Условия человеческого существования
Шрифт:
21
Высохшая черная степь протянулась от редкой березовой рощицы у подножья сопки до горной цепи, синеющей на юго-западе. Если эти горы считать естественной крепостью, то степь, вплотную придвинутая к границе - подступы к ней. Весна по календарю для этих мест еще не весна. Зима тут напоминает сварливую, упрямую свекровь. Прошлогодняя трава уже не подымется, а новые побеги земля упрямо отвергает. Но дни зимы уже сочтены. Им надо только пробиться, первым побегам, и степь зазеленеет новой жизнью, превратится в душистую, цветущую сказку. Мириады цветов, взявшись за руки, пустятся в веселый пляс... Но пока еще весна только по календарю. Бесплотная, высохшая трава, покачиваясь под ветром, ворчит на зарождающуюся в недрах земли молодую жизнь. Четвертая рота в полном составе вышла охотиться на косуль. Почуяв запах весны, косули спускались с гор в степные перелески. Мясо у них жесткое, кисловатое. Но для солдат, за зиму вообще отвыкших от мяса, оно кажется яством. Правда, на прошлой неделе вторая рота пришла ни с чем, но сегодня капитан Кудо был уверен в успехе. "Быть сегодня добыче, - сказал он, - душа охотника чувствует". Кадзи получил боевые патроны. Загонщики из новобранцев должны были выгнать косуль из рощи сюда, на вольное место, под пули стрелков. Степь напомнила Кадзи Лаохулин. И казнь в Лаохулине. Это было всего полгода назад, а кажется - прошла целая вечность. Глиняную яму, верно, давно засыпали. На ее дне покоятся три скелета - невинно казненные люди. А он, онемевший тогда от страха, стоит, как стоял тогда, в мертвой степи. Кадзи посмотрел на небо. Оно было сплошь затянуто серой пеленой, и по нему, как тогда, бежали белые ватные облака. И засохшая трава, тоже как тогда, словно замерла. Все было как тогда. А разве что-нибудь изменилось, разве он нашел ответ на мучившие его вопросы? Война идет к концу, это ясно. Правда, солдатам почти ничего не сообщают о положении на фронтах, но каждый знает, что война идет к концу. Япония потерпит поражение и будет призвана к ответу. Их окружат китайцы, будут швырять в них камни, плевать им в лицо. Вот тогда и восстанут эти три скелета и перед всем народом разоблачат Кадзи. Он был их надзирателем, и они призовут его к ответу за все муки. А пока час отмщения не наступит, его будет мучить собственная совесть. Правда, это было лишь короткое мгновенье, когда Кадзи подумал, не бежать ли ему сейчас, сию минуту, к тому народу, который в будущем призовет его к ответу. Он может изменить имя и стать бойцом их освободительной армии или честно скажет, что он преступник, и предстанет перед судом. Честно признаться. Признаться во всем. Хоть чем-то быть полезным, Кадзи представил себя бегущим вместе с Синдзе к границе. Не стреляйте! Мы дезертиры. Рядовой второго разряда, двадцать девять лет, рост 173 сантиметра, вес 69 килограммов, трус. Пожалуйста, не расстреливайте! Я буду вам полезен! Только не толкайте меня к тем трем скелетам! Кадзи услышал гулкий выстрел. Но его сознание не сработало, не откликнулось. Он понуро стоял, поставив винтовку прикладом на ботинок, чтобы не испачкать в грязи приклад, - Кадзи, стреляй! Чего смотришь?! - кричал запыхавшийся Хасидани. Примерно в двухстах метрах от него две косули пересекали короткое пространство от рощи до ближней сопки. Казалось, они не бежали, а летели по воздуху. С того места, где стоял Хасидани, стрелять было бесполезно, но на всякий случай он выстрелил. Косули рванулись в сторону и стали уходить в заросли. Солдаты, расставленные через каждые пятьдесят-шестьдесят метров, открыли по ним беспорядочную стрельбу, но тщетно, животные скрылись за сопкой. - Чего ты зевал?
– разорялся Хасидани. - С твоего места только и стрелять! - Так ведь они не бегут, а летят...
– оправдывался Кадзи.
– Исправлюсь, господин унтер-офицер! - Я с подпоручиком пари заключил, что наш взвод принесет
– неожиданно спросил Хасидани.
– Таким увальнем всегда был, а тут вдруг не подступись, так и лезет на рожон. Кадзи ответил, что последнее время тот сильно устает. - Что, жаловался? - Никак нет. Просто я как-то дежурил ночью, смотрю, он стоит такой измотанный, бледный. Совсем как Охара стал... - А-а, Охара...
– досадливо отмахнулся Хасидани. - В печенках у меня сидит этот Охара. Охара, согласно приказу, бродил по роще, время от времени оглашая воздух криками. Ему приказали кричать, вот он и кричал: "а-а-а"!
