Условия человеческого существования
Шрифт:
7
Через несколько дней Кадзи сказал Окидзиме: -- Думаю выводить спецрабочих человек по пятьдесят на пикник. "Пикником" здесь называли работы в степи по сушке фекалий примерно в четырех километрах от рудника. Экскременты десяти тысяч человек вывозились туда, сушились и выдавались окрестному населению для удобрения полей. Правда, на "пикнике" скверно пахло, но все же работа под открытым небом, в поле была спокойнее и легче, чем под землей. - С охраной? - Нет, я буду сам сопровождать. Окидзима заворочал своими выпуклыми глазами: - В последнее время ты действуешь слишком самостоятельно. Смотри, как бы чего не вышло... - Ты прав,-- Кадзи жалко улыбнулся.-- Но я решил больше не писать докладов в правление. Предложение об оплате труда спецрабочих не принято. Новые правила обращения с ними не получили одобрения. Ты что же, думаешь, что мое предложение убрать колючую проволоку вызовет восхищение? Фирме нужна лишь руда, которую добывают спецрабочие, и ей нет никакого дела ни до рабочих, ни до нас с тобой. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Может быть, этим чего-нибудь добьюсь. Окидзима молчал. Самостоятельные действия Кадзи таили в себе опасность. Это было, пожалуй, опаснее, чем побои, к которым порой пытался прибегать Окидзима. Но, с другой стороны, сделать для спецрабочих все сразу было невозможно, поэтому ничего другого не оставалось, как действовать полумерами. Но как все это объяснить пленным? Кадзи чувствовал, что он зашел в тупик. Если спецрабочие ему поверили, они прекратят побеги, но это значит, что данные им обещания надо выполнять. Однако чтобы выполнить эти обещания, ему предстоит борьба с правлением, а может быть, и с армией, которая в десять раз сильнее, чем фирма. И победить он может лишь в том случае, если представит доказательства, что спецрабочие покорно следуют за Кадзи во всех его начинаниях. А для этого в свою очередь необходимо полное доверие к нему со стороны пленных. А уж если они не поверят, то побеги не прекратятся. И это, пожалуй, все, что им останется, чтобы доказать, что они тоже люди. И Кадзи должен молчаливо признать это их право и тем самым поставить под угрозу собственное благополучие и даже жизнь. Но как заслужить их полное доверие? Ведь перед ним закрыты все пути! Ему запрещают сделать для пленных что-нибудь хорошее. Кадзи отправился на сушку фекалий на следующий день. Пятьдесят человек, ступив на землю, не огороженную колючей проволокой, подняли головы и долго смотрели на голубое небо, где освежающе пылало яркое солнце. Все работали как-то по-особому, радостно, без понукания. Кадзи часто объявлял перерыв. Не раз он хотел заговорить с Ван Тин-ли, но ему все казалось, что тот догадается о его сомнениях, о его неуверенности, и не заговаривал. На лицах рабочих, вернувшихся в бараки, когда солнце уже стало заходить, не было и следа обычной усталости. Казалось, они вернулись действительно с пикника. Правда, все были и на этот раз молчаливы. Но когда последний рабочий вошел за проволоку, Ван Тин-ли обернулся к Кадзи и улыбнулся. И только один Кадзи чувствовал себя совершенно разбитым.
8
– - Скажи, Митико, почему сегодня с пикника никто не убежал? Ведь там это было сделать так легко!
– - спросил Кадзи у Митико, склонившейся у топки. - По-моему, они начали тебе верить.-- И Митико, выпрямившись, проверила температуру воды в ванне. - Нет, боялись! Думали, что это какой-то подвох. Как только убедятся, что ничего нет, побегут. - И что же тогда? Прекратишь эти прогулки? - Нет. - Но ведь это опасно! Они могут и тебя убить! - Ну, до этого не дойдет. В общем на первый раз все обошлось благополучно. Правда, беспокойство его не покидало, но настроение было отличным. Ван Тин-ли на обратном пути спросил, будет ли он и в дальнейшем выводить их на работы в поле, хотя бы по очереди, Кадзи ответил, что лишь в том случае, если он, Ван, прекратит побеги. Но как бы там ни было, самому-то Вану Кадзи ни за что не даст убежать; его он сам должен выпустить из-за колючей проволоки. А что, если привести Вана к себе и поговорить с ним? Кадзи взглянул на Митико: -- Может быть, и ты искупаешься? Митико улыбнулась, показав белоснежные зубы: - Хорошо. Встав на дощатую решетку, она мгновенно разделась. В тусклом свете ее белое тело казалось еще более упругим. Кадзи смотрел на нее, не отрываясь. Митико подошла к ванне, и Кадзи молил небо, чтобы больше не было ни побегов, ни разговоров с жандармами. Если еще такое случится, он, пожалуй, потеряет Митико. А он не может без нее... - Послушай,-- сказала Митико, входя в ванну.-- Ведь, как я слышала, производительность на руднике поднялась? - Да, и примерно настолько, насколько мы предполагали. - А за спецрабочих ты сейчас спокоен? - Почти. Но почему ты спрашиваешь об этом? - Если твои пленные успокоятся, может быть, ты попросишь отпуск? Мы съездим в город... - Об этом я не думал,-- ответил Кадзи и вышел из ванны. - Попроси, ладно?
– - Митико подняла на него глаза. - Хватит! Сейчас я думаю только о тебе. - Неправда, ты всегда думаешь о них,-- она прижала его голову к своей груди.-- В городе ты хоть отдохнешь немного, забудешь о работе. Отпуск ему необходим. Если так будет продолжаться, его нервы сдадут. И тогда в их жизни останется только колючее отчуждение. Что бы они ни делали, все их будет раздражать, начнутся раздоры. У нее заныло сердце; неужели это когда-нибудь может случиться? Она вспомнила их последнюю размолвку. Горечь от нее еще не прошла, какая-то ссадина упорно
– - решительно сказала Митико.-- И я тогда уже... - Я ведь люблю не большого начальника, а тебя! Кадзи сунул голову под кран, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза. Кто же он такой в конце концов? Непоследовательный гуманист, послушный чиновник? Феминист, сочувствующий уличной девке и забывающий о жене? Верный слуга и способный работник, приумножающий военную мощь Японии? Глупец, расстрачивагощий себя в какой-то страсти, которой, возможно, в нем совсем и нет? А перед глазами его стояла сверкающая, свежая молодость, и его грудь теснило желание. Шесть месяцев назад он продал кусочек своей души, чтобы получить право владеть этой юной красотой. А теперь выходит, он продает и эту красоту, и свою душу, приобретая взамен только терзания. - Если все будет спокойно, я возьму отпуск,-- сказал Кадзи.-- Ты права. - Обязательно возьми, прошу тебя!
– - И Митико потянулась к нему. - Хорошо... Кадзи обхватил Митико за плечи. Сильные руки приподняли ее и вытащили из ванны.
9
Пикники устраивались уже несколько раз с интервалом в два-три дня. Все сходило пока благополучно. Однажды Кадзи взял с собой и Чена. Во время перерыва Кадзи спросил его: - Как себя чувствует мать? Все еще плоха? - Так себе, все болеет,-- стараясь не глядеть на Кадзи, ответил Чен. - Все еще просит белой муки? Чен мельком взглянул на Кадзи и тут же опустил глаза. Он стал рисовать на земле чайникоподобную голову хозяина пампушечной, лицо складского сторожа, фигуру мадам Цзинь. Затем все стер. - Она уже смирилась!
