Условия человеческого существования
Шрифт:
21
В день приема спецрабочих Окидзима настойчиво потребовал для конвоирования не меньше двадцати человек охраны. Он явно исходил из своего опыта службы переводчиком во время операций по "умиротворению". -- Без роты солдат я вообще ни за что не поручусь!
– - кричал Окидзима. Кадзи спорил с ним до хрипоты, пожалуй, впервые за все время службы на руднике. Никаких конкретных оснований для такого упорства у него, собственно, не было. Он только твердил, что нечего устраивать здесь военные игры. Если шестьсот человек взбунтуются, они перебьют охрану независимо от того, будет в ней двадцать или пятьдесят человек. -- Привез же ты из Шаньхайгуаня пятьсот человек один, -- убеждал он Окидзиму. - Как ты не понимаешь, что тут совсем другое? - Никакой разницы. Во всяком случае, мы должны относиться одинаково, что к тем, что к этим. Я не хочу ни замахиваться на них, ни обороняться. Для встречи военнопленных Кадзи назначил восемь человек из отдела рабочей силы -- трех японцев и пятерых китайцев. Фуруя, попавший в их число, доложил, что ехать не может. Сослался на боли в животе. По внешнему виду было непохоже, что он болен. Струсил? Что ж, у японцев есть причины побаиваться пленных. Кадзи внимательно посмотрел на двух других. Лица у них были невеселые, людям явно не хотелось браться за это дело. Кадзи освободил и этих. -- И ты можешь остаться, -- сказал он Окидзиме.-- Один справлюсь - Геройство свое показываешь? -- насмешливо процедил Окидзима. -- Возьму и вправду останусь! Ну ладно, ладно, пошли. Теперь их было семь человек -- Кадзи, Окидзима и пять китайцев. Из конторы вышли все вместе. Окидзима помахал рукой куда-то в дальний угол площади. Повозка, стоявшая там в тени деревьев, тронулась и подкатила к ним. На ней оказались бочонки с питьевой водой и шестьсот обеденных порций по нормам для наемных рабочих. Кадзи недоуменно посмотрел на Окидзиму. Он был посрамлен. Ему и в голову не пришло приготовить еду для пленных. - Сдаюсь. - Пустяки, -- бросил Окидзима.
– - Пустяки. До стыка магистральной линии ЮМЖД и Лаохулинской ветки было около восьми километров. Эшелон должен был подойти туда. День стоял пасмурный, шагалось легко. -- Чем мы, собственно говоря, занимаемся, а? -- спросил Кадзи вполголоса. Окидзима промолчал, всем своим видом выражая неодобрение очередному приступу философствования. Кадзи умолк, но не надолго. -- Нет, ты понимаешь, за что мы с тобой беремся? Мы добровольно становимся надзирателями лагеря военнопленных. Теперь и мы отвечаем за войну... Окидзима вяло отмахнулся. - Я смазчик, понимаешь, смазчик рабочей машины. Чтобы машина работала, ее нужно смазывать. А если она часть колоссальной и идиотской машины, именуемой войной, я в этом не повинен. Я автомат, понял? Мне думать не положено. - Совершенно верно! Но почему так получилось? Почему человек настолько утратил волю... - Спроси у своей матушки, -- огрызнулся Окидзима, на этот раз рассерженный.
– - Это она тебя родила такого. Они остановились у разъезда и стали ждать. Впереди, сколько хватало глаз, расстилался спокойный, однообразный пейзаж. Если повернуться спиной к Лаохулину, перед глазами, словно на учебном рисунке по перспективе, убегали в бесконечную даль и скрывались за горизонтом две прямые, как стрела, железнодорожные колеи в коридорчике из телеграфных столбов. Рельсы разрезали надвое зеленеющую степь, испещренную красными пролысинами бесплодного глинозема. Кроме кирпичного здания полустанка вдалеке, ничто не преграждало спокойной, безграничной шири неба. Там, где небо и земля сливались, неожиданно показался белый дымок паровоза. -- Вот и пожаловали, -- пробормотал Окидзима. Дымок маячил на одном месте. Издали он казался невозмутимым, неподвижным, как старый китаец-возница, сидевший на телеге и бесстрастно покуривавший трубку, набитую табачной пылью. Кадзи взглянул на китайцев, которых привел с собой. Они тоже казались непоколебимо спокойными. Даже на правильном, красивом лице Чена не было видно и следа размышлений о несчастных соотечественниках, которых должны вот-вот подвезти сюда. Мы стоим и ждем тех, кто должен приехать. Только и всего. Что пользы прежде времени думать? Больше ничего нельзя было прочесть на лицах этой пятерки. Кадзи почувствовал, что от нервного напряжения у него вспотели ладони. Он украдкой глянул на Окидзиму; тот облизывал сухие обветренные губы. Кадзи шепотом спросил у Чена: -- Ты не волнуешься? Сюда едут твои сородичи. С ними, наверно, жестоко обошлись такие вот японцы, как я. Среди них могут быть земляки твоей матушки из Шаньдуна... Чен только улыбнулся: -- Матушка приучила меня не противиться японцам. Да, похоже, Кадзи презирал Чена именно за это отсутствие в нем чувства национального достоинства и вражды к поработителям. И вместе с тем благоволил к нему. За то, что Чен любил японцев. А больше всего за то, что он беспрекословно выполнял приказания Кадзи и был очень полезным работником. -- Там, в районах боев, тебя бы, наверно, прикончили как изменника. Чен поднял на Кадзи глаза и долго не отводил их. Так смотрит на истязателя голодная, обессилевшая собака. Наконец эшелон подошел. Паровоз и пять опечатанных пломбами вагонов. Машинист спрыгнул на насыпь и, не оглядываясь, пошел по путям к зданию станции. Окидзима и Кадзи недоуменно переглянулись. Через несколько минут из-за вагонов появился станционный служащий. -- Ключи от вагонов у вас? - Нет, нам ключей не давали, -- ответил Кадзи. - Странно. А что в них? -
– - крикнул старик-возница, показывая трубкой куда-то вдаль. На грунтовой дороге, идущей параллельно железнодорожной линии, бежало облачко пыли. Всадник гнал во весь опор. Кадзи сразу решил, что это старший унтер-офицер Ватараи. Так оно и оказалось. Роняя пену и тяжело поводя трепещущими ноздрями, конь остановился перед ними, перебирая ногами на месте. Ватараи с седла крикнул: "Что за люди?" -- и, узнав, что они из отдела рабочей силы Лаохулина, потребовал старшего. -- Я, -- сказал Кадзи. -- Фамилия? Кадзи ответил. - Так, правильно. Кадзи. У меня так: если раз слышал, не забуду. Так вот, с этого момента спецрабочие передаются в ваше распоряжение. Напоминаю, это военнопленные. Следовательно, все, кто будет иметь с ними дело, обязаны подчиняться военным порядкам. И чтобы никакой халатности и разгильдяйства! - Понятно. - Нет, непонятно!
– - заорал Ватараи. -- Как ты поведешь шестьсот человек, когда вас всего раз, два... семеро! Что предпримете в случае попытки к бегству? - Никаких особых инструкций по приему мы не получали. Из этого мы сделали вывод, что опасности побега нет. Ватараи зловеще улыбнулся. -- Так вот, слушай инструкцию для неуклонного исполнения. Донесения о военнопленных представлять еженедельно, ясно? Указывать численность по списку, количество убитых, умерших и так далее и фактическую численность. Ну, в общем как доклад о вечерней или утренней поверке. Понял? Кадзи молчал. - Понял?
– - заорал унтер. - Понял!