– и шел, и снова кричал. Когда же наконец придет ответ от Томиэ! Скорее бы комиссия, устроиться бы ему денщиком или кочегаром на кипятильник. Маневры окончательно доконали его. Еще один марш-бросок с полной выкладкой, и он помрет. Проклятая стрельба. Хасидани ненавидит его за очки. Он белая ворона среди них. Все радуются его унижению. Хоть бы Кадзи посочувствовал. Ведь вовсе не обязательно было попадать в мишень с закрытыми глазами. Да и с завещанием этим! Мог бы хоть намекнуть, что все равно прочтут. Он не стал бы писать такое. Охара брел, опустив голову. На поляне поднял боевой патрон. Видно, унтер обронил. Охара, положив патрон на ладонь, долго рассматривал его. Маленькая, меньше мизинца пуля наповал убивает самого крепкого человека. Сколько людей погибло от такой вот пули! Почему же у Охары они ни за что но попадают в цель? Охара собирался уже бросить патрон, но вдруг вспомнил, что они на строгом учете. Необходимо заявить о находке. Охара спрятал патрон в карман кителя, но снова вытащил, зажал в ладони и вдруг подумал, что в этой находке есть особый смысл. Он должен был найти на поляне патрон, это судьба, рок. Охару всегда поджидает злой рок, вот и сейчас он подкараулил его. "Таким, как ты, лучше подохнуть!" - сказал ему Хасидани. Лежа в лазарете, он не раз вспоминал это. Он никчемный, ни на что не годный человек, не лучше ли ему самому покончить с собой? Война все равно доконает его. Лучше самому наложить на себя руки. Патрон все решит, в нем освобождение от горького позора. Охара спрятал его во внутренний карман кителя. Нечего беспокоиться, унтер вывернется, если у него потребуют отчета об израсходованных патронах. Ничего не случится, если этот патрон останется при нем. В казарме он его надежно спрячет. Этот патрон решит все. Смерть приблизилась, стала реальной.
– - Ты последи за Охарой, - бросил Хасидани. - За такими собаками нужен глаз да глаз. - А что?
– с притворным простодушием спросил Кадзи. - Деру дать может, вот что. Думаешь, меня устраивает ловить его и расстреливать как дезертира? Хасидани усмехнулся. Кадзи едва заметно покачал головой. Господин командир взвода ошибается. Кто убежит, так это Синдзе. А Охара может наложить на себя руки. Этому Хасидани есть о чем призадуматься. Каково ему будет, если в его взводе объявятся дезертир и самоубийца? Хасидани, разумеется, не лучше других унтер-офицеров, но и не хуже. А тут на его голову сразу свалятся два ЧП, считающиеся верхом позора для армии. Да, Кадзи должен что-то предпринять, чтобы Охару хоть на время оставили в покое. Кадзи понимал, что помочь им - и Охаре и Синдзе - может только он... В роще прогремел выстрел. Хасидани сжал винтовку. - Идут! На этот раз шесть косуль выскочили из рощи и, развернувшись веером, пошли к сопкам. Кадзи решил бить с колена, но густая трава мешала, и он выпрямился. Хасидани стрелял по ближней косуле. Кадзи целился в ту, что ушла дальше остальных. Выстрелили почти одновременно. Та, в которую бил унтер, упала с прыжка, косулю Кадзи будто подкосило, а вслед за ней покачнулась и упала еще одна. - Три?! Хасидани сорвался с места, Кадзи - за ним. Третья косуля еще барахталась, силясь встать. - Как же это ты? Сразу двух?
– Хасидани не мог скрыть зависти. - Чистая случайность. - Ну и здорово! Вот бы взглянуть сейчас на рожу подпоручика! Да прикончи ты ее. Кадзи приставил винтовку почти под лопатку косуле и закрыл глаза.
22
Кадзи чистил винтовку, когда его позвали в канцелярию. - Бегом!
– дежурный ухмыльнулся.
– Свидание. Все лица повернулись к Кадзи. Свидание... Приказ о выступлении не произвел бы такого эффекта. Рука Кадзи замерла на полпути, он стоял, нелепо уставившись на дежурного. - А кто?
– спросил унтер Сибата. Дежурный солдат сделал непристойный жест. Кадзи показалось, что он сейчас потеряет сознание. Приехать в такую даль! - Есть! Иду! Кадзи зачастил шомполом. Старайся, не оплошай! Смотри, какой замечательный день. - Бегом!
– заорал Сибата.
– Нечего прикидываться! Охара потянулся за шомполом. - Я дочищу. Беги. Кадзи протянул винтовку Охаре. - Рядовой второго разряда Кадзи идет в канцелярию!
– доложил он Сибате. - Иди скорее, не то ее кто-нибудь утащит. - У-у, скотина!
– простонал кто-то из старослужащих. - На границу забралась... Кадзи не мог скрыть волнения. Но куда она денется ночью? Тащиться в темноте на станцию тридцать километров? Не пойти ли поплакаться Хино, чтобы разрешил проводить ее? Коридор до канцелярии показался нестерпимо длинным. Сердце бешено колотилось где-то под самым горлом. В канцелярии Митико не было. Хино повернул к Кадзи жирное, улыбающееся лицо. - А, нарушитель нравственности! Но где же Митико? - По особому распоряжению рядовому второго разряда Кадзи разрешено до утренней поверки пользование комнатой в домике за казармой. Получай свою увольнительную. Кадзи стоял, не в силах поверить тому, что сказал подпоручик. Встретив Митико полчаса назад, Хино спросил, где же она думает остановиться. - Даме приехать в такую глушь крайне неосмотрительно, - галантно заметил он. - Мне бы только повидать его, больше ничего не нужно, - сказала Митико.
– Я только за этим и приехала. - Обратный поезд будет завтра после полудня. Вы пойдете одна, ночью, пешком? - Я прошу разрешить свидание, пойду пешком. - О, вы смелая женщина. Так уж и быть, вы получите свидание, ночуйте здесь. Однако помните, мадам, что это делается в виде исключения. Воинские казармы - не гостиница. Вы можете подать дурной пример. Митико поблагодарила. Хино, вдыхая сладкий запах женщины, исходивший от этой солдатской жены, смотрел на нее сверху вниз, как повелитель, оказавший милость. Точно так же он смотрел теперь на Кадзи. - Свидание свиданием, - сказал унтер Исигуро, сидевший за другим столом, - но чтоб без глупостей. Чтоб ничего криминального не передавал! Не то завтра обыск учиню, раздену ее донага! Кадзи повернулся и вышел. Комната в домике за казармой принадлежала унтер-офицеру, посланному недавно на спецподготовку. Прежде чем взяться за ручку двери, Кадзи потрогал лицо, он сильно оброс. Нет, не неряшливость, просто не хватает времени побриться. Губы высохли и потрескались. Кожа на руках стала дубленой. Форма сорт второй, третий срок носки. Ни дать ни взять бродяга. И все это увидит Митико, увидит, как он опустился.