– - очень тихо ответил Чен и чуточку покраснел. (С того дня пампушечник давал ему муку, хоть и понемногу.) - Тогда я был виноват. Ты меня прости. Ты, наверно, решил, что мне нельзя доверять, что у меня слова расходятся с делом? У Чена сильнее забилось сердце, он опять мельком посмотрел на Кадзи. - Я иногда несдержан, я это знаю. - Да что вы... Теперь слишком поздно, он уже совершил непоправимое. Если Кадзи узнает, что он наделал, ему не сдобровать. Некоторое время оба молчали. В бездонном синем небе молодо сияло солнце. Кадзи внезапно сказал: -- Я недавно просматривал списки служащих-китайцев. Оказывается, Чао из трансформаторной учился с тобой в одной школе! У Чена от испуга запершило в горле, и он проглотил слюну. - Да. - Вы, верно, друзья? - Да. Немного подумав, Кадзи спросил: -- Интересно, кто тогда выключил ток? Чен отвернулся. Этот Кадзи обязательно заметит, что кровь прилила к его щекам! Люди ведь не могут испариться,-- продолжал Кадзи.-- В тот вечер дежурили японец Акияма и Чао... - Вы думаете, это Чао? -- глухо спросил Чен. Сердце у него забилось сильнее. С рассеянным видом, словно вглядываясь вдаль, Кадзи сказал: -- Скажи ему, чтобы он больше этого не делал. Чен решился было во всем признаться, но Кадзи уже встал. -- Ну, давай работать.
10
Поздно ночью в полутемной комнатенке китайской кухни Фуруя говорил Чон Чхвану: -- В субботу Кадзи берет отпуск на четыре дня. Чон Чхван придвинул ближе свое обезображенное шрамом лицо. Окидзима будет завален работой, вот в это время и действуй,-- и Фуруя передал Чон Чхвану клочок бумаги, исписанный номерами бараков вольнонаемных рабочих. - У этих заработки плохие, да и подрядчику они, похоже, задолжали изрядно. Их-то легче будет выудить. - Всего пятьдесят человек,-- прищелкнул языком Чон Чхван.-- Сколько возимся, а только пятьдесят человек... Разве это работа? - И этим будь доволен,-- необычно строгим для него тоном сказал Фуруя. Его сонное лицо в тусклом свете казалось острым и страшным.-- Оплату повысили, вот и идет на крючок одна мелюзга. Кадзи, конечно, на седьмом небе. Ведь это все удачи его отдела, да и в штурмовом месячнике он идет впереди. Фуруя представил себе, как Кадзи вместе с Митико идут по городу. Митико идет рядом с мужем, заглядывая ему в лицо. Какая у нее тонкая талия, какие упругие бедра! Жена Фуруя одного возраста с ней, но кажется вдвое старше. На сердце Фуруя падают ядовитые капли зависти. Ходят слухи, что этой осенью будет новая мобилизация. Неизвестно, откуда берутся эти слухи, но они часто подтверждаются. Призывать будто бы собираются на трехмесячный срок, но кто знает, как могут растянуть его... Там смотри и на годы расстанешься с волей. Если будет мобилизация, то Фуруя тоже вытащат из запаса. А Кадзи останется, да еще будет со своей Митико развлекаться в городе. -- Кадзи-то будет в отпуске, но Окидзима тоже не промах, У него глаз острый, так что ты поосторожнее,-- Фуруя пристально посмотрел на Чон Чхвана.-- Если удачно выведешь этих, быстро подготовлю следующую партию. "Пока у Кадзи и Окидзимы голова болит от побегов спецрабочих, нужно, не мешкая, подзаработать на вольнонаемных",-- размышлял Фуруя. Но Чон Чхван был недоволен. Надо найти способ выводить _спецрабочих, на них заработаешь побольше, чем на этих, обычных. Это ведь гроши какие-то, а не заработок. - Есть у меня, Фуруя, одно интересное предложение,-- сказал Чон Чхван, отхлебнув вина.-- Когда Кадзи будет в отпуске, не сходишь ли ты на сушилку со спецрабочими? - Что ты надумал? - По дороге кто-нибудь тебя свяжет, пленные все разбегутся, но их соберет и уведет Чон Чхван. Пятьдесят человек! Если даже по тридцать иен за каждого, и то тысяча пятьсот!.. И отвечать не будешь, ведь тебя свяжут. Чон Чхван хрипло засмеялся. У Фуруя от этого предложения даже дыхание сперло. - Тебе нужны деньги, мне тоже. Ведь ты и я "совместно живем, совместно процветаем",-- Чон Чхван хитро подмигнул. - А если Кадзи меня не пустит?
– - дрожащим голосом сказал Фуруя. - Что ж, тогда самого Кадзи придется связать! - Так это ты, значит, устроил последний побег? -- Фуруя исподлобья посмотрел на Чон Чхвана. Лицо корейца показалось ему сейчас особенно страшным. - Одна колючая проволока знает. Я не знаю. Ну как, мое предложение подходит? Фуруя на мгновение представил, как на Кадзи нападают несколько человек. И вот он, окровавленный, уже лежит на земле. В этой картине было что-то отрадное. И все же он ненавидит не Кадзи. Он его успехи ненавидит. Ведь везет же молокососу! О мобилизации не беспокоится, гуляет себе в городе с молодой, красивой женой. А у него разве жизнь? Деньги достает нечестным путем, украдкой передает жене и в страхе ждет мобилизации. Дрожащим шепотом Фуруя ответил: -- Что ж, предложение, достойное головореза. Только смотри, будешь меня вязать -- не оплошай, вяжи натурально. Чон Чхван снова хрипло рассмеялся. - В таких делах на меня можно положиться. - Если попадемся -- конец,-- Фуруя едва шевелил губами.-- Один удар жандармской саблей -- и все!.. Расставшись с Фуруя, Чон Чхван в отличном настроении направился в "веселый дом". К нему подбежала одна из женщин и попыталась его обнять, но он ее отстранил. - Где Цзинь? - Спит со своим сопляком. Чон Чхван криво усмехнулся и прошел в глубь барака. У каморки Цзинь он остановился и тихо позвал: "Цзинь!" Занавеска раздвинулась. Цзинь, на ходу натягивая халат, взяла Чон Чхвана под руку и повела в конец коридора. - Что делать?
– - шепотом начала она.-- Чен говорит, что больше не хочет этим заниматься. - Не хочет?
– - лицо корейца передернулось.-- Кто раз сделал -- сто раз сделал. - Молодой он, не понимает этого. Говорит, что не хочет со мной идти по опасной дорожке. - А спать с тобой хочет? - И меня просит больше ничего не делать. - А ты что ответила? - Сказала, что все скоро кончится. Чон Чхван зло посмотрел в сторону каморки Цзинь. -- Дерьмо! Может, он уже японцам все выложил? - Нет, этот мальчик не из таких, он этого не сделает. - Кто его знает! Чон Чхван жадными глазами впился в обнаженные груди Цзинь. И вдруг с силой облапил женщину. -- Отправь его домой, не оставляй у себя! Ничего, еще увидитесь. Цзинь скрылась за занавеской. Утомленный ласками, Чен задремал. Во сне его лицо с правильными чертами казалось детским. Цзинь сперва почувствовала беспокойство: не слишком ли опасен этому красивому юноше свирепый Чон Чхван? И тут же махнула рукой -- не до других теперь, надо о себе заботиться. Если этот мальчишка кому-нибудь сболтнет лишнее, ей не сносить головы. А своя голова дороже. Когда Чен, перейдя мостик, зашагал по поселку на горе, завыла сирена, возвещавшая о начале ночной смены в механическом цехе. Чен вздрогнул, сладостная истома, наполнявшая его, мгновенно исчезла, на смену ей пришел страх. Что, если отправиться сейчас к Кадзи, разбудить его, поднять с постели и во всем признаться? Но Цзинь, обвивая его тело, просила ничего никому не говорить! И как просила! -- Меня тогда сразу свои убьют,-- говорила она, задыхаясь от волнения.-- А скоро, очень скоро все будет хорошо, я сумею вывернуться. Не говори пока, ладно? Чен слышит ее голос, чувствует ее тело, но страх не проходит. Чем больше влечет его к себе эта женщина, тем острее он чувствует приближение опасности. Когда-нибудь все откроется. Кадзи уже поставил звездочку возле имени Чао из трансформаторной. Если он начнет разматывать нить, все ему станет ясным. Но почему он этого не делает? Быть может, ждет, когда Чен сам все скажет? Если так, то лучше открыться, тогда, возможно, он простит его. Нет, не простит, и не нужно надеяться, должность не позволит, всех передаст жандармам. А то, может, и свои убьют еще раньше, как говорила Цзинь. Чен бредет по дороге, а мысли вереницей бегут в его горячей голове. Ему хочется расплакаться, громко, навзрыд. "А все потому, что вы меня ударили, господин Кадзи. Меня соблазнили женщиной, деньгами. А ведь я не хотел делать ничего плохого. Как же мне быть?" Черная холодная ночь окутывает землю. Порой Чену кажется, что где-то рядом сверкают чьи-то глаза, они не выпускают его из виду. Он зашагал быстрее. Но куда идти? Он сам не знает. Может быть, к Кадзи? Вдруг из-под придорожной ивы его окликнули: -- Ты куда это? Чена словно окатили холодной водой, по телу пробежали мурашки. Он остановился и чуть не упал от противной слабости в ногах. Голос ему не повиновался. -- Не в ту сторону идешь, Чен! Ты дурь из головы выбрось!