– - посинев от ярости, крикнул в ответ Кадзи. - Отлично. -- Ватараи ощерился в улыбке. -- А ты, я вижу, крепкий мужик. Сколько лет? - Двадцать восемь. - Женат? - Прошу передать ключи от вагонов, -- сухо потребовал Кадзи. Кустистые брови на физиономии Ватараи судорожно дернулись. Перебирая ногами по сухому грунту, конь боком надвинулся на Кадзи. Конская морда оказалась у самого лица. Поняв, что унтер нарочно напирает на него, Кадзи не пошевелился. Конь бешено мотал головой, обдавая Кадзи жарким дыханием. Ватараи продолжал горячить коня, пока тот не взвился на дыбы, заржав и оскалив зубы. Передние копыта взметнулись над головой Кадзи... Осадив коня и повернув его в сторону, унтер бросил к ногам станционного служащего связку ключей. - Молодец. Упорный мужик. Ты мне нравишься. - Прошу принять участие в сдаче спецрабочих, -- спокойно сказал Кадзи. - Э-э, нет, это не пойдет. Я сейчас отправляюсь в командировку по личным делам, -- Ватараи подмигнул Кадзи и захохотал.
– - Уж не думаешь ли ты, что наш брат считать не умеет? Не бойся. Если армия тебе говорит -- шестьсот четыре человека, значит, шестьсот четыре и ни одним меньше. Армия ошибок не допускает. Приведешь -- пошли донесение о прибытии на место. Понял? Помрет кто -- светлая память, но побегов чтоб не было! -- И унтер, наотмашь хлестнув коня, ускакал. - Ох и дерьмо!
– - почти простонал Окидзима. Отирая со лба пот, Кадзи махнул рукой железнодорожнику. Тот стал отпирать вагоны. Из вагонов пахнуло тяжелым, гнилым воздухом. Приходилось отворачиваться, легкие отказывались дышать этим зловонием. Вагоны были битком набиты изможденными людьми. Двери стояли настежь, но никто из пленных не шевельнулся. Только когда сотрудники отдела рабочей силы стали вытаскивать ближайших наружу, задвигались и остальные. Над площадкой у вагонов под ярким летним солнцем повис тошнотворный запах нечистот и больных, давно не мытых тел. Скелеты, обтянутые кожей, покрытые язвами и лишаями, едва передвигались. Только в тусклых глазах еще теплилась жизнь. -- Ну и ужас...
– - только и вымолвил Окидзима.
– - Недаром этот стервец смылся. - Все из них выжали. А теперь, когда они уже полутрупы, выбросили "за ненадобностью"...
– - яростно пробормотал Кадзи. Людей построили и пересчитали. Не хватало двенадцати человек. Кадзи и Окидзима пошли осматривать вагоны. Армия действительно не допустила ошибки. В вагонах осталось двенадцать трупов. -- Уморили людей...
– - Окидзима выругался. Кадзи молча стоял над последним, двенадцатым в потемках вагона. Эти люди долго умирали. Сколько они пролежали здесь, изнемогая от голода, жажды, духоты? Сколько проклятий послали они на головы японцев! И в то же время, наверно, молили судьбу, чтобы их поскорее привезли и сдали другим японцам, чтобы поскорее позволили глотнуть свежего воздуха, каплю воды, хоть немного еды... Вот судьба и послала им его, Кадзи, в качестве "другого японца". Он стоял над этим двенадцатым с нестерпимой болью в душе. Нет, не он их убил. Но может случиться, что в конечном счете ему придется отвечать и за них. Только сейчас он начал понимать, что за тяжесть взвалили на его плечи. Теперь ему предстояло выбирать одно из двух: либо продолжать гнать этих грязных изможденных людей туда же, куда их гнали до сих пор, -- к последней черте... либо где-то круто свернуть... -- Что будем делать? -- спросил Окидзима. Он имел в виду этих двенадцать. Но Кадзи ответил на другой вопрос: -- Отступать теперь поздно. Даже если б мы захотели... Они одним прыжком метнулись к двери вагона -- таким страшным прозвучал стоголосый хриплый вой снаружи. Толпа нерешительно, но по-звериному грозно наступала со всех сторон на повозку с продуктами. Как потом выяснилось, один из сотрудников по недомыслию начал разгружать повозку на глазах у этих изголодавшихся людей. Запах пищи мгновенно привел их в возбуждение. Движения их были не по-людски медленны и неверны и от этого казались еще страшнее. При виде лавины полумертвецов, надвигавшейся на него, старик-возница завопил от ужаса и спрыгнул с повозки, норовя пуститься наутек. -- Угоняйте телегу!
– - крикнул Кадзи еще из дверей вагона, но было уже поздно: и телегу и старика захлестнуло людской волной. Кадзи и Окидзима бросились в самую гущу толпы. Следом стали пробиваться и остальные сотрудники отдела. Спасло их, конечно, только то, что нападавшие были слабее, могли двигаться, но не сопротивляться. Иначе все семеро были бы растоптаны, как спичечные коробки. Прорываясь к повозке и расчищая себе путь ударами, Кадзи и Окидзима затерялись в толпе. Рядом с Кадзи стиснули обессилевшего старика-возницу. Кадзи выхватил у него из рук кнут и принялся косить им направо и налево. Послышались вопли, брызнула чья-то кровь. Сплошная человеческая стена стала расступаться. Окидзима ворвался в образовавшийся просвет и вскочил на повозку. - Кнут давай! -- крикнул он Кадзи, сталкивая ногами призраков, пытавшихся залезть на повозку.
– - Скорей кнут! Кадзи, не помнил, как он протянул кнут Окидзиме. Он только услышал, как кнут несколько раз с устрашающим свистом рассек воздух над его головой. Повозка прорвалась сквозь гущу напиравших тел и укатила. Толпа рассыпалась, и люди начали валиться с ног. Спасли! В голове не было ни единой мысли, кроме этой. Огромным усилием воли Кадзи удерживался на ногах. Пленные лежали вповалку. Его помощники выбрались из этой груды тел и пытались отдышаться. Только тут Кадзи увидел, что костюм на нем изорван в клочья, руки ободраны и кровоточат. Хотелось лечь на землю. В этот момент Кадзи увидел Чена. Тот сидел на корточках, уткнув лицо в колени, затем поднял голову и поглядел на Кадзи. На его исцарапанном лице мелькнула улыбка. Кадзи заставил себя удержаться на ногах. Отогнав телегу, Окидзима вернулся. Он шел шатаясь. Одежда на нем тоже была изодрана. - Ну? - Пусть отдохнут, дадим им поесть и двинемся...
– - сказал Кадзи. - Не дойдут. Попробую связаться с транспортным отделом, попрошу несколько платформ. Окидзима отправился на станцию звонить в транспортный отдел. В платформах ему отказали, не согласились нарушить график вывоза руды. -- Ладно, не буду вас упрашивать, -- заорал он в телефонную трубку.
– - Но запомните: понадобятся вам рабочие -- не просите! Котенка вам не дам! Нужно было вести людей пешком. Сотрудники отдела сами засыпали щебнем и землей тех двенадцать. Призраки глотали выданные им пайки и безучастно смотрели на происходящее. Чен беспомощно смотрел на Кадзи: - Неужели японская армия заставляет пленных работать и не кормит? - Жестоко? Люди так не поступают, да?
– - неприязненно спросил Кадзи.
– - Это ты хочешь сказать? Ну а если бы среди этих двенадцати оказался твой отец, у тебя хватило бы мужества отомстить японской армии? Ну, скажем, тому же унтер-офицеру Ватараи? - Н-не знаю... - Тогда не спрашивай про японскую армию! Ты же видишь, я с благодарностью принимаю от нее этих полумертвых людей! Через час колонна двинулась к Лаохулину. Люди шли покорно, понурив головы, шатаясь от слабости. По прибытии на рудник Кадзи свернул в главную контору. Разместить спецрабочих в отведенных для них бараках должен был Окидзима. -- Сбегай-ка в корейскую артель и попроси от моего имени собаку. Они держат несколько собак на мясо, -- приказал он одному из своих помощников-китайцев. Привели собаку. Окидзима выстроил спецрабочих внутри ограды. -- Должен сделать одно предупреждение, которого не хотел бы делать, -- жестко сказал он им по-китайски.
– - Вы, конечно, попытаетесь бежать. Сейчас вам наверняка не до этого, но завтра вы начнете подумывать о побеге. Так вот, бежать не пытайтесь, далеко не убежите. Окидзима дал знак, и помощник-китаец швырнул собаку на колючую проволоку. Вспышка, дым, вонь горелого мяса... Спецрабочие стояли молча. Покорные, безразличные, ничего не выражающие лица...