23
Митико улыбнулась, когда он открыл дверь, но тут же погрустнела. - Ну вот, я и приехала. Как ты себя чувствуешь? - Как ты решилась, в такую даль... Закрыв дверь, он прислушался к шороху за стеной, потом осторожно коснулся ее. - Очень тебе трудно? Кадзи покачал головой. - Ничего, привык... Вот сегодня охотились на косуль... - Кадзи посмотрел в окно. - Попросить мяса?
– он снова взглянул на Митико, потом перевел взгляд на серые стены. - Теперь тепло, легче. А зимой досталось... Митико смотрела на его губы. - Ты вот приехала, а я ничего не могу для тебя сделать. Я рядовой второго разряда... - Повернись ко мне!
– шепнула Митико.
– Почему ты не смотришь на меня? - Я и смотрю на тебя. Нет, он не смотрел. Сжало сердце, он боялся, что оно выдавит слезы. Лучше не смотреть. Рядом с ним сидела женщина, которую он ни на один день не забывал. Живая, нежная. Знакомый, бесконечно родной запах. Как редко жизнь дарит такие минуты. - Не волнуйся, я все одолею, - он улыбнулся, - держусь отлично. Начальство злится, потому что не к чему придраться. Митико пододвинулась к нему. - Надолго тебя отпустили? - До завтра, до утра... Как и тогда. Когда отправляли... - Когда отправляли...
– На ресницах Митико выступили слезы. Эта женщина принесла сюда свое переполненное любовью сердце, свое нежное тело, свои глаза. И слов она приготовила бесчисленное множество. Слова эти столько раз повторялись во время долгого пути. Сейчас они замерли на губах. - Рядовой второго разряда Саса принес обед господину командиру взвода Кадзи, - доложил Саса, внося две пиалы. Саса собственноручно приготовил мясо и суп на железной печурке. Одобрительно оглядывая Митико, Саса произнес: - Госпожа, эту косулю он подстрелил сегодня. Ешьте больше - сил прибавится. Верно я говорю, Кадзи? Кадзи улыбнулся. - Благодарю вас. Слышала, вы всегда заботитесь о муже, - приветливо ответила Митико. Саса замахал руками. - Ну, у новобранцев так уж водится - помогать друг другу. Иначе в армии долго не протянешь. Завидую я вашему мужу. Редкая женщина на такое решится, это уж точно. Митико хотелось сказать этому славному человеку что-нибудь очень хорошее, но она только улыбнулась. А Саса вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и протянул его Митико. - Мало времени, поэтому уж извините, что так нахально, с первого знакомства, с просьбой обращаюсь. Напишите, пожалуйста, моей жене, здесь вот адресок, пусть у вас поучится и приедет проведать муженька. Вы уж напишите, как знаете, пусть приедет на денек. Да подарки старослужащим пусть захватит... Было еще что-то, что он хотел сказать. Долго мялся, но, так ничего и не сказав, нехотя ушел. Явился Охара. Он вызвал Кадзи за дверь. - Посмотри, как я почистил винтовку. Кадзи поблагодарил его и предложил войти, но тот, опасаясь нагоняя взводного, стоял в дверях. Смущенно помолчав и помявшись, он наконец решился. - Кадзи, - сказал он, - тебе не трудно попросить жену, пусть сообщит моей, что то письмо я не по своей воле написал. Никак мне нельзя, чтобы она ушла из дому. Митико есть не стала. Не могла от волнения. Когда-то еще удастся встретиться. Кадзи ел молча, быстро, легко справился и с ее порцией. Митико покачала головой: - Не жуешь даже, так глотаешь. - Отвык здесь, некогда, - улыбнулся Кадзи.
– В желудке зубы выросли. - Ты ешь так, словно за тобой кто-то гонится. Так точно. Беспрестанно гонятся. Служба, ученье, маневры, переклички, отбои. С утра до ночи гонятся. - Так точно, где поспел, там и съел. Это единственный выход. Кадзи отодвинул пустую пиалу. Вместе с посудой прихватил сигареты, печенье, которые привезла Митико и понес в казарму унтеру Сибате. Кадзи чувствовал, как из всех углов его провожают налитые злобой взгляды старослужащих. Что-то изменилось с тех пор, как он давеча чистил винтовку. - Тоже порядки. Тьфу!
– сказал кто-то так, чтобы он слышал.
– Где это видано, чтобы новобранец в отдельной комнате с женой миловался?! Ну и времена! "Понятно, что бесятся", - подумал Кадзи. - Пусть бы нас во вторую очередь пустили. Побратаемся, боевыми друзьями заделаемся, сигарету пополам делить будем и письма от нее вместе почитывать, а? Кадзи подошел к Ёсиде за одеялами: Хино разрешил: взять. - Ишь ты, одеяла, - усмехнулся Ёсида. - Ничего, не замерзнешь в обнимку-то с молодухой. Раз есть указание, Ёсида даст. Просто настроение испортить хочет. Но Кадзи надоело стоять в позе просителя. - Ничего, одним обойдусь. Он прошел к своей койке, снял одеяло. Ёсида спустил ноги на пол, совсем уже собравшись идти в каптерку, но поведение Кадзи его оскорбило. - Нет тебе одеяла, - бросил он.
– А замерзнет - меня позови.