– - Человек все еще стоял под ивой.-- Не то Цзинь потеряешь навсегда. А она баба стоящая. Теперь человек уже стоял перед Ченом. Они были почти одного роста, но Чену казалось, что перед ним стоит великан. Человек снова заговорил: -- Кажется, Кадзи в субботу уедет... Так что распорядись выключить ток. Чен хотел сказать твердо: "Нет! Я этого не сделаю, не хочу". Но язык у него не ворочался. Когда же юноша обрел дар речи, он сказал другое: - Чао в эти дни не будет дежурить. - А когда он дежурит? - В ночь с пятницы на субботу. - Значит, в пятницу ночью. Человек положил руку на плечо Чена и приглушенно рассмеялся: -- Что, испугался? Даже съежился весь! И как ты такой приглянулся Цзинь? Чен молчал. Всего несколько минут -- и какая перемена! Вместо нежной Цзинь перед ним этот страшный человек. - Запомни, в пятницу ночью,-- сказал человек. - Чао уже... подозревают... - Кто? - Кадзи... Человек досадливо щелкнул языком. -- А что он знает? Чао никто не поймал!
– - Человек подошел ближе, в нос Чену ударил запах самогона.-- Зря перепугался, улик нету. Я тоже не дурак. Эти болваны японцы ночью всегда спят. -- Но ведь если это случится оба раза во время дежурства Чао, любой начнет подозревать. -- Ну, хватит!
– - И человек толкнул Чена в грудь.-- Без доказательств этот дурак Кадзи ничего не сделает. А Чао не такой трус, как ты. Он перед ними не стоит на задних лапках. Это настоящий парень! Он гордится тем, что спасает своих соотечественников. Чен закусил губу. Возможно, этот человек прав. - А вы кто такой?
– - сдавленным голосом спросил он.-- Что вы хотите со мной сделать? - Ничего я тебе не сделаю. Кто я? Добрый дядя, который только и думает, чтобы и ты, и твоя Цзинь заработали. Только слушай, парень, и разумей. Если будешь вести себя умно, миловаться с Цзинь будешь ты один, понял? От тебя требуется одно -- делай, как велят. Все остальное из башки вон. Итак, в пятницу. Договорись с Чао и вечером все передай Цзинь. Чен кивнул, но человек принял это движение за отказ. Он схватил Чена за горло и притянул к себе. -- Только посмей отказаться! Еще до субботы ни тебя, ни Чао не будет в живых! Иди! Не забудь, что я сейчас сказал. Человек отошел в сторону. Чен пошел, как в забытьи. Когда нетвердые шаги Чена затихли, Чон Чхван скривил губы в довольной улыбке.
11
В конце дня в пятницу, убирая со стола бумаги, Фуруя сказал Кадзи: -- Хотелось бы использовать спецрабочих на очистке уборных. Кадзи оторвал глаза от графика и спросил: - Что это вдруг? - Мы каждый год осенью чистим. Надо вывезти, пока дни погожие, не то не высохнут. А если оставить на зиму, тогда беда, весной тут такое будет... - Это верно.-- Кадзи кивнул и снова склонил голову над графиком. - А для очистки и работы в поле пятидесяти человек не хватит. Кадзи опять кивнул. -- До вашего возвращения я проверну это дело. В прошлом году этим занимался тоже я. Кадзи поднял голову. -- Подождите, пожалуйста, моего возвращения. А то это меня будет беспокоить, и весь отпуск пойдет насмарку. На лице Фуруя не дрогнул ни один мускул, и Кадзи не заметил, как раздосадован был Фуруя его отказом. А Чен, сидя за столом в конце комнаты, едва сдерживался, чтобы не выдать охватившего его волнения.
12
Наступило ясное осеннее утро. Яркое солнце слепило глаза. Заперев дверь, Митико вопросительно посмотрела на Кадзи. -- Пошли? Митико сияла от радости, и Кадзи почувствовал еебя виноватым: жестоко было держать ее взаперти в горах целых шесть месяцев. -- Помнишь, в день нашего приезда сюда какая была ужасная погода! Ветер, пыль! А сегодня как хорошо! Шла она легко, весело, в каком-то приподнятом настроении. Оглядывая деревья, с которых изредка слетали одинокие листья, Митико спросила: -- О чем ты все думаешь? О работе? - Нет! Ругаю себя, что давно этого не сделал. - Правда? - Конечно. - Замечательно! Как приедем, первым делом позвоню Ясуко и уговорю ее сбежать на денек с работы. Ладно? - А дальше? - Все вместе пообедаем, потом пойдем в кино или куда-нибудь еще, а потом отправимся в яблоневый сад. Там будем есть яблоки прямо с веток. Говорят, это освежает кровь. А потом... О, мы придумаем еще много интересного. Я сейчас как воздушный шарик, мне так легко, будто вот-вот взлечу. - А мне ты сделаешь одно одолжение? - Какое? - Отпустишь меня на час или на два одного? - Фу, как нехорошо ты говоришь! Словно я тебя держу. Но что ты собираешься делать? - Хочу побывать в правлении, поговорить с начальником отдела о спецрабочих, убедить его кое в чем. - Ага, все-таки думаешь о работе. Ну ладно! Отпущу даже на три часа.-- И Митико рассмеялась, обнажив сверкающие белизной зубы.-- Но ни на минуту больше! Конечно, конечно, он закончит разговор даже раньше, а потом они будут развлекаться, как им захочется. Им действительно, как говорит Митико, необходимо хоть на несколько дней сменить кожу и освежить душу. Они стали спускаться с холма, где их ждал грузовик. Вдруг Кадзи увидел, что к ним бежит Чен. У него тревожно забилось сердце, предчувствуя неладное. Чен подбежал, запыхавшись, и с трудом выговорил: -- Опять убежали! Кадзи быстро взглянул на Митико. Ее радостное лицо мгновенно посуровело. Она выжидательно смотрела на мужа. - Где Окидзима? - Побежал в бараки. Кадзи еще раз посмотрел на Митико. Глаза жены смотрели умоляюще. -- Ничего не поделаешь,-- пробормотал Кадзи. Сердце выстукивало: "Подлец, Ван Тин-ли, подлец..." Он оросил Чену: - Сейчас буду. Чен побежал обратно. - Ничего не поделаешь,-- тихо повторил Кадзи.-- Очень жаль, но видишь сама... Поезжай одна, ладно? Повеселись с Ясуко. - Ясуко -- не ты. - Но я не могу. - Знать ничего не хочу!