22
– - Ни одного трудоспособного. Полагаю, им необходимо дать месячный отдых. Директор сидел отвернувшись, упорно отводя взгляд от изодранного в клочья костюма и воспаленных, налитых кровью глаз Кадзи. - Мы -- не лагерь, мы -- рудник. Мы взяли пленных для того, чтобы они у нас работали. Рудник не имеет возможности кормить их даром. -- Но поймите, они истощены до предела, это не люди, тени. - Послушай, Кадзи, это военнопленные, следовательно -- враги Японии, антияпонский элемент. В конце концов, по их вине мы, японский народ, несем эти огромные жертвы. Их труд -- только частичное искупление... - Я не собираюсь вам противоречить, но очень сожалею, что вы не изволили пожаловать вместе с нами на место приемки, на разъезд... Может быть, вы сочтете возможным проследовать сейчас в бараки, где их разместили? Директора бесило присутствие Кадзи. И все-таки он не решался взглянуть на него. Кадзи придвинулся ближе, пытаясь перехватить взгляд Куроки. - Конечно же, они пленные. Только этим и можно оправдать, что двенадцать задохнулись в наглухо закупоренных товарных вагонах, а пятьсот девяносто два еле ноги волочат... И это тоже вполне естественно, потому что они пленные. Если вам угодно их прикончить -- это проще простого: прикажите им выдать сегодня на ужин по четверть кило соевых жмыхов, и за два-три дня больше половины отправится на тот свет. Они пленные, это сразу видно... - Хватит!
– - директор раздраженно хлестнул по столу сводкой добычи.
– - Я уступаю тебе в последний раз! - В последний раз? - Да, в последний раз! -- и директор наконец поднял на Кадзи неодобрительный, суровый взгляд. - Можно узнать причину? - Можно. Тебе не занимать самоуверенности. Ты развернулся здесь вовсю, а последствия? Что случилось с рабочими артелей, которые ты распустил, ты знаешь? - Совсем недавно удостоился за это похвалы господина директора. Надеюсь, вы не забыли? - Да, помню. И виню себя за легкомысленную поспешность. Ты выплатил подрядчикам компенсацию и взял на себя управление рабочей силой, так? А то, что за эти самые денежки рабочих переманили на сторону, ты знаешь? - Когда?
– - только и выдавил из себя Кадзи. -- Сегодня. Фуруя только что докладывал. - Сколько увели? - По словам Фуруя, человек сто пятьдесят. Из казармы западного участка. Тех самых рабочих, которых ты перевел в непосредственное подчинение конторы. Идеальная система!.. Вот мы и получили твою "идеальную систему"! Я-то понимаю, улучили, мерзавцы, момент, когда тебя и Окидзимы не было на месте, и увели. Но ты-то обязан был предвидеть такую опасность! Кадзи не отвечал. К безмерной усталости, валившей его с ног, к печали прибавился новый гнет -- чувство бессильной ярости. То, чего он втайне опасался, свершилось. Не поняли рабочие его добрых намерений, предали его. Да, видимо, они сами перестали считать себя за людей. Просто немыслимо! Люди сами продали себя, как товар, сами доверили свои жизни кровососу-подрядчику... Так оставайтесь же рабами! Пусть выжимают из вас соки, пока не сдохнете где-нибудь под кустом! - Если о всей этой истории узнают в правлении, тебе не сдобровать, -- предупредил директор. - Должен ли я понимать вас так, что всю ответственность мне следует принять на себя? - Я не это хотел сказать. На сей раз я постараюсь замять дело. Но в дальнейшем будь осторожен, понял? Великодушие директора не обмануло Кадзи. За красивым жестом крылась боязнь за собственную шкуру. Если потянут к ответу начальника отдела рабочей силы, пострадает и репутация директора рудника. Кадзи захотелось хлопнуть дверью и уйти. Не оглядываясь и не возвращаясь. Но со стороны это выглядело совершенно иначе: он приоткрыл дверь и, осторожно затворив ее за собой, вышел, ступая бесшумно и почтительно.
23
– - А за пленными присматривать легко. Никакой тебе канители, -- мечтательно сказал заведующий продовольственным складом для рабочих Мацуда. -- Хорошо бы сговориться с военными и всех рабочих на нашем руднике перевести в пленные. Вот бы денежек сэкономили! Фуруя, забредший к Мацуде поболтать, и второй собеседник, десятник с одного из участков, одобрительно закивали. - Правильно!
– - поддержал десятник.
– - А деньжата эти подкинули бы нам. И работалось бы веселей. Больше толку-то будет, чем горланить с утра до вечера: "Увеличим добычу, увеличим добычу!" Конторка, где Мацуда выдавал пайки, находилась в углу продовольственного склада, за невысокой перегородкой. Мацуда просиживал там большую часть дня, водрузив на стол ноги, зудевшие от какой-то непонятной болезни. -- Пленные должны скоро подойти, -- напомнил Фуруя, взглянув на стенные часы. Мацуда спустил ноги со стола. -- Пожалуй, вам лучше убраться отсюда. Неровен час, этот придира сюда сунется, -- и он показал глазами на увязанный в головной платок большой сверток на полу, у ног десятника. В свертке была мука. Японцы, служившие на руднике, регулярно заглядывали к Мацуде и потаскивали муку из рабочих пайков. Раньше Мацуда щедро сбывал на сторону и муку, и сахар, и масло, но с приездом Кадзи жить стало труднее. Этот ворчливый субъект совал свой нос во все щели. Мацуда долго ломал голову над тем, как усыпить бдительность нового начальника отдела, пока не додумался до одной хитрости. На листе бумаги из служебного блокнота, которым он почти не пользовался, Мацуда, основательно попотев, сочинил докладную записку: "В порядке поощрения за увеличение добычи предлагаю выдавать спецпаек служащим-японцам..." Мацуда был неглуп. Ни у одного из двухсот служащих-японцев, которые время от времени получали бы незаконный "спецпаек" из фондов, отпускаемых для рабочих, язык не повернется упрекнуть Мацуду в недостаче. Служащие будут ему благодарны, -- рассчитал Мацуда, и директор будет доволен -- как-никак, это вклад в дело подъема добычи... Мацуда целился убить трех зайцев! Все равно, рассуждал он, продукты эти отпускаются в таком количестве, что рабочим не достанется и по крупице, поэтому их не выдавали вообще. Запасы из месяца в месяц возрастали, сейчас их накопилось довольно. Но беда была в том, что это блестящее предложение могло попасть в главное правление только по инстанции, через Кадзи. Так и получилось. Доклад Мацуды, стоивший ему нескольких дней труда, попал на стол Кадзи, но дальше не пошел и через два дня вернулся к автору с резолюцией, начертанной красным карандашом. Он и сейчас лежал перед Мацудой на конторке. Красные иероглифы, начертанные Кадзи, гласили: "Поощрение служащих-японцев относится к компетенции общего отдела Главного управления". Так Мацуда по вине Кадзи потерял возможность отличиться перед начальством. Он в сердцах обругал Кадзи скотиной и решил разбазаривать продукты старым способом. Мацуда беспокойно глянул на часы. Как только на углу квадратной площадки перед зданием отдела рабочей силы появится Кадзи, все сотрудники отдела снова почувствуют на себе его властную руку. -- Сматывайтесь, -- поторопил он десятника. Но было уже поздно. Дверь распахнулась и в склад вошел Окидзима. Растерянно пряча глаза, десятник, собравшийся было уходить, снова опустился на стул. - Папаша Мацуда, -- сказал Окидзима, обежав конторку свирепым взглядом и мигом сообразив, что тут происходит, -- попрошу с сегодняшнего вечера выдавать на спецрабочих муку и пшено. - Это пленным-то? Тогда вольным рабочим ничего не останется! -- запротестовал было Мацуда. Окидзима усмехнулся. -- Вольным рабочим? Мацуда понял брошенный на него взгляд и сник. -- Потому что мало отпускают. Хотел накопить и тогда уж выдать... Окидзима не выдержал, захохотал. Он поддал ногой сверток у ног десятника. -- Порядком мучицы. Белая? Напуганный возбужденно сверкающими глазами Окидзимы и его необычным, растерзанным видом, десятник что-то лепетал в свое оправдание: "Работа... неприятности..." -- Ладно, нечего хлопать губами, не рыба! Выметайся отсюда. Живо!