24
Им было бесконечно хорошо рядом, и все-таки что-то тяжелое и холодное стояло между ними, и это нельзя было отодвинуть. Объятия не давали забвенья. Известного только им двоим всепоглощающего забвенья. Кадзи никак не мог освободиться от гнетущего беспокойства. Завтрашняя разлука уже леденила его. Он вздрагивал при малейшем шорохе, опасаясь прихода кого-нибудь из офицеров, внутренне готовый к любой неожиданности. Это была не усталость, а скованность. Будто он был впервые с женщиной. Все случилось по-другому, иначе, чем он ожидал. Он твердил себе: надо забыть, что мы в казарме, надо забыть, ведь впереди только одна ночь. - Вот и свиделись...
– шептала Митико. - Представляю, как удивится Ватараи, когда узнает, что я ездила к тебе. Все наведывается, расспрашивает... Кадзи прижался к Митико, зарылся лицом в ее волосы. - ...требует твои письма. Так я ему и показала их! Прикидываюсь, что не понимаю. Отвратительный тип! С таким видом разговаривает, будто в дезертирстве тебя подозревает... Кадзи глубоко вздохнул. - А если я действительно убегу? - Куда убежишь? - На ту сторону. - Нет, ты этого не сделаешь.
– Митико улыбнулась. В лунном свете ее черные глаза засветились зелеными огоньками.
– Ведь у тебя есть я.
– Потом вдруг всхлипнула.
– Кадзи, я все равно буду ждать. Подпоручик сказал, что ты здесь "заметная фигура", я так и думала, что они не оставят тебя в покое. Кадзи губами вытер ей слезы. - Никуда я не убегу. Слышишь? До последнего буду держаться. Ты не прав, Синдзе. Ты не испробовал все пути, ты хочешь выбрать самый легкий. Бежать только потому, что после истории с открытками тебе выписывают наряды вне очереди? Нет, Синдзе, что бы ты ни говорил, это малодушие, а не протест. Я не могу согласиться с тобой. - Не надо, Кадзи, - шепнула Митико, - возвращайся домой! Светало... За окном скрипели чьи-то шаги. Караульный. Скоро подъем. Кадзи поцеловал Митико. - Не спишь? В эту ночь они испили все: восторг, слезы, озарение. Пронзительная боль, боль желания по-прежнему сковывала тело, но в сердце пришла ясность. Руки Митико гладили Кадзи. Их пронизывала мольба и жалоба, что вот-вот, очень скоро им придется оторваться от любимого. - ...пошлют на фронт. Поэтому и свидание разрешили. - неожиданно прошептала Митико. Кадзи молча притянул ее к себе. Незачем посылать, фронт сам пожалует сюда. Он не прячет голову в песок, он все сознает. Пусть встреча с Митико будет для него последним приветом жизни. Жизнь больше не подарит им таких мгновений. Они оба понимали это. Надо удержать их любой ценой. Удержать вопреки всему. Если б взошло солнце, можно было бы увидеть ее всю, такой как хотелось запомнить. - Митико... Она поняла его молящий взгляд. Быстро, словно боясь потерять каждое мгновенье, она встала и подошла к окну. Она стояла нагая под белыми лучами рассвета, трепеща от нежной волны, зарождавшейся в теле. В безмерной тоске Кадзи подошел и встал рядом. Он опустился перед ней на колени и прижался к ней лицом. Может, так в последний раз. Правда, женщине этого не говорят. Митико вдруг заплакала. Дрожа, обняв голову Кадзи и осыпая ее поцелуями. Вместе с рассветом приближался конец. Конец любви. Потому что любовь - это два человека, а с рассветом она снова останется одна. - Что тебе отдать?!
– всхлипнула Митико.
– Возьми, возьми! Но у меня ничего нет! Задыхаясь, Кадзи покачал головой. Он ничего не хочет. Ее объятия возвращают ему жизнь. Только это.
25
Вместе с утренней перекличкой солдаты утрачивают свою свободу. Безликую, мертвую свободу темного, как болото, сна. А в это утро Кадзи утратил радостную свободу, дарованную Митико. - Фехтование на карабинах, всей ротой!
– скомандовал дежурный офицер. Унтер Сибата, глянув на Кадзи, съязвил: - У нас тут у одного ноги подкашиваются. - Еще бы, всю ночь в атаку ходить, - откликнулся кто-то из старослужащих. Кадзи знал, что ему не простят. Еще не то придется вытерпеть. Он молча надевал фехтовальный костюм. - Ну что, сразимся? - предложил Сибата и, не дожидаясь, пока Кадзи встанет в позицию, сделал первый выпад. Кадзи покачнулся. Кругом засмеялись. - В атаку ходить мастер, а обороняться его не учили. Новобранцы сражались друг с другом, и только Кадзи окружили старослужащие. Разумеется, это было не случайно. Хасидани сделал вид, что ничего не замечает. Сквозь маску Кадзи видел их не предвещающие добра улыбки. Судя по всему, они готовились к серьезному бою. Что ж, он готов. Кадзи встал в позицию. Не давала покоя мысль о Митико, которая сейчас в комнате за казармой собирается домой. Хино обещал распорядиться, чтобы ее отвезли на станцию. Конечно, сегодня Кадзи не в форме, он не сомкнул глаз, и это сказывается. Раз, другой отбил выпад Сибаты и почувствовал, что ноги не слушаются. Он тут же получил прямой удар в грудь. - Ну что, Кадзи, это потруднее, чем миловаться с женой?
– не отставал Ёсида. - Давай-ка я тебя научу!
– Сибата отвел карабин. Воспользовавшись остановкой, Ёсида нанес явно запрещенный удар. Кадзи пошатнулся и тут же получил второй, нанесенный уже по всем правилам. Ах, вот вы как! - Прошу еще раз.