– - Митико тряхнула головой.-- Ты уже в отпуске! Что бы ни случилось, тебя это уже не касается. В конце концов, остается Окидзнма, на него же можно положиться. - Нет, этого делать нельзя. - Тогда подождем до вечернего поезда. Хорошо? Тогда будет можно? - Нет. Так быстро не управиться. Мне ехать нельзя. - Скажи лучше, что не хочешь! И Митико посмотрела на Кадзи обиженно и даже сердито. Радостное настроение как рукой сняло, в груди вспыхнуло злое чувство, которое легко вызывает слезы у себя и не щадит других. -- Если ты будешь так одержим работой, твоя мечта, может быть, сбудется. Только что от тебя останется? Ты же знаешь, что ты не один. Впрочем, разве наша совместная жизнь для тебя что-нибудь значит? Как бы ни была важна работа, надо же немного подумать и о себе. Ты, видно, просто не понимаешь, как важны для меня эти три дня. Кадзи молчал. Неужели она не понимает, какое роковое значение может иметь для их судьбы этот новый побег. О презренный Ван Тин-ли! Ты, кажется, намерен отнять у меня и Митико! Побледневшая Митико молча, смотрела на Кадзи. - Ты так ждала этого дня и ты уже собралась,-- начал Кадзи таким тоном, словно ему было трудно сказать эти слова.-- Поезжай одна. А я как-нибудь соберусь с тобой в другой раз. - Мне не нужно этого "в другой раз",-- сказала Митико упрямо.-- Воздушный шар уже лопнул. И ты уже ничем не поможешь. - Зачем ты злишься из-за такого пустяка? -- Нет, это не пустяк! Пока ты здесь, у тебя не будет личной жизни. А если не будет у тебя, значит, не будет и у меня. Но ты не думаешь, не думаешь обо мне! - Хорошо, пусть так,-- холодно сказал Кадзи.-- Я, к сожалению, ехать не могу. И хватит об этом говорить.-- Они стали спускаться с холма. Дойдя до грузовика, он сказал уже теплее: -- Перестань дуться, съезди одна. Нехорошо в таком настроении возвращаться домой. - Да, нехорошо,-- Митико мрачно улыбнулась. Кадзи зашагал по направлению к баракам. За колючей проволокой, у ворот, широко расставив ноги, стоял Окидзима. Возле него на земле с окровавленными лицами валялись Ван Тин-ли, Гао и Сун. Не замечая Кадзи, Окидзима схватил Вана за грудь и поднял с земли. - Говори, не то убью! -- Он с силой ткнул Вана кулаком в скулу. Вaн снова упал. - Хватит,-- сказал Кадзи, подойдя к Окидзиме. Окидзима обернулся, взгляд его казался безумным. Вмешательство Кадзи только подлило масла в огонь. Окидзима ударил Суна ногой по голове. Потом он снова поднял Вана за ворот и снова свалил его одним ударом на землю. - Говорят тебе, хватит!
– - крикнул Кадзи, изменившись в лице. - А, это ты! Я уже переменил веру,-- свирепо вращая белками, ответил Окидзима.-- Одно время я было сдуру поверил, что ты дело делаешь. - Значит, теперь не веришь? - Да, не верю,-- с ненавистью отрезал Окидзима.-- Как раз те, кто тебя поддерживал, и улизнули. Восемнадцать человек вместе с Хуаном и Хоу! Восемнадцать, слышишь! Вот он, твой метод. Эта шваль смеется над нами! Неужели ты не понимаешь? В Кадзи боролись два чувства. Ему тоже хотелось избить этих людей, как это сделал Окидзима, нет, еще крепче, так, чтобы даже Окидзима испугался. Но другая половина его я твердила ему, что так и должно было случиться, что все вполне закономерно. Ведь все его обещания оказались пустыми словами, и эти люди видят в нем всего лишь подручного ненавистных захватчиков, покорного представителя нации, недостойной доверия. В отдалении от них стояла толпа спецрабочих. Они наблюдали за происходящим молча, с безразличным выражением. Но само их молчание красноречивее всяких слов говорило о их решимости не сдаваться. Кадзи это понял. Огромным усилием воли он преодолел минутное раздвоение. - Значит, ты решил действовать по-другому? Устроил побоище! - Да, так оно вернее,-- сказал Окидзима, и его бледное лицо искривилось в гримасе.-- Я им это дал ясно понять. И так будет теперь всегда. Пусть узнают, что их ждет, и перестанут нас дурачить. Кому непонятны слова, тем надо объяснять на кулаках. Ничего другого не остается. И ты мне лекции можешь не читать! Из-за этой дряни не ты, а я получил пощечину от жандарма! - Никто не собирается читать тебе лекцию,-- тихо, но твердо сказал Кадзи.-- Если считаешь, что мой метод неверен, умой руки и уходи с этой работы. Тогда тебя жандармы не тронут. Одно мгновение казалось, что Окидзима бросится на Кадзи, но он сдержался и молча вышел за ограду. -- Встань,-- сказал Кадзи Ван Тин-ли. Ван с трудом встал. На его лице не было живого места, и все же оно хранило выражение холодного презрения. Кадзи задохнулся от негодования. -- Сегодня я потерял последнюю надежду. Ты же сказал, что вы будете ждать! Или ты меня действительно считаешь болваном, которого можно дурачить? Теперь я не позволю себя обманывать. Я либо передам вас снова в военный лагерь, либо прижму так, что вам будет не до побегов. Я вас накажу. Бить я вас не буду, но накажу еще более жестоко. Если кто-нибудь еще убежит, всех остальных лишу пищи на три дня. Тогда среди вас найдется немало недовольных руководством господина доцента. Что мне выбрать, как ты думаешь? Правда, и то, и другое нельзя назвать гуманным, но что поделаешь! Ведь вы меня за человека не считаете. Ван Тин-ли молчал. Молчал и Гао, подняв на Кадзи пылающее ненавистью лицо. - Я уже объяснял вам,-- продолжал Кадзи,-- что мои усилия делаете бесплодными вы сами. Если за эти побеги жандармы расправятся со мной, больше всех от этого пострадаете вы. Как ты думаешь, какой японец займет мое место? - Все японцы одинаковы!
– - прохрипел Гао. - Что ж, постараюсь это оправдать.-- Кадзи с трудом подавил желание ткнуть Гао ногой.-- Вы с охотой работали на сушке фекалий; я это объясняю тем, что там вы работали не на войну. Я понимал вас и поэтому посылал туда. Но больше такой работы не будет. Теперь будете гнуть спины на руднике и увеличивать военное могущество враждебного вам государства. И работать вы будете еще больше. Свои прошлые обещания я все отменяю. Кадзи пытался уловить хоть какое-нибудь изменение в выражении лица Вана, но ничего не заметил. И чувство отчаяния окончательно овладело им. Он потерял всякую надежду. Ничто не помогает, все бесполезно. Между людьми с совершенно противоположными интересами не может быть искренних отношений.
13
Выйдя из лагеря, Кадзи направился в трансформаторную. Дежурный-японец, увидев Кадзи, даже не пытался скрыть своего недовольства. - У вас опять, говорят, сбежали? Но почему нас винят в этом побеге? Мы-то при чем? Сейчас из конторы на меня кричали по телефону: вы, мол, этот побег устроили. Это же черт знает что такое! - Скажите, пожалуйста, Чао уже сменился?
– - спросил Кадзи, не обращая внимания на его слова. - Должно быть, сменился, а может быть, еще и здесь. Тут один не вышел на работу, и Чао его, наверно, заменил. Погодите-ка, я посмотрю. - Будьте добры, позовите его. Японец вышел и тут же вернулся вместе с молодым китайцем. - Это вы Чао? - Да,-- ответил китаец, нисколько не смутившись. - Тебе же Чен говорил, что этого больше делать нельзя. Я его просил об этом. Чао на мгновение отвел глаза в сторону. -- Он мне ничего не говорил. - А ты, кажется, уже понял, о чем идет речь?
– - Кадзи подошел к Чао ближе.-- Если в твое дежурство еще раз прозойдет побег, я передам тебя жандармам. Без всяких разговоров. Понял? -- Позвольте,--сказал дежурный-японец,--нельзя же так сразу. Почему вы решили, что в этом замешан Чао? На лице Кадзи появилась холодная усмешка. -- Что ж, если не Чао, тогда, значит, дежурный-японец. Правда, прямых доказательств нет. Но именно потому, что их нет, а побеги совершены при идентичных обстоятельствах, можно легко догадаться. Ведь рубильник, выключающий ток, находится здесь? Известно, что через проволоку не перелезть, если по ней пущен ток, а вот если ток выключить хоть на минуту, то преодолеть ее не так сложно. Значит, если ток выключает не Чао, то это делают дежурные японцы. Не может же кто-то посторонний тайком проникать сюда ночью и выключать ток! Или вы тут спите? Но ведь за это тоже по головке не погладят. Что вы на это скажете? Кадзи посмотрел на Чао. Тот по-прежнему не проявлял ни малейшей растерянности. Он лишь немного побледнел. -- Я, Чао, не сыщик и не жандарм. Я не собираюсь сажать тебя под арест и испытывать твою стойкость, но подумай, чем это может кончиться. С этими словами Кадзи повернулся и вышел. На дороге его нагнал дежурный-японец. -- Неужели это Чао натворил?