– - прикрикнул Окидзима, -- а не то я устрою тебе неприятность -- век не забудешь. Растягивая рот в вымученной угодливой улыбке, десятник поспешил убраться. -- Я не больно силен в счетоводстве, -- заговорил Окидзима, присаживаясь на конторку в то самое мгновение, когда Мацуда собрался водрузить на нее ноги в знак полного пренебрежения к заместителю начальника, -- так вот, я не больно силен в счетоводстве, но все же подсчитал: месячный паек муки и пшена на шестьсот человек составляет всего двухдневную норму на десять тысяч. Выходит, вольным рабочим придется только один раз растянуть на десять дней восьмидневную норму. Так что нельзя сказать, что на их долю ничего не достанется. - Это что, военное начальство приказало так заботиться о пленных?
– - зло спросил Мацуда. -- Не-ет, это, так сказать, долг человечности, -- усмехнулся Окидзима, вспомнив слова Кадзи, сказанные им по дороге на рудник.
– - Ты, конечно, не будешь возражать, верно? К директору ходить не стоит. И без того понятно -- соевыми жмыхами этих скелетов на ноги не поднять. Больному положено больничное питание -- это же долг человека. Фуруя ехидно хмыкнул. - Очень похоже на рассуждения одного ученого господина. - Чего?
– - резко переспросил Окидзима. - Да так... Господин Кадзи у нас не от мира сего. Уж если ему взбрело в голову, что пленные несчастные люди и нуждаются в любовном обхождении, он не уймется, пока не сделает по-своему, чем бы это ему не грозило. - Оно и понятно,-- глубокомысленно изрек Мацуда, -- молод он еще, Кадзи-то. Где же это видано: муку, которую вольные рабочие видят раз в год, пленные будут жрать что ни день подряд! Да если я это сделаю, меня вольные-то из-за угла пристукнут. Нет уж, увольте! - Брось, не рабочих ты боишься, а своих крыс, что у тебя тут кормятся. Боишься -- скажут: "Папаша Мацуда стал что-то непокладистый!" -- Окидзима слез с конторки.-- Так вот, учти: будешь упираться, Кадзи назначит ревизию и так тебя прочистит -- до смерти будешь помнить. Ты ведь знаешь, если Кадзи возьмется -- за три дня на чистую воду выведет. Мацуда надулся и умолк. Если копнут отчетность, ему не уцелеть. На глаза опять попалась его докладная с красной резолюцией. Да-а, занесло его к ним на рудник... Мацуда схватил листок и хотел было разорвать со зла, но тут же передумал. Эта бумажка еще может пригодиться. Такого-то числа такого-то месяца он, Мацуда, внес патриотическое предложение, но господину Кадзи китайцы, по-видимому, дороже японцев, и он это предложение отверг. Мацуда открыл ящик стола и запрятал свою докладную поглубже. Окидзима повернулся к Фуруя. - Возможно, Кадзи не от мира сего, как ты сказал. Но я не могу по справедливости не признать за ним одного: он живет не только брюхом, как ты, у него есть чуточку души. - Наработала его душа, как же. Вон рабочих-то, которых он перевел в подчинение конторы, потихоньку переманили от нас... Окидзима вытаращил глаза. - Как это переманили? - Да уж не знаю как, а только мне сегодня крепко досталось от господина директора. Мацуда ядовито улыбнулся. - Так как же прикажете с мукой и пшеном? Откормим, а они и убегут, а? - Твое дело выполнять разнарядку, -- сухо сказал Окидзима, сбросив ноги Мацуды со стола. - Хорошо, господин Окидзима, -- испуганно заморгал папаша Мацуда.
– - Хорошо. Окидзима даже не усмехнулся, что бывало с ним редко.
24
Прослышав, что с рудника увели сразу сто пятьдесят рабочих, Чен бросился искать Кадзи. Чен подумал, что ничего этого не случилось бы, если б он утром рассказал Кадзи о своих догадках. Ему захотелось как-то исправить свою ошибку. Чен решил дождаться, когда Кадзи пойдет из главной конторы, перехватить его на дороге и все рассказать. Как только фигура Кадзи показалась на холме, Чен, забыв об усталости, бросился по крутой дороге навстречу и, обливаясь потом, сообщил Кадзи новость. Кадзи сказал, что уже слышал, и бросил на него безразлично-хмурый взгляд. Чен осекся и не нашел ничего лучше, как спросить, почему, по мнению господина начальника отдела, рабочие уходят на другие рудники. Чен предполагал, что Кадзи спросит его: "А ты как думаешь?" И тогда он ответит, что есть жулики, которые торгуют рабочими. Но Кадзи только бросил ему на ходу: -- Ты китаец и спрашиваешь это у меня, японца. А ты что, не ушел бы, если б тебе там больше предложили? Чен замотал головой. - Не ушел бы. Потому что во много раз лучше работать на рудник, чем на подрядчика. - Я тоже так считал, -- сказал Кадзи, и в голосе его послышались издевка над самим собой.
– - Это же бесспорно, -- загорячился он.
– - Тут не может быть ошибки! И все-таки они ушли... Достаточно помахать у них перед носом бумажкой в десять иен, и они уходят. Видно, им и вправду просто хочется хоть один раз напиться самогона, набить брюхо свининой и, набравшись силенок, переспать с бабой... А может, надо послать денег родным... или отдать долг, а тут сразу десятка... А, Чен? Может, поэтому? Я их вырвал из лап подрядчиков, им стало немного полегче, посвободнее, вот они и решили воспользоваться этой свободой... Чтобы снова угодить в лапы кровососам! Дурачье! Кадзи силился подавить бушевавшую в нем ярость. - Я вчера видел...
– - робко начал Чен. - Кого? Рабочих этих? - Нет. Вчера поздно вечером из харчевни в поселке вышел господин Фуруя с одним человеком, у того еще на лице большой шрам... Похож на корейца. Так вот, этот кореец...
– - Чен взглянул на Кадзи; тот сосредоточенно молчал -- значит, слушал.
– - Этот кореец, прощаясь, сказал господину Фуруя: "Устрой такое дельце. Мы ведь с тобой, как говорится, "вместе живем, вместе процветаем". (Ходячая фраза японской империалистической пропаганды по поводу "союза" с марионеточным государством Маньчжоу-Го.) -- Вместе процветаем?.. -- Кадзи остановился, взгляд его стал настороженным. -- Я ходил покупать лекарство матери... -- А при чем тут побег рабочих? -- опросил Кадзи негромко, но угрожающе. Чен растерялся. -- Я не знаю, только... Кадзи уставился на юношу. Ему хотелось крикнуть: "Что же ты мне сразу не сказал?" -- но вместо этого он только желчно буркнул, что терпеть не может доносчиков.
– - Никто не просил тебя шпионить, Чен,-- сказал он. Фуруя с кем-то разговаривал. Конечно, этот Фуруя -- личность темная. Но сам по себе факт явно недостаточный, чтобы подозревать его. Это опасный путь. Как он будет выглядеть, если Фуруя ни при чем?.. Кадзи, не глядя на Чена, пошел прочь. Чен стоял, не понимая, чем он рассердил начальника. Он хотел помочь ему и думал, что господин Кадзи будет доволен. Чен любил Кадзи. Кадзи не отличал его от японцев, Чен очень ценил это. Наверно, у господина Кадзи сегодня просто плохое настроение. Понятно -- неприятности одна за другой, вот он и сердится, срывает на нем злость. Горькая обида сдавила грудь. У входа в отдел Кадзи столкнулся с Окидзимой. Оглядев живописные лохмотья друг у друга, они обменялись улыбками. - Я все подготовил. Как у директора? Сколько дает им на отдых? - Месяц. - Молодчина. Ты, а не директор. Ну, пошли домой, вымыться надо. Противно, будто коростой оброс. - У меня тут еще одно дело. Окидзима взглянул на Кадзи. Губы твердо сжаты. Лицо невеселое. Если сейчас пустить его в отдел -- кинется разбираться в этой истории с угоном рабочих и совсем скиснет. -- Пошли, пошли домой! Надо привести себя в порядок. Смотри, на кого мы похожи. -- Я на минуту, -- Кадзи кивнул и толкнул дверь конторы. Фуруя немедленно доложил ему о происшествии. Кадзи разглядывал его сонное лицо. Неужели он? -- Ну как, болит живот?