– И сам не узнал своего голоса. Мышцы напряглись, грудь дышала легко. Кадзи перешел в наступление. Я не могу быть побитым тобой, Ёсида. Да и тобой, Сибата, тоже. Не могу дать себя победить сволочам, я помню ваши ремни, твой, Ёсида, и твой тоже, Сибата. Давайте-ка один на один. Так будет честно! Расстояние между ними уменьшалось. Ёсида отступал. Подойдя почти вплотную, Кадзи отбил карабин Ёсиды и нанес противнику сокрушительный удар в грудь. Точно по форме. Теперь Ёсида боролся за свой престиж. Ефрейтор не может уступить новобранцу. Кадзи решил экономить силы. Отступая, он забирал влево, рассчитывая, сманеврировав, развернуться и застичь Ёсиду врасплох. Ёсида завалил карабин - значит, легко будет дать сверху. Тут он споткнулся, успел еще парировать длинный удар Ёсиды, но упал, получив подножку. Кто-то ударил его карабином плашмя по спине. Кадзи вскочил. За одной маской в улыбке скалились зубы. Кадзи чутьем угадал, кто ему подставил подножку и с ходу нанес удар. - Прошу прощения! Противник полетел с ног. Это был настоящий таран. Один за другим, не давая Кадзи передохнуть, на него наседали старослужащие. Кадзи, рассвирепев, как тигр, бил всех без разбора. В этой бешеной схватке Кадзи ощутил внезапное освобождение. Он бил, колол, отражал удары прикладом и возвращал их. - Даешь, Кадзи!
– услышал он за спиной.
– Если так пойдет дело, станешь чемпионом полка. Сразимся?
– приказал Сога.
– Отступая, не побьешь. Вперед! Кадзи остановился. Сделав шаг назад, Сога открыл грудь. - Вот сюда! Давай! Но карабин Кадзи отбили. Почти в ту же секунду он получил удар, подался назад. Видно, он слишком запрокинул голову - удар пришелся в горло. Кадзи упал на колени, пытался еще встать, но потерял сознание. -Принесите ему воды, - бросил Сога и повернулся к старослужащим: - Позор! Один новобранец всю команду разделал. Кончать фехтование!
– приказал он. Кадзи пришел в себя, приподнялся. - Сделай на горло холодный компресс, - посоветовал Сога.
– Одышки у тебя нет, обойдется. Рассчитывай движение, особенно при коротких ударах. Митико еще издали увидела, как плохо выглядит Кадзи - него позеленело лицо. Он пришел как был, в нагруднике. - Я не могу тебя проводить, Митико. Сейчас будет построение. Он хотел сказать это как можно более спокойным, беззаботным тоном, но ничего не получилось. Из горла вырвался хрип. - Мне уходить? Уже? - Митико с силой потянула его к себе за ремень нагрудника, потом отпустила. - Уходи скорее, не могу!.. Спасибо, что приехала, - прохрипел Кадзи.
– Не будем прощаться, хорошо?
26
– Еще чуть-чуть и остался бы инвалидом, - сказал врач дежурному по четвертой роте унтер-офицеру Исигуро, показывая на Кадзи. - Даю ему освобождение. Исигуро хотел было так и записать, но Кадзи попросил разрешения обратиться. - Господин врач, я не прошу освобождения, с меня достаточно лекарства. - Откуда такой ретивый новобранец выискался!
– засмеялся врач.
– Ему не нужно освобождения от учений - слыхали? Видать, повышения вне очереди ждешь? Кадзи подумал, что сейчас ему никак нельзя получать освобождение. В обычное время это предел мечты. Но только не сейчас. Получить освобождение после свидания с женой - значит выставить себя на смех. Терпеть насмешки, видеть, как они скалят зубы... Врач отпустил его, предупредив, что горло надо беречь. Кадзи поднялся и поклонился. Какой толк от предупреждений? Ведь теперь старослужащие станут на каждых занятиях но штыковому бою метить ему в горло. Исигуро даже высказал Кадзи притворное участие. - Доложу командиру роты о твоем ранении. А также с том, что ты не взял освобождения и остался в строю. Кадзи и не думал верить этому фальшивому сочувствию Просто Сога - давнишний соперник Исигуро, и если капитану доложить под настроение, что от его удара придется списывать новобранца в инвалидную команду, Соге нечего надеяться на повышение...