– - испуганно спросил он у Кадзи. Кадзи молчал. -- Если так, это черт знает что такое. Ведь отвечать мне придется. Кадзи продолжал молчать. - Нельзя ли под каким-нибудь предлогом его уволить и замять дело? - Я собирался это сделать и без вашего совета еще в прошлый раз. Но не сделал и, запомните, не потому, что не знал. А то, что случилось уже два раза, произошло по вашей вине. Так к порученному делу не относятся. Дежурный опустил глаза и сказал: - Послушайте, господин Кадзи, мне очень стыдно, но нельзя ли это дело решить как-нибудь неофициальным путем. - Я и не собираюсь решать его официально,-- холодно сказал Кадзи.-- Вы печетесь о себе, а я о себе. Мне тоже надо оградить себя от нападок. Но я никого не хочу ни винить, ни оправдывать. -- Правда, вчера не я дежурил, но все-таки могут быть неприятности... Да ведь людей не хватает, скольких уже мобилизовали, а нам приходится за все отвечать... Кадзи никак не мог разобраться в своих ощущениях. Одно было ясно: за побеги ему влетит. Но что ему следует предпринять_ он не знал. Разумеется, если бы он захотел, вывести этого Чао на чистую воду не так уж трудно. Но почему он на это не решается? Ведь нужно все выяснить до конца, иначе может случиться беда. Кадзи захотелось домой; надо посоветоваться с Митико, как ему быть. Действовать из гуманных побуждений, не думая о себе? Или исходить
14
Директор струсил не на шутку. Восемнадцать человек! Массовый побег! Разве тут оправдаешься? А спросят не только жандармы, правление тоже потянет к ответу. И в такое время! Рудник почти достиг планового прироста добычи на двадцать процентов. Он так давно, так упорно этого добивался... И вдруг из-за этого дурацкого побега теперь зачеркнут все его достижения. Нет, он этого просто не вынесет! Куроки с нетерпением поджидал Кадзи. -- Подавать рапорт о побеге не буду,-- с мрачным видом выпалил Кадзи, входя в кабинет и не дав директору и рта раскрыть. Директор зажмурился. Кажется, этот Кадзи решился на что-то необычайное. - Ну а если узнают, я готов все принять на себя. Вы тут будете ни при чем. Ведь фактически я единолично распоряжаюсь спецрабочими. Страх у директора стал постепенно проходить. Что ж, этот правдолюбец и впрямь в случае чего может всю ответственность взять на себя. - Да, но я не считаю, что ты один за все отвечаешь,-- уже спокойно проговорил Куроки.-- Так что же, выходит, что на подстанции выключали ток? Оба раза? - Не знаю. Если бы своевременно подсчитать расход энергии по счетчикам, возможно, это подтвердилось бы. - Так, по-твоему, нужно на дежурство ставить одних японцев? - Это невозможно, людей и без того не хватает. Пусть все остается по-прежнему, меня это устраивает. - Ну а китайцев рассчитаешь? - Нет. Доказательств все-таки нет. - А если усилить ночное патрулирование вокруг бараков? - В этом случае мне придется каждую ночь проверять патруль. - Так что же ты собираешься предпринять? - Думаю, они постепенно поймут,-- Кадзи бросил рассеянный взгляд за окно,-- поймут, что в Лаохулине им все-таки лучше, чем где бы то ни было. Если ко мне больше вопросов нет, я пойду. В холодном тоне Кадзи директор уловил не только отчаяние. На этого парня можно положиться. В нем чувствуется убежденность. В дверях Кадзи обернулся. - Кстати, прошу принять к сведению, что с сего дня господин Окидзима не несет никакой ответственности за сцецрабочих. - Поссорились? -- Нет, незначительное расхождение во взглядах. Кадзи скрылся за дверью. Куроки с недоумением покачал головой. Что-то в поведении Кадзи было непонятно. Он позвонил Фуруя и приказал ему явиться через полчаса,-- он не хотел, чтобы Фуруя по дороге встретился с Кадзи. Когда Фуруя явился, директор спросил его, что произошло у Кадзи с Окидзимой. -- Господин Окидзима все время хочет прибегнуть к решительным мерам, а господин Кадзи его постоянно останавливает,-- ответил Фуруя.-- Может быть, господин Кадзи считает побеги нормальным явлением? Вон оно что! Если Фуруя прав, тогда поведение Кадзи понятно. -- Что ж, он их оправдывает, что ли? -__ Не совсем так. Видно, у него есть какие-то свои соображения. Я только хотел сказать, что, если побеги признавать явлением нормальным, они такими и кажутся. Куроки нахмурился. Что же это происходит? Кадзи собирается взять на себя всю ответственность. Однако откуда берутся на свете такие дураки, которые бы согласились признать побеги явлением нормальным и ждать, когда им за них попадет? Но, вспомнив, с каким безразличием Кадзн отнесся к новому побегу, Куроки невольно задумался. Конечно, Кадзи слишком либеральничает, даже более того, от него попахивает "левизной". И все же его методы работы по повышению производительности на руднике дают результаты, они помогают империи. Нет, Кадзи нельзя причислить к подрывным элементам. Не успели еще на лице директора разгладиться набежавшие между бровями морщинки, как Фуруя снова заговорил: - Мне кажется, есть один способ, который привел бы в чувство этих спецрабочих. - Какой же? - Подбить их на побег и сцапать на месте преступления. Если вы разрешите, я попробую. Директор задумался. А что, если этот Фуруя достигнет цели? Тогда можно будет отобрать у Кадзи спецрабочих и передать ему. -- Любопытно! Что ж, был бы только результат, а как ты его получишь -- мне все равно. Пробуй, разрешаю! Фуруя, полузакрыв глаза, уже представлял себе, как он поменяется с Кадзи ролями.
15
Митико поджидала Ясуко в том же кафе, где она была вместе с Кадзи в тот день, когда они решили пожениться. И сидела она за тем же столиком. И кафе выглядело так же, и так же из глубины зала текли медленные звуки танго. Она сидела задумавшись, устремив взор на пустой стул напротив, и тоскливое чувство не покидало ее. Мучительно хотелось вернуться домой. И тут же вновь и вновь она вспоминала ссору с мужем, и ей казалось, что все ее тело пронизывает боль, будто в него вонзаются шипы. Ясуко заметила подругу еще с улицы. Ей показалось, что Митико осунулась и побледнела. Но когда она вошла в кафе, это лицо уже сияло в радостной улыбке. И кожа на нем была нежной и гладкой, и весь вид Митико говорил о том, что она счастлива, но лишь настолько, чтобы вызвать легкую зависть у незамужней подруги. - Значит, мне только показалось, что ты грустна,-- сказала Ясуко и села за столик.-- А сейчас, Мити, вижу, что ты счастлива.-- И она внимательно оглядела подругу. - Да.-- Митико заставила себя улыбнуться. - А где Кадзи? - Он не мог приехать, очень занят. Просил передать тебе привет. - А я-то думала, что вы вдвоем будете меня, несчастную деву, мучить. - Собирались приехать вместе. И тут оказалось, что играть в счастливую не так-то просто. Митико почувствовала, что она не выдержит. Но что делать? И она стала оживленно рассказывать, как ей хорошо с Кадзи, какой он примерный муж и как его ценят на службе. -- Не так сразу, а то во мне поднимется зависть,-- сказала Ясуко.-- Это замечательно! Уже одним этим можно быть счастливой. Митико стала размешивать в кофе сахар. Кадзи сейчас, наверно, сидит в отделе и работает. И о ней, пожалуй, совсем не думает. - Как мне хочется повидать Кадзи!