– - внезапно спросил Кадзи. Фуруя, по-видимому, забыл, что ссылался вчера на боль в желудке. Он опешил, потом спохватился, торопливо поблагодарил за внимание и сказал, что немного полегчало. - Китайские блюда надо выбирать с умом. Наверно, жирного вчера много съели. - Вообще не ел. - Вот как! Возможно, я обознался. Я заходил с женой в кафе, в соседней кабинке мне послышался ваш голос... Сонливое лицо Фуруя по-прежнему ничего не выражало. Кадзи достал сигарету, угостил Фуруя. - Ну ладно. Так кто же у нас переманил рабочих, как вы полагаете? - Ума не приложу. - Ну, если вы, старый работник, ума не приложите, то мне наверно, и браться за расследование не стоит. В этом деле замешан кто-то из наших сотрудников. Я попрошу вас присмотреться ко всем, кто внушает подозрения. Китаец это или японец -- не важно. - Слушаюсь. У Фуруя было каменное лицо. Вошел Чен и молча уселся за свой стол. Кадзи посмотрел на него и решил про себя, что он верит Фуруя не меньше, чем Чену. На душе было тревожно. Он чувствовал, знал, что за спиной кто-то издевается над его усилиями, смеется, показывает язык. Знал и злился. И понимая, что злится впустую, впадал в ярость. -- Вот уж спецрабочие будут вам благодарны, господин Кадзи! Белой муки они, пожалуй, и на свободе в глаза не видели, -- сказал Фуруя. Похоже было, что он просто издевается. И снова возникла в памяти толпа
– - Не скажете ли вы, чтобы мне дали немного пшеничной муки? Матушка очень болеет, а у нас одни жмыхи и гаолян. Кадзи ни разу не видел матери Чена, хотя в воображении его уже давно сложился образ маленькой, рано состарившейся женщины с крохотными забинтованными ногами; у нее часто болит голова, она щиплет себе виски и лоб, и от этого у нее под глазами огромные фиолетовые синяки; брови у нее нахмурены, она вечно брюзжит и жалуется, она поехала вдогонку за женихом и мечтала найти свое горькое счастье в бездомной скитальческой жизни, а теперь молится об одном -- съездить в Шаньдун и похвастаться перед родней: "Муженек мой разбогател и выстроил огромный дом, а сын окончил японское училище и стал важным начальником в Маньчжурии". Ее муж размозжил себе голову, свалившись в заброшенный шурф, а сын тянет лямку канцеляриста за полторы иены в день. Если будет стараться, лет через десять ему, пожалуй, будут платить две иены... Но покупать из-под полы муку для матери он не может... - Мне очень хочется помочь тебе, -- сказал Кадзи извиняющимся тоном, -- но не могу же я делать для тебя исключение. - Простите. Да, на складе много муки, целые штабели мешков с мукой. Она предназначена для выдачи смехотворно маленькими порциями китайским рабочим -- дважды в год, в новогодний праздник и в день поминовения предков. Такую же порцию дополнительно полагается выдавать особо отличившимся рабочим, не имеющим за год ни одного прогула. А честно говоря, эта мука предназначена для того, чтобы японцы растаскивали ее как крысы... Ему очень хотелось дать Чену муки. Это так просто -- проявить ничтожную снисходительность. И люди о нем будут говорить хорошо, скажут: добрый, сочувствует... Но тут Кадзи представил себе злорадную ухмылку Мацуды: "Похоже, -- скажет он, -- и ты начал кое-что понимать. Давно бы так. Ну, теперь-то ты не станешь возвращать мою докладную?" Кадзи окликнул Чена. -- Постой-ка, Чен. Весь этот месяц спецрабочие будут получать муку и пшено. Надзор за выдачей вечерней нормы возлагаю на тебя. Понял? Чен, недоумевая, посмотрел на Кадзи. Потом лицо его осветилось широкой счастливой улыбкой.
25
На руднике только и разговоров было о том, как опростоволосился Кадзи -- сколько рабочих увели у него из-под носа! Это событие стало темой номер один, тем более что жизнь молодой четы, недавно приехавшей на рудник, была в центре внимания местных дам. - Зазнался, вот и перехватил через край... - Известно, молодость -- глупость. - Тут люди стреляные, огонь и воду прошли. Не так просто их одолеть. - А вы слышали, как он взятку обратно отправил? Благородство захотел показать! - Вот и сел в лужу! Ха-ха-ха!.. - Ну зачем так! Нехорошо смеяться над человеком, неопытный еще. - Эге, да ты к нему, видно, неравнодушна. Зря стараешься, у него жена красавица... Обойдя единственную в поселке улицу, пересуды дошли до Митико. Кадзи не сказал ей ни слова о своей неудаче. Не потому, что стыдился признаться в промахе. Он не считал это своей ошибкой. Что-то было неправильно, порочно, но где -- он еще не разобрал и не видел необходимости попусту тревожить Митико. А Митико поняла все по-другому: он не хочет делиться с ней своими мыслями и переживаниями. - Ведь если б я знала все это заранее от тебя, я могла бы заставить сплетниц прикусить языки, -- сетовала Митико.
– - А так что я могла им ответить? - А ты ничего не отвечай, -- посоветовал Кадзи.
– - Они привезли свои островные замашки, завидуют чужому успеху, радуются чужой неудаче. Ну и пусть себе болтают, меня это не трогает. Плохо другое -- сам не могу никак разобраться... - В чем? - В том, как обращаться с людьми, которые не уважают собственного человеческого достоинства... - А что, опять хотят переманить? - Да пока не знаю. Но буду следить. Впрочем, как тут уследишь! Проберется какой-нибудь субъект, сунет им денег, наговорит сладких слов... - Но ведь ты не можешь обещать им больше денег? Компания не согласится. - В том-то и дело, -- подтвердил Кадзи.
– - Компания не согласится. - Тогда нечего и голову ломать. Может, им надо лекции читать или проповеди, мол, человек существо высшее, человеком нельзя торговать... Ну, вроде как в начальной школе... И Митико сама же рассмеялась наивности своего предложения. Так по-детски светел был ее смех, что и Кадзи заулыбался. Как это нелепо, как жестоко -- поддерживать темноту, дремучее невежество людей и, пользуясь им, выжимать из них все соки, все, что они могут отдать. В этом квинтэссенция колониализма. И Кадзи вздохнул. Митико своим ребяческим смехом, сама того не подозревая, открыла ему глаза: яркий луч высветил из окружающей мглы грозный риф, на который Кадзи сам, по доброй воле направил свой утлый челн! На "морской карте", приведшей его сюда, на рудник, этот риф не был обозначен... Он не знал о нем, когда писал о "проблемах управления колониальной рабочей силой". А если бы знал и написал?.. - Тогда было бы так!
– - сказал он вслух и ударил ребром ладони себе по затылку. - Та-ак?!
– - Митико погладила его шею. -- Зачем ты, не надо... Что ты собираешься делать? - Если б знал, сам бы написал, как выразился почтеннейший Окидзима. Откинувшись на спину, Кадзи уставился на яркую лампочку. Митико наклонилась и заглянула ему в лицо. Он даже не улыбнулся. - И ничего, ничего нельзя сделать?