27
Зима, полгода терзавшая землю, отступала. В степь пришло солнце. У подножья сопки зима задержалась дольше всего, но и оттуда ей пришлось убраться. С весной низменность превратилась в болото, она лежала, словно труп зимы, разбухший и черный. Чем ближе к границе, тем болотистее почва. Над трясиной - бугорки земли, поросшие травой. Кочка и кругом вода. Провалишься - поминай, как звали. Ступать можно только с кочки на кочку. Если б всюду так, можно было бы поручить охрану границы этому природному заслону и распустить сторожевые отряды. Но в том-то и дело, что очень уж здесь разнообразный и хлопотливый рельеф. В иных местах болота пересечены, словно дамбами, пластами твердого грунта. На них и проводились тактические учения на местности, близилась инспекция, и Хасидани усердствовал, гонял людей до седьмого пота. - Послеобеденные учения отменяются, - объявил Хасидани переждав восторженный рев, докончил: - После обеда - проверка оружия. Замечу грязь - плохо будет! После ужина - энные учения. Отработаем охранение зоны между сторожевыми постами с последующим переходом к ведению боя в условиях ограниченной видимости. Так что удовольствий хоть отбавляй. Разойдись! Хасидани принес из канцелярии письма. - Охара, Кадзи, Ямагути... Кадзи с тихой улыбкой посмотрел на конверт, но распечаывать не стал, спрятал во внутренний карман кителя. Саса опросил: - Прочитай! Верно, от жены. Кадзи рассмеялся и покачал головой. - Нет, сейчас не стану. Буду носить на груди, пока хватит терпения. - Твоя жена, Кадзи, хорошая женщина. Обязательно раз в неделю пришлет весточку, интересуется, значит. А моя лежебока неизвестно что поделывает. - У тебя ж есть талисман, - пошутил Кадзи. Толкнув в бок соседа, молодого новобранца, Саса сказал: - Складная у него баба, у-ух! Ты не сердись, Кадзи, я ведь хвалю. Ямагути вертел письмо с кислой миной. Вопреки ожиданиям, это оказалось извещением из ломбарда, сообщавшим о пропаже заклада за невыкупом. Кто-то из приятелей без ведома семьи заложил его костюм в ломбард и не удосужился выкупить. Черт с ним с костюмом, когда он еще его наденет, но обидно, что те, на воле, позволяют себе все, что заблагорассудится. Охара ушел читать письмо к окну. Я получила письмо от жены вашего товарища, - писала ему жена, - в котором говорится, что в вашем предыдущем послании вы писали не то, что думали. Каковы же ваши истинные намерения? Впрочем, суть не в этом. От вашего предыдущего письма матушка пришла в восторг. Если б вы были здесь, я бы все стерпела, даже ее непомерную гордыню. Но сейчас я не могу себе позволить такой роскоши. Ваша матушка забрала хозяйство в свои руки, я ни гроша не могу потратить по своему усмотрению. Она мать и до вашего возвращения будет заправлять в доме сама. Разве так говорят невестке, жене единственного сына? Она считает меня транжирой, я не имею права ничего купить, даже детям. Твердит, что это роскошь, что я самоуправствую ей назло, договаривается до того, что, мол, неизвестно, чем я занимаюсь за ее спиной... Вы слабый, добрый, верный сыновнему долгу человек, вы беспокоитесь о матери и настаиваете, чтобы я не бросала ее. Но, простите, после долгих размышлений я вынуждена поступить по-иному. Сегодня я была в фирме, где вы служили, и попросила половину вашего жалованья выдавать мне. Завтра я забираю детей и ухожу из вашего дома. На половину вашего жалованья прожить нельзя, и мне придется заняться каким-нпбудь рукоделием. Обещаю вам заботиться о детях до вашего приезда. Простите, что оставляю вашу матушку. Признаться, мне ее совсем не жалко. Злобная, вздорная старуха, - она заслужила одинокую старость! Слезы не пролью, когда она умрет, потому что уже наплакалась из-за нее при жизни!.. В маленькой вселенной, составлявшей мир Охары, наступил полный мрак. Он машинально разобрал и почистил затвор. Потом по ошибке взял затвор Кубо, лежавший рядом, и сунул в свой карабин. Затвор не шел, Охара стал толкать его силой. - Неправильно собрал, - высказал предположение Кадзи. Охара с натугой рванул затвор назад, и тут случилось непоправимое: обломилась затворная задержка. Охара похолодел. За вмятину на ножнах штыка каким мордобоем угощают, а тут винтовку лишил жизни! Господи, что-то будет! - Ну, вот и обломал, куда только твои глаза глядели?
– посочувствовал Кубо, но когда увидел, что это его затвор, даже в лице изменился. - Ну, что теперь делать прикажешь? Гад проклятый! Делать-то что? Моя же винтовка! Он развернулся и хватил Охару по лицу. - Из-за тебя я должен писать объяснение военному министру! Из-за тебя меня по морде бить будут, с винтовкой на караул поставят! У-у, сволочь! Охара свалился на пол. Закрыв лицо руками, он молча сносил пинки вконец взбесившегося Кубо. Кадзи ждал, что кто-нибудь вмешается, но никто, по-видимому, не хотел ссориться с Кубо, который был на хорошем счету у старослужащих и ладил с однокашниками-новобранцами. - Хватит, пожалуй, Кубо, - наконец не выдержал Кадзи.
– Битье тут не поможет. Винтовку этим не исправишь. Прости его. Кубо повернулся к Кадзи. Он ждал его вмешательства. - А если не желаю, тогда что? - Ну бей, пока рука не отсохнет, - резко сказал Кадзи. - А ты не лезь не в свое дело, а то и тебе не поздоровится! Все знают, что ты красный! - Ну и что из этого? - А то, что тебя здесь никто терпеть не может! Кадзи хотелось видеть глаза остальных. Он повернул голову тут же пошатнулся от звонкой, обидной пощечины. Кадзи сделал шаг к нему, его трясло от гнева. Сопляк, мальчишка на побегушках! Кадзи смертельно хотелось дать ему пинка. Расстояние как раз подходящее. Такие вот типы и превращаются в Ёсиду, Сибату или Банная... Он сейчас даст ему пинка. - Яматохиса, держи этого дурака!
– с трудом подавляя себя, прохрипел Кадзи. - Кубо, беру на себя!
– с винтовкой наперевес Яматохиса встал между ними. Все смотрели на дверь кабинета взводного командира, опасаясь, что она откроется. Дверь действительно открылась, вошел Хасидани. Выслушав Яматохису, он повернулся к Охаре. - Ты отброс, ты позор армии! Мне бы не хотелось вспоминать устаревшие наказания, но на тебя, видно, ничто другое не подействует. На месте, где стоишь, винтовку на караул! - скомандовал он.
