — они хоть и белые и пушистые, и несут добро и причиняют справедливость, но... нет у них запрета на вред человеку.

В отличие от нас, им можно. И болезнь наслать, и смерть. Гайду — нельзя. А нойдам — можно. Такой вот парадокс. Хотя, может, и не парадокс, все логично, кому и держать в руках нити жизни и смерти, как не "белым" шаманам. Не "темным" же гайду доверять такое?

И, если разобраться, не так уж мы были ущемлены в правах. У нойд и волхвов свои запреты. Например, им лгать нельзя. Вообще. Вот как жить в современном мире, когда даже в соцсеть с фейкового аккаунта не зайдешь? Хотя — Хукка как-то справлялся и даже не жаловался.