– - тихо спросила Митико. - Как сняться с камней и не пойти ко дну?..-- проговорил Кадзи, не глядя на Митико. Она почувствовала, что мысли мужа ушли куда-то далеко-далеко. -- Вот иной раз хочу оторваться мыслями от войны, -- повернулся к ней Кадзи, -- а ничего не выходит. Жизнь снова тащит назад. Впрочем, это у всех так, наверно... Митико не поняла. Только сердцем любящей женщины ощутила, как бьется муж, пытаясь вырваться из какой-то огромной злой паутины, опутавшей его. И не могла, не знала, как спасти его. Ей стало страшно. Казалось, что само, ее маленькое счастье вместе с ее Кадзи беспомощно барахтается в паучьих лапах и гибнет у нее на глазах. - Придумай, сделай, чтобы все было хорошо, -- прошептала она умоляюще. - Попробую, -- грустно усмехнулся Кадзи.
– - Помнишь, ты говорила: какой бы тяжкий гнет на нас ни взвалили, надо выстоять, надо выжить. Ты и сейчас думаешь, что в этом радость? - Да!
– - сказала она твердо, и от этих слов ей самой стало легче. А Кадзи вспомнил ухмыляющегося Окидзиму: "Уж очень ты заботишься о чистоте своей шкуры... Ну что ж, давай, покажи как выглядит честная жизнь... Если только можно назвать честной жизнь человека, уже причастного к преступлению..."
26
Через три недели по приказу директора спецрабочих вывели на работу. Поводом к этому послужило очередное требование правления увеличить добычу. Вообще-то по сравнению с недавним прошлым рудник достиг заметных успехов, но до выполнения плана было еще далеко. Удивляться было нечему -- планы составлялись без учета реальных возможностей и отражали только потребности военной промышленности в металле. По-видимому, там, наверху, считали, что недостаток производственных мощностей может быть восполнен патриотическим духом... И соленым потом спецрабочих, где это возможно. -- Завтра начинаете работать, -- объявил Окидзима старостам, -- и переводитесь на общее питание -- гаолян и жмыхи. Как все рабочие. Старосты выслушали распоряжение равнодушно. За три недели отдыха спецрабочие немного отошли. Кожа, покрытая струпьями, начала очищаться, исчезла ее мертвенная, землистая бледность. Только одно не изменилось -- безжизненные, бесстрастные, ничего не выражающие лица. Запертые за колючую проволоку люди бесцельно бродили, останавливались, тупо смотрели на волю за проволокой и снова бесцельно бродили по загону. Распечатав пачку сигарет, Кадзи угостил старост. Сун, староста второго барака, взял сигарету и поблагодарил. Взял Хоу из первого барака, и Хуан из третьего, и Гао из четвертого. Главный староста Ван Тин-ли молча отвернулся. Застывшая ледяная гримаса на его лице могла сойти и за холодную улыбку. Он словно говорил: сигаретами нас не купишь. Кадзи пристально оглядел его. Высокий, с тонкими чертами лица, Ван Тин-ли не походил на простолюдина. - Не куришь?
– - спросил Кадзи по-китайски. -- Раньше курил. - Бросил? - Хватает мучений и без того, -- спокойно и тихо ответил Ван.
– - Покуришь раз -- потом будешь мучиться без курева. - Так называемая революционная стойкость?
– - иронически буркнул себе под нос Кадзи. - Не думаю, чтобы японцы стали снабжать нас сигаретами, -- сдержанно возразил Ван.
– - Лучше не привыкать. - Вот тебе и благодарность!
– - грубо прервал его Окидзима и посмотрел на Кадзи.
– - Спасали их от смерти, лечили, а вот и благодарность! Ван только усмехнулся. - Мы когда свободна будет? -- неожиданно спросил Хоу на ломаном японском языке.
– - Мы народ крестьянска, воевать нет, тихо. Японский солдат пришла, наша женщина губил, мужчин туда-сюда гнал. Плохо совсем. Был тысяча, еще больше. Теперь шестьсот нет. Где остались? Помер! - Нет, не помер!
– гневно вмешался Сунн .-- Не помер! Убили их! - Я обещаю, здесь этого не повторится!
– - торжественно заявил Кадзи. - Японский люди красиво говорят. И пишет красиво, -- горько сказал Гао.
– - Только неправда все, одни слова. Окидзима сверкнул белками. - Вы вольны верить японцам или не верить. Только помните -- сейчас вы во власти японцев. Господин Кадзи и я -- тоже японцы. Вот и подумайте, какая вам польза от таких разговоров. Под надзором военных были -- небось помалкивали. Еще бы, там с вами не церемонились, сболтнешь лишнее -- на месте расстреляют. А у нас отъелись на белой мучке за три недели и осмелели! Очень рад за вас, конечно, но советую не забывать -- вы пленные, а мы ваши надзиратели. Так что особенно хорохориться не советую! - Вы видите колючую проволоку,-- медленно заговорил Кадзи по-китайски.
– - Так вот, от вас зависит, снимут ее отсюда или оставят. Думайте, как хотите, но я лично считаю, что ваше будущее в ваших руках. Ван Тин-ли искоса посмотрел на Кадзи. Староста третьего барака Хуан сказал: -- Когда в человек ложь нет, мы верим. Мы верим начальник, пускай начальник верит нам. Хорошо. И на губах его мелькнула чуть заметная хитрая усмешка. -- А ты что скажешь?
– - спросил Кадзи у Ванна. Тот ответил, что они не солдаты, поэтому имеют право требовать освобождения, а японцы по той же причине не имеют права их задерживать. -- Мне очень жаль, но права освободить вас я не имею. На меня возложена как раз обратная обязанность: не допускать вашего побега, -- ответил Кадзи.
– - Ну что, Ван, в военном лагере ты мог так разговаривать, признайся? -- Конечно, нет,-- рассмеялся Окидзима. - А почему? Наверно, опасно было? Ван молчал. - А здесь не опасно? - Хотели бы нас уничтожить -- не стали бы кормить пшеничными лепешками и лечить три недели,-- тихо проговорил Ван. - Что ж, ход мысли правильный, -- усмехнулся Кадзи и повернулся к Окидзиме.
– - Будь добр, скажи им: если угроза смерти делает их покорными, а малейшее проявление снисходительности порождает дух сопротивления, нам придется пересмотреть свое отношение к ним. Даровать им свободу, как это ни грустно, не в нашей власти. Возможности у нас весьма ограничены. Окидзима точнейшим образом перевел все это на китайский. Лица старост по-прежнему оставались бесстрастными, только Ван взметнул на Кадэи спокойный немигающий взгляд. Наутро Кадзи с порога конторы наблюдал, как колонна спецрабочих во главе с Окидзимой шла на работу по специально для них огороженной с обеих сторон высоким проволочным забором дороге. Мальчишка-посыльный упер руки в бока и важно произнес за спиной Кадзи: -- Очень несчастные люди. Обязательно убегут, господин Кадзи. Кадзи обернулся и удивленно оглядел заморыша. -- А ты откуда знаешь? -- Чен сказал. Кадзи крикнул Чена. Тот выбежал к дверям. - Убегут, говоришь?
– - Кадзи показал глазами в сторону удаляющейся колонны. - Они работали в деревне, на своей земле...
– - Чен замялся, не решаясь продолжать. - Ну и что же? - Разве они захотят тут работать? У них ведь в деревне матери, жены, дети... - Возможно. Но куда они денутся, если сбегут? Снова попадут в руки наших войск. Или им придется скрываться, а это похуже бродяжничества. Твой отец был бродячим рабочим, ты должен знать, что это за радость. Солонее придется, чем здесь... - Бродяжить люди уходят по своей воле. Бросают дом, потому что нечем жить, идут искать пропитание в другом месте. А эти разве сами ушли от своих семей? - Пожалуй, ты прав... -- пробормотал Кадзи. -- Но у меня здесь не лагерь военнопленных. Я пытаюсь обращаться с ними как с людьми, понимаешь? Чен кивнул, но ничего не ответил. Колонна уже поднималась по склону. Люди в колонне казались теперь крохотными, как игрушечные солдатики. Оттуда, с высоты их четыре барака, обнесенные колючей изгородью, должно быть, видны как на ладони. И по обе стороны дороги тоже колючая проволока. -- Пока что все выглядит так, будто я говорю красивые слова.