– На два часа! И повторяй: "Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара из-за своего разгильдяйства повредил вашу затворную задержку. Никогда, даже если солнце взойдет с запада, я не допущу впредь такой оплошности, потому прошу простить меня. Смиренно прошу прощения". Понял? И повторяй всякий раз, как кто-либо входит в комнату! А после доложишь о порче винтовки унтер-офицеру Соге. О результатах сообщишь мне. Только и знаешь, что марать честь взвода! Ничего, сегодня тебя взгреют! А вы посматривайте за ним, ясно? Затем, обернувшись, Хасидани поискал глазами Кубо. Тот спрятался за спину Таноуэ. - Кубо, если у тебя на глазах могут взять твой затвор, то и штаны как-нибудь снимут! Олух! Еще на действительной служить хочешь. Взгляд Хасидани полоснул по лицу Кадзи: - Всякий раз, как что-нибудь случается в отделении, ты тут как тут. Без тебя ни одна заваруха не обходится, обязательно встреваешь. Будь поскромнее! И терпению командира роты есть предел. Понял? - Так точно, понял, - ответил Кадзи с каменным лицом.
28
Охара повторял: - Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара... И тем, кто еще минуту назад издевался над Охарой, и тем, кто сочувствовал ему, стало как-то не по себе. Неровен час, и с ними может стрястись такая же беда. Есида, пришедший за людьми для работы в каптерке, увидев, как дрожат руки Охары, взял из пирамиды другую винтовку и положил ему на согнутые в локтях руки поперек. - Попробуй, урони! Яматохиса, Кубо, за мной! Яматохиса поднялся, как на пружинах. За ним, с удовольствием наблюдая, как дрожит под тяжестью двух винтовок Охара, не спеша пошел Кубо. Кадзи, чтобы не видеть страданий Охары, отвернулся к окну и раскрыл полевой устав. Но глаза ничего не видели. Он не знал, чем помочь Охаре. Да и решимости не было. Скоро у того онемеют руки и винтовки грохнутся на пол. Тогда придумают другое, еще более тяжелое наказание. Охара недотепа и расплачивается за это собственной шкурой. Чем такому поможешь? Жаль, конечно, бросать его в беде, но что делать? Кадзи старался не смотреть в его сторону. - Слышь, Кадзи, - к нему подошел новобранец Канасуги.; тихо, чтобы не слышал Охара, зашептал: - Я после обеда относил посуду на кухню. Так вот, там говорили, новобранца из пулеметной роты на конюшне давеча из петли вынули...
– резко повернулся к нему всем телом.
– Понимаешь, говорят, он под себя мочился. Ну все, конечно, как водится, смеялись, проходу не давали. А потом стали замечать, будто и дезертировать нацелился. Старослужащие и решили его проучить. Подловили после отбоя, поучили, понятно... Ну, а он и... Кадзи приложил палец к губам. Ему показалось, что Охара прислушивается - он стоял к ним вполоборота. Винтовка, положенная поперек рук, медленно съезжала. Как только Канауги замолчал, Охара отвернулся. Винтовка совсем накренилась и упала бы, если б Таноуэ не подхватил ее. Осторожно, стараясь не глядеть на него, он положил винтовку на руки Охаре и пошел к своей койке. - А в полковых ведомостях не было, - тихо сказал Кадзи.
– Скрыли. Позор. - А ты зачем мне об этом рассказал?
– напрямик спросил Кадзи. - Сам не знаю. Подумал, такое легче всего тебе рассказать. - Почему? - Что ты пристал, почему да почему... - Что же это получается?
– продолжал Канасуги.
– Загонять человека так, что ему бежать хочется? И все должны через это пройти? - Да, так нам внушили. Вошел унтер Сибата. Опять ты? - говорил его взгляд. Охара стоял с закрытыми глазами, стиснув зубы, и из последних сил старался удержаться на ногах. - Правильно, Охара, - сказал унтер.
– Вот так и надо - зубы стисни, а держись до последнего! Отдохнем на том свете, Охара. Взяв с полки котелок, Сибата вышел. - Охара свалится, - шепнул Канасуги. Кадзи делал вид, что читает устав. Что предпринять? Пойти в офицерскую комнату и попросить за него? Но ведь только что ему поставили на вид, что он во все вмешивается. Ну и пусть! Пусть Хасидани на него наорет. А он скажет: не могу молчать, господин командир взвода. Охара прихватил чужой затвор потому, что близорук он, Охара. А близорукость не стойкой на караул лечат! Хасидани, конечно, ему бросит: опять разговорчики! Задрал нос, стрелять немного умеешь. Но Охара свалится, господин командир взвода! Ну и вались вместе с ним, вдвоем веселее! Канасуги, не отрываясь, смотрел на Кадзи. - Хочешь, чтобы я пошел просить?
– Кадзи резко поднялся с койки. - Не то чтобы хочу... Но ты, Кадзи, всегда помогал Охаре, - прошептал Канасуги. - Пошли?
– движением головы Кадзи показал на офицерскую комнату. Канасуги, заколебавшись, огляделся по сторонам. Каждый занимался своим делом, но то, что Охара с минуты на минуту упадет, видели все. Канасуги пошел. - Что это за манера табуном ходить? - встретил их Хасидани. - Коллективных жалоб у нас не положено. - У меня не жалоба, господин командир взвода, а мольба... - А такой формы обращения в армии вообще нет. На чем зиждется жизнь в армии? - На приказе и подчинении. - Я приказал, Охара подчиняется. А целесообразность моего приказа определяю я. Кругом!
– И когда они были уже у дверей, он неожиданно бросил: - Пришлите его сюда.
29
– А, будь что будет. Нет у меня больше сил. - Охара уткнулся испачканным грязью лицом в колени. Была короткая минута отдыха. Рота отрабатывала охранение зоны между сторожевыми постами. Хасидани выбрал для учения почти непроходимый участок болота. Все были в грязи с ног до головы. - Да не отчаивайся ты из-за пустяков, - убеждал Кадзи, разглядывая какой-то белый цветок. - Пустяки? - Ну а что? Кадзи сорвал цветок, понюхал. Он пах болотом, как и все здесь. - Она же просто из дому ушла. Это же не значит, что бросила тебя. Охара не ответил. - Ведь на воле все по-другому. Захотела уйти и ушла. Это мы здесь отвыкли от свободы... Кадзи сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Если б, скажем, Митико вот так ушла? Он счел бы это пустяком? Кадзи тихонько коснулся цветка губами. - Разве ты поймешь, счастливчик?
