Условия человеческого существования
Шрифт:
17
– - Послушайте, господин Кадзи,-- сказал Мацуда, склонившись у стола начальника. Он впервые заговорил с Кадзи после того случая, когда Чен украл муку.-- По указанию директора выдаем муку и масло.-- И подождав, пока Кадзи поднял голову, добавил: -- Разумеется, только японцам. Японцы, сотрудники отдела, заулыбались. А все китайцы одновременно вскинули глаза на Кадзи, словно он был в чем-то виноват. По лицу Кадзи пробежала тень досады, а Мацуда смотрел победителем. Ведь Кадзи когда-то отверг это предложение, а теперь оно все-таки прошло. Более того, когда Мацуда получил от директора это распоряжение, он не преминул рассказать о том, что Кадзи был против такого распределения. Куроки недовольно нахмурился: Кадзи все-таки решал этот вопрос более справедливо. Но он подавил в себе минутное колебание. -- Ничего не поделаешь, Мацуда, война! Если все делать по правилам, производительность не поднимешь, да и вообще ничего не добьешься. Что идет на пользу, то и годится. Штурмовой месячник проходил успешно, и директору хотелось поощрить своих подчиненных. Вот почему предложение Мацуды сейчас прошло. - Вы, конечно, возражаете?
– - снисходительно спросил Мацуда. - Да, возражаю.-- Кадзи нахмурился.-- Прежде следовало бы выдать хотя бы тем рабочим, которые отработали под землей больше двадцати дней. - Это в вашем духе -- на первом месте рабочие,-- рассмеялся Мацуда.-- Однако, как ни жаль, вы еще не директор рудника. Кадзи заметил, что Фуруя тоже улыбнулся, а Чен настороженно наблюдал за ним из угла комнаты: интересно, что Кадзи скажет? -- Да, тебе сильно повезло, Мацуда, что не я директор. Кадзи вызывающе посмотрел на заведующего складом. Возмущение распирало ему грудь. Скажи Мацуда еще одно слово, и он набросился бы на него с кулаками. Но в это время снаружи донеслись чьи-то крики и вопли. Со звоном разбилось стекло. Видимо, что-то стряслось. Все выбежали во двор. Там Окидзима и двое подрядчиков избивали Чон Чхвана. Кореец попал в ловушку, которую ему устроил Окидзима. - Я тебя заставлю сполна рассчитаться,-- хрипло кричал Окидзима и тыкал окровавленное лицо Чон Чхвана в осколки выбитого оконного стекла. - Пристукнуть его -- и конец!
– - крикнул один из подрядчиков. - Господин Окидзима, отдай его нам на расправу,-- сказал другой.-- Мы его динамитом подорвем! В клочья! Подрядчики с ненавистью смотрели на корейца. Еще бы! Они с таким трудом набирали рабочих, везли их, кормили, чтобы потом выжать из них последние соки, а этот тип уводит их с рудника! Да это хуже, чем залезть к ним в карман! -- Без вас обойдусь! -- зло сказал Окидзима и стукнул Чон Чхвана головой о стену.-- Сволочь! Думал, что здесь кругом дураки? Ну как, будешь теперь уводить? А ну, попробуй! Он подхватил Чон Чхвана с земли, высоко поднял его и бросил оземь. Кореец ногтями царапал землю, словно пытался вскочить и убежать. Силы явно оставляли его. Окидзима, тяжело дыша, посмотрел злыми глазами на Кадзи. - Чего ж сегодня не удерживаешь? - А ты этого ждешь? - Не криви недовольно рожу! Я эту заботу снял с твоих плеч! А прикажешь и тут не трогать -- оставлю, пожалуйста. А только я буду поступать по-своему, как умею. Твоя гуманность хороша, да только не с такими бандитами. А с ними это не гуманизм, а ротозейство! - Вы просто великолепны,-- презрительно сказал Кадзи.-- Ну что же, бей всех, кто тебе пришелся не по нраву. Окадзаки, наверно, от восторга языком прищелкнет. Ты не понимаешь, к чему это приведет. Поймешь потом, когда увидишь. Чон Чхван катался по земле и стонал. Изо рта у него шла кровавая пена. Кадзи поискал глазами Фуруя. Тот неизвестно когда исчез. - Чен, возьми несколько человек, отнеси этого в амбулаторию,-- сказал Кадзи, указывая на Чон Чхвана. - Это еще зачем? Пусть валяется здесь, за ним придут его хозяева,-- злобно сказал Окидзима.-- Оставьте его в покое, за него я отвечаю. -- Несите скорее,-- сказал Кадзи и, обращаясь к Окидзиме, добавил: -- А следующий скандал прошу устраивать вне территории рудника. Состояние Чон Чхвана казалось тяжелым даже для неопытного глаза. Чен вздохнул с облегчением -- кажется, опасность для него миновала. Конечно, лучше всего было бы, если б этот человек поскорее умер. Но даже если он и выживет, ему теперь будет не до Чена. Когда Чон Чхвана уложили на кровать, он застонал и что-то пробормотал. Это было похоже на бред, и Чен забеспокоился. А вдруг Чон Чхван проболтается в бреду? Пока врач мыл руки, кореец пришел в себя и посмотрел на Чена: -- Позови Фуруя,-- едва слышно сказал он по-китайски.-- Не трусь, мальчик, пускай хоть глотку перервут, все равно никого не выдам. У Чена отлегло от сердца. Этот человек теперь казался ему чуть ли не воплощением благородства. Когда он шел в отдел, его остановил Фуруя. - Где Кадзи?