– - Он покосился на Чена. Тот чуть заметно улыбнулся. -- Но я добьюсь, чтобы это были не только слова, вот увидишь,-- и Кадзи уже прямо взглянул в глаза Чену.
27
– - С завтрашнего дня объявляем штурмовой месячник борьбы за высокую добычу, -- сказал директор собравшимся в его кабинете.
– - Ставлю задачу поднять добычу на двадцать процентов на обоих участках! Дело несложное. Потери рабочего времени у вас составляли не меньше двадцати, а то и все тридцать процентов. Вот и ликвидируйте эти потери! Я требую полного напряжения сил, максимальной энергии. Пока суточное задание не выполнено, из штольни не уходить! - Два-адцать процентов...
– - протянул начальник участка Сэкигути.
– - Один процент -- еще куда ни шло. - Двадцать процентов! -- твердо повторил директор, подняв волосатую руку.
– - Признаюсь, я хотел было назначить тридцать. Поступила директива правления. Со следующей неделя на всех предприятиях нашей компании начинается штурмовой месячник. Лаохулину приказано начать штурм завтра. Если другие кое-как еще справляются с планом, то мы ведь его еще ни разу не выполнили. Пора положить этому конец. - Двадцать процентов нам не поднять, директор, -- сказал начальник участка Коикэ.
– - Мы уже и сейчас почти на пределе. - Ты случайно не забыл, что мы воюем?
– - ядовито спросил директор. Он с размаху хлопнул ладонью по газете на столе.
– Вы читали, что сегодня пишут? "Оборонять зону совместного процветания хотя бы ценою жизни!..
– - вот что здесь написано! "Противник переходит в контрнаступление". Вот что здесь написано! "Противник пытается сорвать наши созидательные планы..." Это не шутки! "Напряженное положение на важнейшем участке фронта -- в юго-западной части Тихого океана..." Понятно? С душонкой поденщика на войне победы не добьешься! Вы что, не знаете "Памятку солдату в бою"?.. В самые критические минуты боя, когда схватка с противником достигает наивысшего напряжения, солдат не должен терять самообладания и обязан спокойно продолжать выполнение задачи, изыскивая наилучшие...
– - вот что там написано! Сравним производственную мощность нашего рудника с силой, скажем, дивизии. Что, по-вашему, должна делать дивизия, если противник выставит против нее две дивизии? Крикнуть, что мы, мол, и так уже работаем на полную мощность, и спасаться бегством? Как вы можете так рассуждать! Вы воины, стоящие во главе самых важных участков самого важного для войны производства!
– - В такт своим словам директор колотил по столу свернутой газетой. -- До меня дошли сведения, что на заседании правления компании будто бы стоял даже вопрос о полной замене руководящего персонала нашего рудника, если мы не добьемся прироста добычи. Но я полон решимости продолжать штурм и два, и три месяца, пока намеченный прирост будет не только достигнут, но и превзойден. Кто не согласен, прошу высказаться здесь, сейчас. В дальнейшем, господа, руководствуясь высокой целью победного завершения войны, я никаких ваших оправданий принимать не буду! Все молчали. За окнами трещали цикады. Припекало беспощадное полуденное солнце. Директор отирал пот, струившийся по его щекам и стекавший каплями с подбородка. Тягостную паузу нарушил Окадзаки. -- Господин Сэкигути, доложите директору: наш участок берется выполнить задачу. Я, Окадзаки, даю слово мужчины, что добьюсь прироста добычи на двадцать процентов. Взаимное понимание пронизало в это мгновение души директора и Окадзаки. -- Но хочу предупредить, директор, что раз уж беру на себя такое дело, то в средствах стесняться не буду. -- И Окадзаки скользнул взглядом по Кадзи.
28
Окадзаки уже видел на своей груди награду, а в руках личную благодарность командующего Квантунской армией. И кто знает, ликовал он, вполне возможно, что скоро на всю страну прогремит его имя, имя лучшего воина промышленного фронта Японии! Собрав у входа в штольню надзирателей, он произнес перед ними речь: -- Слушать меня внимательно! Завтра начинается месячник штурма. Приказано увеличить добычу на двадцать процентов. Я решил к этим двадцати добавить еще двадцать. На меньшем не остановлюсь. Понятно? Гоняйте их, не давайте им вздохнуть -- и задача будет выполнена! Тому, кто перевыполнит задание, обещаю выдрать у директора денежную премию, а потом сам отвезу его в город и такую добуду красотку, какая вам, голодранцам, и во сне не снилась! Вы тоже читали, наверно, эту... памятку солдату... Знаете, как там сказано? Во время боя... гм... когда схватка... Как там дальше? Изыскивать наилучшее... В общем ясно! Вы солдаты! Мы все участвуем в войне! С душонкой поденщика... э-э... победу не заграбастаешь. Понятно? -- Для большей убедительности Окадзаки несколько раз хлестнул по крагам...
– - А ну, у кого пороха не хватает на это дело, шаг вперед! Никто не пошевелился. -- А раз все ясно, так по местам!
29
Хотя с появлением на руднике спецрабочих отдел рабочей силы переключил все свое внимание на них, вольнонаемные рабочие день ото дня стали давать все большую выработку. Вероятно, это явилось просто несколько запоздалым следствием исправления подрядной системы и улучшения условий труда, но на руднике злословили, что "вольные" стали лучше работать, когда Кадзи перестал вмешиваться. И как нарочно, будто в подтверждение, спецрабочие, которым Кадзи отдавал теперь все свое время, работали из рук вон плохо. Директор заподозрил, что Кадзи церемонится с ними, дает им поблажку -- дескать, подневольные люди... Подобная сентиментальность в грозную годину войны была, по мнению директора, нетерпима. Шестьсот человек, если их заставить как следует работать, большая сила. Невзирая на палящую жару, директор отправился в отдел рабочей силы, решив преподать Кадзи урок, так сказать, на его рабочем месте. Кадзи сидел за своим столом и не заметил, как тот вошел. Фуруя вскочил и, по-солдатски вытянувшись, окликнул Кадзи. Директор оглядывал унылую серую комнату. - Почему нет лозунгов штурмового месячника? Кадзи не отвечал: работают ведь не лозунги, а люди. - Значит, трудитесь без лишних слов, так надо понимать?, - Да. - А результаты молчаливого труда не особенно важные. Спецрабочие твои ленятся. Не бойся, копаться в твоих делах не стану, я не затем. Проводи-ка меня в бараки. По дороге директор спросил, где Окидзима. -- Проверяет бараки вольнонаемных, -- ответил Кадзи. - Что, вдвоем пойдем? Кадзи понял и улыбнулся. - Ручаться нельзя. Я тоже не знаю, что у них на уме. Между бараками бродили или валялись в тени свободные от работы люди. У многих еще розовели рубцы от кожных болезней, но в общем теперь они мало чем отличались от вольнонаемных. -- Отъелись. Выглядят прекрасно, -- констатировал директор, мысленно похвалив себя за то, что досрочно прервал отдых пленных. Впереди у стены барака стоял Ван Тин-ли. У его ног на корточках сидели четверо. Казалось, они о чем-то советуются между собой. Метнув холодный взгляд на приближающихся японцев, Ван едва заметно шевельнул ногой. Они замолчали и застыли с безразличным выражением на лицах. Директор и Кадзи прошли мимо. -- В бега собираются?
– - директор многозначительно кивнул через плечо. Поди узнай, собираются или нет. Чен уверяет, что убегут. А он, Кадзи, хочет создать им такие условия, чтобы они поняли -- нигде на свете им не будет так спокойно, как здесь, под его начальством. Излишняя самонадеянность. Кадзи и сам это понимал, но без нее он, пожалуй, не смог бы командовать этими людьми. - В бега собираются? - Не думаю, -- сдержанно ответил Кадзи. - Гм... - Готовлю соображения о рациональной оплате труда спецрабочих, -- доложил Кадзи. - Опла-те? -- насмешливо протянул директор.