– - сказала Ясуко.-- Посмотреть, какое лицо бывает у счастливого человека. - Не скоро это удастся. Во всяком случае, пока там будут эти спецрабочие... - Выходит, до окончания войны! А что, если я к вам нагряну? - К нам?..-- Митико машинально кивнула, но тут же горячо воскликнула: -- Обязательно! Слушай, Ясу, приезжай обязательно! Ясуко недоуменно подняла брови. Что за странные переходы? Но особого значения этому не придала. Они вышли на улицу. -- Пойдем в кино,-- сказала Ясуко.-- Наверно, соскучилась? Митико не ответила, она будто не слышала подругу. Она смотрела куда-то вдаль, ничего не видя. Кино, разумеется, входило в ее планы. Но только вместе с Кадзи. А сейчас, что бы в кино ни показывали, счастливую или несчастную любовь, она не выдержит. -- Давай лучше поедем в питомник. Посещение питомника тоже планировалось. И все-таки яблоки не будут растравлять больных ран. -- Яблочек захотелось. Любовью вы, кажется, сыты.-- И Ясуко рассмеялась. У входа в питомник висел плакат: "Добро пожаловать!" Молодые женщины медленно шли среди деревьев, на которых краснели спелые плоды. Воздух был напоен пряным ароматом. Ясуко сорвала два яблока. Одно она дала Митико, другое с аппетитом надкусила сама. Послышался приятный хруст. Митико смотрела на свое яблоко, держа его на ладони. Какое красивое! Если бы Кадзи был здесь, он, наверно, так же как Ясуко, с удовольствием съел бы сочный плод. Они вместе шли бы, и ели яблоки, и смеялись. "Ах, глупый, ну почему ты не поехал?" Некоторое время подруги шли молча. Они словно боялись сказать что-нибудь лишнее. -- Возьми с собой, сколько нужно, и пойдем,-- сказала Ясуко.-- А тебе, должно быть, приятен городской шум после диких гор? Они стали рвать яблоки. Подвижная Ясуко делала это быстро и ловко. Митико -- как-то неохотно. Но вот она совсем застыла без движения. На ее лицо упали зеленые блики от листьев, оно стало как неживое. Взгляд Митико снова блуждал где-то далеко. -- Что с тобой, Мити? На лице Митико появилась горькая улыбка. Такой улыбки Ясуко никогда у подруги не видела. - Так, задумалась. О женщине, которая думает о мужчине, и о мужчине, который не думает о женщине. - Дело, кажется, неожиданно принимает серьезный оборот.-- Ясуко перестала рвать яблоки и внимательно посмотрела на подругу.-- Ну, рассказывай. Я с должным вниманием выслушаю мнение имеющей опыт замужней женщины. - Не надо смеяться,-- тихо сказала Митико.-- Я ведь всего только украшение... Конечно, хорошо, когда оно есть, но можно обойтись и без него. Ему, кажется, кроме своей работы, ничего больше не нужно. Митико ожидала, что Ясуко будет возражать. Но Ясуко молчала. -- В общем ничего хорошего в браке нет, вот и все! Ясуко снова ничего не сказала. -- Но почему, почему? Ведь не так же должно быть. Вот не получилось у нас "соединение кислорода с водородом". Кто-то из нас, а может и оба, ошиблись в дозировке компонентов... Я считаю, что жена своей будничной домашней работой поддерживает мужа и этим укрепляет их союз, и он изо дня в день становится крепче. Ведь верно? Как же может быть иначе? Но оказывается -- этого мало. Мужчина в основном живет вне дома, домой он приходит отдыхать. А если это так, то жена только с виду равноправный партнер в браке, а на самом деле, мягко выражаясь, принадлежность, она лишь обслуживает мужа. И ничего с этим не поделаешь, потому что любишь. Или, может, поэтому и идешь на все? А ведь должно быть совсем не так. Я все думала, все пыталась построить жизнь иначе, по-другому. Но ничего не получается, все идет по-старому. Ясуко молчала. Она не спускала глаз с Митико. А Митико досадливо хмурилась, ей казалось, что она не сумела выразить главное. Ее охватило раздражение. Да, недолго она была счастлива, разве только вначале, когда все было похоже на детскую игру. А потом... Сейчас Кадзи живет своей жизнью, в которой нет места ей. Думает только о своей работе, все отдает ей. Чувство обиды неотвязно преследовало Митико. Конечно, всего себя отдает работе! Каждый день он заставляет ее допоздна ждать своего возвращения, а почему? Все из-за работы. И Чена избил из-за этой работы, и на нее накричал тогда за эти дурацкие пончики, и сегодня в один миг погасил ее радостный порыв. Все, все из-за работы, от которой и проку-то никакого, нет, в чем он и сам признается. -- Конечно, я знаю, он иногда думает обо мне...-- Митико подняла глаза и посмотрела на подругу. На смуглом лице Ясуко застыло выражение напряженного раздумья.-- И все же получается ерунда. Он возвращается домой усталый, и только. Посмотрю на него и приступаю к "обслуживанию", которое мне опостылело. И вот получается, что верчусь я, как волчок, по своему кругу, а он -- по своему! Но он, видимо, все-таки за это время отдыхает и утром отправляется на работу с новыми силами. А я опять остаюсь дома и жду его. И так каждый день... Иногда я пытаюсь войти в его круг, но тут у нас получаются такие столкновения, что только искры летят. И это называется взаимная любовь! Что же будет дальше? Ведь так вся жизнь пройдет попусту. Что мне делать? -_ Ты просто поглупела,-- сказала вдруг Ясуко. - Замечательный вывод! У Митико перехватило дух, как будто ее неожиданно ударили наотмашь по лицу. -_ Ты что думаешь? Если я не замужем, так ничего уж и не смыслю в этом деле? Митико протестующе покачала головой. - А вот ты, хоть и замужем, но кое-что забыла. - А именно? - Ты, наверно, думаешь, что стала хорошей женой. Ну да, ты любишь мужа, кое-что пытаешься делать вместе с ним, хочешь наладить совместную жизнь. Но муж поступает не по-твоему, и тебе уже кажется, что твоей любви изменили. Ведь так? Еще бы, ты свободна, тебя связывают только твои собственные чувства. Ну а Кадзи? Подумай, ведь он кругом связан обязательствами! Даже из твоих рассуждений видно, что у него просто нет иного пути. Он бьется как рыба об лед, он старается ради тебя же. А ты стоишь, как пень, со своею любовью и пальцем не шевельнешь, чтобы ему помочь... Митико слушала и бледнела. -- Если бы я была на твоем месте, я билась бы рядом с ним и не отступила бы даже в самом безвыходном положении. Я не стала бы рассуждать о том, какой могла бы быть моя семейная жизнь. Митико стояла, опустив голову и кусая обескровленные губы. -- Ну ладно. Я, кажется, тоже хватила через край, будто уж и в самом деле во всем разбираюсь,-- и Ясуко в смущении втянула голову в плечи.-- Прости. Митико едва заметно покачала головой. -- Нет, я знаю. Будь у Кадзи такая жена, как ты, Ясу, он был бы, конечно, счастлив. - В тебе, Мити, появилось чересчур много от жены,-- тихо сказала Ясуко.-- А женщиной ты перестала быть. Нет, точнее, перестала быть живым человеком. - Что ты говоришь?! -- Жена, домохозяйка -- это вроде профессии, должности, что ли... А мужчине нужна любящая женщина, а не домохозяйка. Митико не сводила глаз с подруги. В груди у нее будто что-то запылало. -- А впрочем, давай лучше прекратим этот разговор. Все мои суждения, очевидно, просто домыслы незамужней женщины. Не принимай их близко к сердцу.