– горько усмехнулся Охара. - А с матерью что будет? Она ведь жила только мной. Всегда жила только мной. Конечно, она женщина старых взглядов. И жену недолюбливала. Но разве за одно это она заслужила голодную смерть? - Урезонь жену. - Попробуй! И сейчас вот пишет: как бы трудно ни пришлось, детей воспитает. И все ради меня. А я еще неизвестно когда вернусь. Мне ее нечего урезонивать. - Да, случай такой, когда, как говорится, угодишь одной, разминешься с другой. - Кадзи приколол цветок к фуражке.
– А обеим угодишь - сам ни при чем останешься. Где-то совсем близко послышался голос Сасы: - ...И когда только нас уволят? - И правда, домой бы...
– словно отвечая Сасе, грустно протянул Охара. - ...А как насчет переброски на фронт?
– расспрашивал Саса.
– В День армии Баннай говорил, что солдаты четвертого года службы с первого мая увольняются, а вот уже конец апреля... - Никакой переброски не будет, - уверенно, словно убеждая самого себя, сказал Сирако. - Квантунская армия больше не может бросаться живой силой. Сейчас важнее всего сдержать русских, а не Америку с Англией. А то еще, чего доброго, Манчжурия красной станет. Правда, есть такие, которым подобный поворот дела на руку... Кадзи холодно усмехнулся. Он ничего не сделал, чтобы называться красным, но вообще-то считал бы это за честь. Дурак Сирако! Показывая на Кадзи, Канасуги спросил у Сирако: - А что будет, если русские включатся в войну? Сирако не ответил. - ...Капут тогда, души отдадим Будде, - меланхолично вставил Саса. - Как раньше-то жена с матерью жили?
– тихо спросил Кадзи. Охара замигал близорукими глазами. - Хорошо, дружно жили. Все своим чередом шло, а как меня призвали, за каких-то полгода разрушилась семья. Я понимаю, если бы я, скажем, гулял... - В фильмах и пьесах, которые ты рецензировал, такие ситуации не встречались?
– Кадзи начинал злиться. - ...Женщина... - донесся до них голос Сасы. Его гораздо больше интересовали разговоры о женщинах, чем безрадостные прогнозы войны, - женщина вроде бутылки... Кадзи минуту прислушивался к теории Сасы насчет женского непостоянства, потом надоело, он снова повернулся к Охаре. Тихо, чтобы другие не услышали, сказал: - Подай прошение об отпуске. Вот после инспекции сразу и подай... - Думаешь, разрешат? - Все может быть. Только смотри, матушка и жена у тебя обе с норовом и постараются сыграть на твоей мягкотелости. Так что держись, не то они тебя на две части разорвут. Охара промолчал. Все упирается в деньги. Будь у него деньги, жена и мать могли бы не зависеть друг от друга. А то две женщины с грехом пополам делят жалкие гроши провинциального журналиста... Да еще каждая в душе надеется на него. А он скорее всего и не вернется... Что станет делать старуха мать? Пойдет с покаянными слезами к невестке, когда наголодается? А ведь может статься, что мать со своим упрямством обратится за помощью к председателю Общества воинов запаса, настроит того против невестки и отсудит в свою пользу вторую половину жалованья. На что тогда будут жить жена и дети? Да, Охаре обязательно нужно побывать дома. Велели строиться. - Теперь займемся выполнением боевой операции взводом, - сказал Хасидани.
– Ну, что носы повесили? Устали? Глаза Хасидани остановились на Охаре. - Ты уж, Охара, пока идет инспекция, возьми себя в руки и держись. А потом я подумаю о подходящей для тебя службе. Договорились? - Есть. Так точно, буду держаться, - Охара неуклюже вытянулся по стойке смирно.
30
На второй день полковых учений Яматохиса и Кадзи попались на глаза офицеру из инспекции. Это была чистая случайность. На километровом расстоянии новобранцы без конца повторяли продвижение, остановку, бег, а тут офицер заметил этих двух. Возможно, он обратил внимание на солдата, который сам плюхался в воду, а винтовку держал на весу, оберегая от сырости. Когда сосед открыл стрельбу, новобранец стремительно бросился вперед. Тогда офицер присмотрелся и к солдату, который прикрывал первого огнем. По всем правилам действовал, ничего не скажешь. Это был Кадзи. Спустившись с насыпи, офицер подошел к нему, задал несколько вопросов по тактике и, убедившись, что солдат действует продуманно, инициативно, похвалил. Расспрашивая о выборе цели, засомневался было, можно ли ее поразить, ведь до цели получалось двести метров. - Он из нашего стрелкового взвода, - сказал Хасидани.
– С трехсот метров стреляет без промаха! Офицер выслушал. - В хорошей стрелковой форме, прекрасно обучен. И этот, второй, тоже в отличной форме. Расторопен, внимателен и вынослив, - заметил офицер вытянувшемуся перед ним Хасидани и перешел на другой участок. Хасидани не сумел подавить счастливой улыбки. Кадзи, не придавший особого значения этой "чести", продолжал бежать вперед, стараясь соблюдать положенную дистанцию и интервалы. Когда офицер со старомодными усами засомневался, поразит ли Кадзи цель с такого расстояния, ему захотелось показать себя на боевых патронах. Как бы там ни было, у Яматохисы и у него самого был теперь верный шанс для внеочередного производства. Если, конечно, не случится чего-нибудь непредвиденного.