– - спросил он.- Он ничего не говорил? - Нет. - А там как?
– - Фуруя кивнул подбородком в сторону амбулатории. - Он вас зовет. Фуруя, прищурившись, посмотрел на Чена. -- Тебе не кажется, что я о тебе знаю больше, чем ты обо мне?
– - сказал Фуруя с усмешкой, от которой Чену стало страшно.-- Вернешься в контору -- скажешь Кадзи, что состояние корейца хорошее и что в амбулаторию ему ходить не нужно. Так и для тебя будет лучше. Чену снова стало страшно: только миновала одна угроза, как нависла новая. Кажется, ниточка продолжала виться. Они разошлись. Чен оглянулся -- Фуруя спешил в сторону амбулатории. Придя в контору, Чен доложил Кадзи так, как велел ему Фуруя. Ответ Кадзи был совершенно неожиданным. -- Этот тип у нас не работает, поэтому его не станут оформлять в стационар. Придется мне сходить. Чен с перепугу ляпнул: -- Фуруя сам, наверно, оформит. - Фуруя?
– - Кадзи в недоумении поднял брови.-- А он откуда взялся? Его же не было. Ты что, видел его? - Да... Чена охватило на миг такое ощущение, будто Кадзи видит его насквозь. Стараясь скрыть свое смущение, он добавил: - Фуруя человек опытный. Я думаю, все будет в порядке. -
18
– - Я тебя понял,-- сказал директор, расплывшись в улыбке.-- С кем не бывает! Помнишь, ты на меня тогда набросился из-за Окадзаки, а сам, видно, не хочешь возбудить дело против Окидзимы. Но тебе, я полагаю, мешает дружба. А я тогда закрыл глаза на справедливость ради интересов дела. Понял? - Понял,-- Кадзи крепко сжал губы. Эх, набить бы морду и директору, и Окидзнме, и Фуруя! - С Окидзимой я сам поговорю. Все это пустяки. Старайся не размениваться на мелочи,-- сказал директор уже более холодно.-- Для вас, руководящих работников, высшая мораль -- это стремление добыть лишний кусок руды для фронта и тем самым ковать нашу победу. Это основа основ. А все остальное мелочь. Понял? - Понял,-- машинально ответил Кадзи. Поздно вечером, когда Кадзи и Митико собирались ужо ложиться спать, раздался бесцеремонный стук в дверь. Пришел Окидзима. От него несло винным перегаром, выпуклые глаза совсем лезли из орбит. -- Считаешь, что без меня тебе будет легче? Так и скажи,- проговорил он еще с порога. Кадзи счел разумным промолчать. - Не стесняйся, если так считаешь, говори прямо. Вошла Митико. - Может, пройдете в комнаты?
– - предложила она. Но Окидзима скользнув по ней взглядом, даже не поздоровался. - Ну так как? - Ты пьян. - Боишься, буду скандалить? А я не пьян. Ну, выпил с директором, вот и все.-- Окидзима был сильно пьян, но держался на ногах твердо. - Ну что ж, тогда объясните,-- сказал Кадзи, глядя в глаза Окидзиме,-- почему вы так озверели? Ведь не кто другой, а именно вы должны были ограждать меня от легкомыслия. Окидзима мрачно улыбнулся. -- Вот и директор то же самое говорит.-- Но тут мысли Окидзимы, видно, куда-то свернули, и он заговорил уже другим тоном: -- Да, есть новость! Шеф изволит пребывать в отличном настроении от достижений на руднике. Отличившихся будет награждать! И как ты думаешь, кого наградят? Окадзаки, конечно! Но потом начальство решило, что из нашего отдела -- так сказать, движущей пружины производства -- тоже надо отметить достойнейшего. Я сказал директору, что достоин такой награды один только Кадзи. Кадзи нахмурил брови. Из хороших или дурных побуждений, но этот Окидзима болтает лишнее. -- Шеф был того же мнения,-- продолжал Окидзима, не обращая на Кадзи ни малейшего внимания.-- Про себя-то он, видно, уже давно так решил. А когда я об этом сказал, он замялся и говорит: "Если тебе, нашему старому работнику, не будет обидно, то я награжу Кадзи". Но ты же знаешь, что я не обижусь. Весь этот почет для меня чепуха. Правда, наградные, кажется, будут изрядные, и это уж не чепуха. Кадзи слушал Окидзиму с равнодушным видом, но невольно подумал о конверте с наградными. Наверно, он будет не тощий. Неплохо было бы порадовать Митико, съездить с ней в город купить ей хорошую шубу. Правда, она все твердит, что ей ничего не нужно, но от такого подарка, пожалуй, не откажется. Но тут на ум пришло другое. Если его награждают, значит, он действительно помогал укреплению военной мощи Японии, действительно служил военщине. Выходит, он свалился в ту самую яму, которую все время старался обойти. Значит, нужно отказаться от награды. Но под каким предлогом? Правда, он сам еще ничего не слышал от директора. Ну а если? Стараясь скрыть свое замешательство, Кадзи переменил тему разговора. - Вы еще не ответили на мой вопрос... - А, это про меня?.. Да так, груб от природы, вот и все. Или это ничего не объясняет?