-- И Ясуко, положив в корзину еще несколько яблок, добавила: -- Пошли в город, кутнем. Хотя тут и кутить-то негде по-настоящему... В городе они пробыли до вечера, а затем вернулись в общежитие, молча постелили постели и легли спать. Митико не спалось. Хотелось, чтобы рядом был Кадзи. Ясуко не шевелилась, даже дыхания ее не было слышно. Небо за окном иногда окрашивалось в багряный цвет, словно на него плескали кармином,-- это на металлургическом заводе плавили сталь. Напряженным взглядом Митико всматривалась в темный потолок. Шумный вздох вырвался из ее груди. - Сказано тебе, не принимай к сердцу,-- сказала вдруг Ясуко. - Я не принимаю... Просто думаю. Что сейчас делает Кадзи там, в горной глуши, за сотню километров? Может, еще сидит в отделе за своим столом и, утопая в бумагах, о чем-то напряженно размышляет? А что он сегодня ел? Митико вспомнила ту весеннюю ночь, когда она, спрятавшись в тени, поджидала Кадзи у конторы. Какая это была чудесная ночь! -- Напомни, как это ты выразилась? Биться рядом и не отступать даже в безвыходном положении... -- Не знаю, но мне кажется, надо так... Если бы я была на твоем месте... Митико напряженно ждала, что еще скажет Ясуко. - Помнишь, ты, если не ошибаюсь, внимательно читала ту его докладную записку, когда ее перепечатывала? - Да, читала, но ничего тогда не поняла. - А теперь ты говоришь с ним о его работе? Читаешь, что он пишет, предлагает? - Нет. Он воспринимает это чуть ли не как желание ему помешать. - Ну, если бы я была на твоем месте...-- И Ясуко опять умолкла. - Ты не позволила бы ему так думать? - Да. Если бы, скажем, он писал букварь, я настойчиво спрашивала бы его о буквах до тех пор, пока он не объяснил бы мне все. А когда объяснит простое, потом объяснит и сложное. И усталость тут ни при чем, пусть не играет на ней. А если не хочешь одним воздухом дышать с женой, нечего было жениться. Когда у Кадзи отрывается пуговица, ты, верно, пришиваешь ее на прежнее место? Так должен и он. Вот ты чего-то не знаешь, в этом месте у вас не ладится, он и должен "пришить пуговицу" на место. Только так должно быть у вас. У тебя, Мити, много "пуговиц" оторвалось, а ты и не просишь их пришить. Я бы ему так сказала: где сама могла пришить, я пришила, а вот здесь не могу сама, пришей, пожалуйста, ты. Митико слушала подругу, затаив дыхание. -- Я одинокая женщина, поэтому и фантазирую. Ты слушай и не обижайся. Если я встречу человека и почувствую, что это он, я сразу начну с азбуки, с первой буквы. И ничего, что ему на первых порах это покажется нудным. Ведь я, можно сказать, ничего не знаю, у меня нет никакого опыта, и я не постесняюсь начать все с начала. Митико хотела было ответить: "Если бы это было возможно, наша жизнь стала бы иной. Только на практике не все так получается. Конечно, когда получается, тогда в семье царит мир и покой..." Но она промолчала. А Ясуко, повернувшись на спину, продолжала: -- Ты видишь Кадзи таким, каким он приходит каждый день -- усталым, с ворохом идей в голове, издерганным всякими противоречиями, и тебе это все не нравится. Ты хочешь видеть его всегда, так сказать, в идеальной форме. А как же быть, если и у него что-то не ладится? Ведь у него тоже есть своя азбука. Митико горестно вздохнула. -- Кажется, я опять наговорила лишнего?
– - И Ясуко протянула подруге руку. Митико стиснула протянутую руку и покачала головой. На небе опять запылала багряная заря. Митико бросило в жар, ей стало трудно дышать. Она приподнялась и уселась на постели, поджав ноги. И вглядываясь в ночь, она взывала к Кадзи: "Как только рассветет, сейчас же поеду к тебе. Дай мне разделить твою ношу. Я буду идти рядом, и мы найдем выход. Все, все рассказывай мне. А если сам всего не понимаешь, то говори столько, сколько понимаешь. И если ты что-нибудь сделаешь неправильно, все равно расскажи об этом. Потому что я буду вместе с тобой и в этом твоем поступке. Только не думай, что эта ноша мне будет тяжела. Молю тебя, не оставляй меня одинокой, если ты меня любишь. Если ты сам мучишься, позволь и мне мучиться вместе с тобой, и это будет доказательством твоей любви ко мне".
16
В осеннюю полночь воздух полнится жужжанием и стрекотом мириад насекомых. Это не погребальное пение, оплакивающее эфемерность существования, нет, это жизнеутверждающий гимн, воспевающий красоту и силу жизни. Правда, он кажется печальным, но это уже зависит от восприятия, ведь в душе человека есть еще много печальных струн. Кадзи не хотелось идти домой -- там без Митико было пусто, как в пещере. Он бродил вокруг колючей проволоки и слушал пение цикад. Он был обут в дзикатаби (грубые матерчатые носки), шагов его не было слышно. Зачем он здесь бродит? Неужели побеги спецрабочих сделали его подозрительным? Он старался обходить места, освещенные электрическими фонарями, и шел не по тропинке, а густой травой. Когда он шел, цикады под ногами умолкали, но как только он останавливался, насекомые снова затягивали свою трескучую песню, которая, казалось, неслась из-под земли. С черного неба сорвалась звезда. Соседние звезды будто проводили ее взглядом и тихо вздохнули. Странное времяпрепровождение -- наблюдать за звездами, сидя в траве у колючей проволоки, и проникаться мировой скорбью, но Кадзи, видимо, думал не об этом. С каждым днем ночи становились все холодней, нетерпеливая зима была уже не за горами. Потирая озябшие руки, Кадзи перевел взгляд на барак. Окна барака светились тусклым желтым светом. Этот свет был свидетелем всему: и любовным утехам, и сонному бреду, и побегам. Кадзи представил себя запертым в этом бараке. Смог бы он, сидя там, сохранить в себе ту холодную ненависть, какую сохранил Ван Тин-ли? Что там говорить! Конечно, нет. В лучшем случае, он бы бестолково сопротивлялся кое-чему, а вернее всего, угодливо ловил бы взгляды надзирателей, выказывая им полную покорность. Но в таком случае выходит, что Ван на голову выше его, Кадзи. Ван своими глазами видел, как японские солдаты изнасиловали его жену и глумились над ее мертвым телом. И написал Ван об этом совершенно спокойно и этим бросил вызов ему, Кадзи. Вот, смотрите, это дело рук ваших соотечественников, вашей Японии, провозгласившей лозунг о процветании и содружестве пяти наций. А Кадзи, едва представив себе, что такое могло случиться с его женой, уже испытывал бешенство. Нет, он не способен на такое мужество, чтобы взять у врага бумагу и писать об этом. А Ван это сделал. Он смеется над Кадзи с высоты своего презрения. Внезапно стрекот цикад прекратился. В одном месте мрак сгустился; темное пятно странно колебалось. Что там такое? Высунувшись из травы, Кадзи огляделся. Мышцы тела напряглись, по телу пробежали мурашки. К нему кто-то шел. Кадзи принял удобную позу, чтобы в любую минуту можно было вскочить, и не спускал глаз с приближающейся фигуры. Сердце у него заколотилось сильнее. Человек прошел мимо Кадзи, не заметив его. Это была женщина -- маленькая, изящная женщина. Кадзи ощутил запах духов. Женщина подошла поближе к колючей проволоке и, по-видимому, села -- ее не стало видно. Осторожно, стараясь не шуметь, Кадзи пополз в ту сторону. Прошло минут десять, женщина продолжала сидеть. Цикады опять запели до звона в ушах. Женщина поднялась. Кадзи застыл на месте. За проволокой с внутренней стороны показалась тень мужчины. - А я боялась, что ты уже сбежал,-- послышался высокий голос женщины. Чунь-лань! Вместе с этой догадкой к Кадзи пришло и спокойствие. Чунь-лань бросила что-то за ограду. - Больше купить не смогла. Верно, еда. Молча, без единого слова мужчина зашуршал бумагой и стал есть. Было слышно, как он чавкал. - Как подумаю о тебе, вся горю...-- Женщина приблизилась к самой проволоке, Кадзи вздрогнул.-- Если ты сбежишь один -- запомни, я брошусь на эту проволоку. - Не бойся,-- твердо ответил низкий мужской голос. Это был Гао.-- Если побегу, обязательно тебя захвачу. - А когда? - Да все думаю... Но тут их тени вдруг растаяли в темноте. На дороге в свете фонаря показались два охранника, шедшие с обходом. Дорога в этом месте постепенно удалялась от ограды, и охранники, не желая идти по мокрой от ночной росы траве, повернули назад. И опять Гао сказал из мрака: - От той группы нет никаких вестей, поэтому опасно пока брать тебя. - А долго еще ждать?