– - Да ты что? Миллионер, благотворитель? Где же это видано, чтобы в разгар войны пленным устанавливали зарплату? Такого еще в истории не было, я не читал. Кадзи усмехнулся. Куроки -- историк! Эта мысль показалась ему нелепой. - Ну что ж, в таком случае я войду в историю. - Честолюбие -- неплохая вещь, но только в сочетании со здравым смыслом, господин Кадзи. Куда они будут девать твои деньги, ты подумал? Нет, потому что зелен. Вот скажи, например, чего им сейчас больше всего хочется? Кадзи оглянулся. Китайцев у барака уже не было, но ему показалось, что он чувствует на себе спокойный и холодный взгляд Вана. - Свободы,-- ответил он. - Свобо-оды? Эх, ты, поэт!
– - язвительно процедил директор.
– - Философ! Кадзи стиснул зубы. Увы, не поэт и не философ. И даже не клерк. Он просто сторожевой пес. - О чем может мечтать человек, попавший за решетку? - О свободе, -- упрямо повторил Кадзи. - Чудак, -- рассмеялся директор.
– - О бабе, вот о чем! Конечно, если за решеткой сидит мужчина, -- уточнил директор. Как ни странно, в этот момент директор и Кадзи подумали об одном и том же: в памяти возник выцарапанный на стене барака рисунок: силуэт без головы, с ногами, дорисованными только до колен, - В такой обстановке, милейший Кадзи, человек, получив женщину, воображает, что он обладает всем, о чем ты говоришь: свободой, счастьем -- называй, как хочешь. Ты-то сам до женитьбы, когда в общежитии на койке валялся, о чем думал? О государстве? О политике?
– - директор торжествующе захохотал.
– - То-то! Запомни, чтобы заставить человека, упрятанного за решетку, работать, надо удовлетворить его потребности процентов на семьдесят. Понял? На сто процентов нельзя. Меньше тоже не годится. На семьдесят! Вот чего ты не знал, поэт. А теперь исправляй свою ошибку. - Но... здесь нет таких женщин, -- промямлил Кадзи. - Веселый дом за мостиком знаешь? Он в твоем распоряжении. Гони баб сюда! Кадзи передернуло. Ему захотелось крикнуть директору: "Подумайте, что вы предлагаете?!" Но он только сказал, что, по его мнению, это будет унизительно для женщин и не доставит радости спецрабочим. Он так и выразился: "не доставит радости". -- Хватит болтать, -- оборвал его директор.
– - Я постарше тебя, сам знаю цену радостям. -- Эй, ты, -- окликнул он ближайшего рабочего. Тот подошел.
– - Жрать хочешь?
– - спросил его директор на ломаном китайском. Испуганно забегав глазами, тот робко ответил: - Я сыт, господин. - Очень хорошо, -- буркнул директор. Потом, опять по-китайски, опросил: - Бабу хочешь? На лице китайца появилась кривая улыбка. Заулыбались и другие, оказавшиеся поблизости. - Ну что?
– - директор обернулся к Кадзи.
– - Свобода, любезный поэт, вещь эфемерная, у нее ухватиться не за что, у свободы, по себе знаешь, а? - Рабочих нужно ублажать -- кажется, это соответствует твоим принципам, -- торжествующе продолжал директор. -- Я всегда считаюсь с твоими принципами, видишь? Впрочем, если ты против, -- закончил он, - я могу приказать Окидзиме или Фуруе. - Если позволите, я хотел бы сначала поговорить со старостами, -- сказал Кадзи, -- узнать их мнение. Брови директора полезли на лоб. -- Ты у кого в подчинении состоишь -- у меня или у этих антияпонских элементов? Кадзи побледнел. -- Я понял, -- ответил он.
30
Похвастав поднять добычу на двадцать процентов, Окадзаки уже две недели лез из кожи, чтобы не уронить "слова мужчины", данного им в директорском кабинете. Механизмов не хватало. Окадзаки перегнал рабочих в забои с наиболее благоприятными условиями, где почти не требовалось подготовительных работ. Он свирепо вращал глазами, щелкал хлыстом, остервенело нажимал на подчиненных и гнал добычу, совершенно не считаясь с правилами безопасности. Кровлю крепить не успевали, штреки до нужной ширины не доводились, он кричал и хлестал плеткой, гонял рабочих с места на место. Начальник участка с опаской поглядывал на зверское усердие своего помощника, но сдерживать его побаивался. Так или иначе, дикое упорство Окадзаки и общая атмосфера возбуждения и горячки, порожденные штурмом ("двадцать процентов!"), свое сделали, и ценой отчаянного напряжения добычу удалось поднять почти до намеченного уровня. Окадзаки теперь сидел в штольне до поздней ночи. Рабочим на его участке приходилось туго. За малейшее промедление нещадно избивали. Изнуренные люди теряли силы, тупели, внимание ослабевало, непрестанно росло число мелких увечий. ... С каждой новой рапортичкой о ходе добычи в забоях, которую ему приносили теперь ежечасно, раздражение Окадзаки нарастало. Если так будет продолжаться, дневной план сегодня провалят. Окадзаки приказал передать по всем забоям, чтобы "поднажали", а сам отправился по особенно ненадежным бригадам. Раздраженный взгляд видел всюду распущенность и лень. Ему казалось, что только он один тянет бремя забот о добыче, а остальные и в ус не дуют. Отдел рабсилы -- бездельники! Им бы только сунуть в штольни положенное число рабочих, а как они там работают -- им наплевать... А механизаторы, ремонтники! Пока кончат с наладкой, охрипнешь от брани! Все, что Окадзаки видел вокруг, все, к чему прикасался, вызывало в нем сегодня только ярость. Он уже и сам почувствовал: если в очередной рапортичке снова мелькнут красные цифры недовыполнения, он взорвется. Надо подстегнуть, пока не поздно, не то придется и сегодня застрять на вторую смену и орать до хрипоты. Спецрабочие -- их отличали по красным биркам на шеях -- катили навстречу Окадзаки вагонетки с рудой. Колеса скрипели тягуче, жалобно и, как показалось ему, лениво. Он остановился и принялся подгонять откатчиков. Стремясь поскорее протолкнуть свою вагонетку мимо начальства и уйти с его глаз, откатчики разогнались почти бегом. Отведя душу, Окадзаки двинулся дальше, но по глухому лязгу железа за спиной и внезапной тишине вслед за этим понял, что весь поезд остановился. Он кинулся назад. Откатчик головной вагонетки хрипел, уткнувшись лицом в землю. Под тусклым светом рудничной лампы полуголое костлявое тело сливалось с породой под ногами. Окадзаки рассвирепел. Этого он как будто и не хлестнул ни разу! Хрипит, разжалобить хочет! Ну ладно, он заставит его наверстать потерянное время. И Окадзаки с размаху опустил плеть на костлявую спину. Рабочий дернулся, застонал. Окадзаки снова ударил. Он продолжал бы его хлестать до тех пор, пока тот не встанет или не испустит дух. Но от спецрабочих, сбившихся в кучку, отделился один, пошатываясь, подошел к Окадзаки и остановил его руку. Голая грудь с резко выпирающими ребрами вздымалась, как кузнечные меха, часто и тяжело... -- Господин, это больной. А если умрет? Окадзаки круто повернулся. За долгие годы службы на руднике он привык только к покорности рабочих. Никто никогда не осмеливался остановить его руку. -- Что?!
– - заревел он, весь во власти слепого гнева.
– - Больной? Пусть жалуется на свои болячки Кадзи! Схватив с вагонетки кусок породы, он швырнул его в лицо смельчака. Тот свалился как подкошенный. Окадзаки подлетел и ударил его ногой. -- Зарубите на носу -- я не из того рыхлого теста, как те растяпы из отдела рабсилы, -- рычал Окадзаки.
– - Я сотню таких как вы, прикончу и глазом не моргну! Смолкло раскатистое эхо, в штольне снова наступила тишина, только капли воды с кровли звонко падали в лужи.