– - голос Чунь-лань дрогнул.-- Может, японцы выпустят тебя и разрешат нам пожениться. - Как же, жди! Не верь ты этому. Но Ван говорил, что война скоро кончится. Японию разобьют. Эти мерзавцы поднимут руки вверх. Если до этого нас не убьют, тогда мы поженимся. Женщина что-то тихо сказала. Гао хриплым голосом ответил: -- Раз ты здесь, и я вытерплю... Хотелось бы каждый вечер видеться, но лучше не приходи так часто. Увидят -- тогда конец. Через некоторое время Чунь-лань поднялась. Кадзи услышал ее полный отчаяния и страсти шепот: - О-о, эта проклятая проволока! - Ну, уходи, пока нет патруля,-- пробормотал Гао,-- да смотри, осторожней! Женщина медленно, нехотя отошла от колючей проволоки. Кадзи видел, как она несколько раз обернулась, пока не исчезла в темноте. Кадзи словно окаменел, на душе было пусто и холодно. Зачем, собственно, он живет? Какой в этом смысл? Пленному Гао и проститутке Чунь-лань будущее сулит гораздо больше, чем ему с Митико. На память пришли слова, сказанные Митико утром. Воздушный шарик лопнул! И ничего поделать нельзя. Митико думала о той маленькой радости, которой он ее лишил. Но Кадзи сейчас понимал и разумом и сердцем, что это лопнул воздушный шар всей их жизни, наполненной надеждами и ожиданиями. Война, несомненно, как только что сказал Гао, "скоро кончится". И "Японию разобьют" -- это тоже верно... Разумеется, Кадзи не желал победы Японии. Более того, он предвидел поражение; может, поэтому он и блуждает в одиночестве, словно человек, потерявший родину. Но если Япония проиграет войну, то и в Кадзи, и в Митико -- они же японцы -- бросят камень, плюнут им в лицо. И, может быть, это произойдет уже будущей весной, когда на этой огромной земле снова запоют цикады... А может, через год... И та пара живет надеждой, ожидая этого дня. А у Кадзи будущего нет! Он живет только сегодняшним днем -- и каким! И самое нестерпимое заключается в том, что он все понимает, но ничего не может изменить. Кадзи вернулся домой на рассвете и до обеда забылся в беспокойном сне. Обычно он даже в воскресные дни ходил в контору, но сегодня не пошел, настолько разбитым чувствовал он себя. Он поминутно просыпался, но тут же снова проваливался в тяжелое забытье. В минуты бодрствования в его сознании мелькали обрывки сновидений, казалось, каких-то значительных. Он мучительно силился их вспомнить, но они ускользали от него... По-настоящему он проснулся лишь тогда, когда почувствовал, что кто-то гладит его лицо, и ощутил знакомый запах духов. Митико держала его лицо в своих ладонях. -- Прости за вчерашнее,-- сказала она. Кадзи протянул руки и обнял Митико за плечи.-- Я много передумала за эту ночь. Я была и плохой женой, и плохой женщиной. Кадзи с силой привлек ее к себе. Уткнувшись в его грудь лицом, она прошептала: - Всю ночь не могла уснуть. - Здесь ты дома. Выспись спокойно. Сладкая грусть охватила Кадзи, когда он вдохнул аромат ее волос. Нет, это он был плохим мужем и плохим мужчиной. Он сам идет по неверной дороге, хотя знает, что она неверная, и терзается этим. Не может отделаться от смешного заблуждения, что только он один живет правильно. Он глубоко вдохнул знакомый аромат волос. Как волнует его этот аромат! Он сильнее привлек к себе Митико, прижавись к ней всем телом. Может, ему удастся забыть горечь последних дней? Хоть на мгновение! Подняв голову, Митико сказала: - Обещай делить со мной не только радости, но и все свои печали. Как это обычно говорят -- "горе и радость", но по-настоящему, хорошо? "Зачем это ей?
– - подумал Кадзи и посмотрел Митико в глаза.-- Кто же добровольно бросает себя в проклятую паутину войны?" - Для горя и меня одного достаточно. - Нет, нет! -- запротестовала Митико. Щеки у нее запылали.-- Если я останусь вечной незнайкой, считай, что это твоя вина. Ведь я многого не понимаю, и ты поэтому со мной ни о чем не говоришь. А теперь хватит, не хочу! Мы должны идти по одной дороге -- ты впереди, я за тобой. И пусть ты собьешься с пути -- я не испугаюсь, если зайдем не туда, куда нужно. Пусть! Мне все равно. И даже если ты скажешь: "Идем! Но смотри, можем и заблудиться",-- я все равно пойду. И буду стараться не отставать от тебя. - Милая... Кадзи перебирал пальцами ее волосы. Нет, он ни за что на свете не хочет потерять эту женщину. - Если же я буду иногда отставать,-- шептала Митико, положив голову на грудь мужа,-- ты немножко подожди меня. Немножко-немножко, хорошо? - Хорошо. - Я буду тебя спрашивать один только раз, переспрашивать об одном и том же не буду.-- И тут впервые за последние сутки Митико удовлетворенно засмеялась. Пока Кадзи нежился дома, на руднике нарастали новые события. К Окидзиме прибежал один подрядчик и рассказал, что у него несколько рабочих как-то странно стали себя вести, будто собрались вот-вот сбежать с рудника. Он избил их и заставил рассказать все начистоту. Оказалось, что кто-то подбивает их уйти с рудника, они уже получили в виде аванса по десять иен. Значит, кто-то здесь орудует. Возможно, и в других артелях рабочих подбивают к побегу. Подрядчик просил провести тщательное расследование, добавив, что человек тот заметный -- на щеке у него большой шрам. Ранним утром Окидзима проверил бригады, где выработка была наиболее низкой, и обнаружил, что из этих бригад уже сбежало двадцать рабочих. Он рассвирепел. Бегут, оказывается и отсюда, кто-то и здесь действует! Он еще не забыл пощечины унтер-офицера Ватараи. После того случая в душе Окидзимы что-то надломилось. А тут еще этот Кадзи со своим презрительным отношением к нему. Злоба в его душе нарастала и искала выхода. Так бурлящая лава ищет в вулкане кратер. Нет, сейчас уж он не упустит случая расквитаться со всеми, кто издевается над ним. Он их всех переловит, будут они у него харкать кровью! Он кое-что надумал и поделился своим планом с подрядчиком, настрого приказав ему пока молчать; пускай готовятся к побегу, он их накроет, и тогда все узнается. Чон Чхван ни о чем не подозревал. Он назначил Фуруя очередное свидание в китайской харчевне -- ему не терпелось узнать, когда Кадзи собирается повести спецрабочих на сушку фекалий. Но настроение Фуруя после разговора с директором успело перемениться. Зачем ему работать по маленькой, все время рискуя с этими спецрабочими, которые у всех как бельмо на глазу. Теперь он может получить выгоду покрупнее, если угодит директору. И Фуруя выудил у ослепленного предстоящим успехом Чон Чхвана, как тому удалось организовать побеги спецрабочих. Он был ошеломлен, узнав, что любимый подчиненный Кадзи, Чей, был посредником и соучастником в этом деле. Ошеломлен и обрадован -- это все было ему на руку. - А стоит ли нападать на Кадзи в поле? Может, лучше еще разок тот же способ применить?
– - небрежно сказал Фуруя.-- Во-первых, жди теперь, когда Кадзи поведет их в поле, а потом, он не так слаб, как ты думаешь. - Знаешь, есть пословица: честным три раза подряд не будешь.-- И Чон Чхван покачал головой.-- Опасно в третий раз! Я не дурак. Бот пройдусь в последний разок по-большому, и прощай господин Фуруя. Ненадолго, правда, но прощай! - Вот ты как! Узкие глазки Фуруя усмехнулись. Этот тип, пожалуй, уходя, тебя же и лягнет. Самое время теперь разделаться с ним. Мозг Фуруя лихорадочно работал. Как же их всех столкнуть лбами, заслужить одобрение директора, и сесть на место Кадзи?