– - сказал Окидзима и вызывающе рассмеялся.-- Помнится, я как-то сравнил и себя и тебя с шестеренками военной машины. Но это сравнение страдает неточностью, надо найти другое... Никакие мы не шестерни, мы просто тюремщики. Хоть ты и заявил как-то с гордостью, что ты не тюремный надзиратель, но все это слова. Ты самый настоящий надзиратель! Как только узники начинают бунтовать, мы их плетью да по морде, чтоб угодить начальству, а то ведь самим попадет. Вот кто мы такие. А начальство в нашей тюрьме -- правление компании или, если угодно, дерьмо-жандармы. Вот ведь как дело обстоит, сударыня!
– - Последние его слова были обращены к Митико. Митико растерялась. Между этими двумя мужчинами, стоявшими друг против друга, казалось, возникла такая стена отчужденности, что любезной улыбкой или учтивой фразой преодолеть ее уже было нельзя. - Что же дальше?
– - процедил Кадзи. - Ничего!
– - как плевок, бросил Окидзима. - Отделаться от этого одним сарказмом не удастся,-- сказал Кадзи. В его голосе зазвенел металл.-- Давай доведем разговор до конца. Чего хочешь ты? Ведь у тебя тоже должна быть какая-то цель? Окидзима уперся взглядом в Кадзи: - Ты еще долго намерен вести свою линию? - Какую именно? -- Соблюдать справедливость там, где ее уже не может быть? Кадзи опустил глаза. Его взгляд скользнул по стройной фигуре Митико. Но мысли его были далеко от жены, в ушах звучал вопрос Окидзимы, мучительный, неразрешимый, на коорый не было ответа. - Не знаю... - Увиливаешь! -- Строгое выражение лица Окидзимы смягчилось.-- Ты только не думай, что я тебя осуждаю. Я не раз тебе говорил: я шел за тобой, ибо считал, что ты поступаешь правильно. Но сейчас я понял, что не выдержу, не смогу, не сумею. Короче говоря, я не могу участвовать в твоих фокусах. Война поставила людей в нечеловеческие условия, а мы все барахтаемся, пытаемся и человеческое достоинство сохранить и участвовать в бойне. Ведь тебя с первого дня, как ты приехал сюда, эти противоречия опутали по рукам и ногам, а ты все ползешь. Что ж, видно, у тебя есть силы ползти и дальше, а я не могу -- выдохся.-- Окидзима рассмеялся недобрым смехом.-- Помнишь, я шутил насчет слабости гладкошерстных лошадей, а ты ответил, что еще, мол, неизвестно, кто раньше сдаст. Теперь я признаю: ты победил. Не знаю, может быть, я более прямодушен, но, так или иначе, не обманываю себя: не важно, победим мы или проиграем войну, я прикован к ее колеснице, и мне не освободиться. А раз так, я и живу обыкновенно -- пью, с бабами балуюсь и не размышляю над проклятыми вопросами. А ты все ищешь, все хочешь не переступить грани между добром и злом. А кто знает, где эта грань и можно ли вообще прожить, не переступая ее... - И поэтому ты лупишь людей по морде направо и налево? Все равно плохо, так стоит ли церемониться! - Может быть, и так. Когда доводят, то и бью. Бью не как японец, а просто как вспыльчивый мужик. А ты ведь прежде всего японец, а потом уже кто-то там еще. В этом разница между нами. Я не собираюсь хитрить. Возможно, мои поступки расходятся... ну, что ли... с моими убеждениями. Но я от этого ничуть не страдаю, не испытываю неудобства. Хотя вся наша жизнь сейчас сплошные неудобства. Но человеку безнравственному гораздо легче мириться с этими неудобствами, чем восставать против них. - Я понял,-- тихо проговорил Кадзи.-- Ты прав, моя гуманистическая программа, видимо, весьма расплывчата. А раз так, я, разумеется, не могу просить тебя остаться моим единомышленником. Но ты тоже хорош -- жонглируешь словами, прикидываешься каким-то "типичным" незаметным человечком, в общем хочешь подчеркнуть, что мы разные люди. -- Понимаю. Ты хочешь сказать,-- перебил Окидзима,-- чтобы я не болтал чепухи и не путался у тебя под ногами? Видишь, я понятливый. "Типичный" человечек немедленно ретируется. И Окидзима ушел. После его ухода Кадзи еще долго не ложился. Охваченный каким-то оцепенением, он сидел и молчал. -- Ведь я же не мог поступать иначе? -- спросил он наконец Митико с мольбой во взгляде, словно ища у нее спасения.-- Пусть я с самого начала допустил ошибку, но неужели я ошибаюсь во всем? Да, ради нашего брака я поступился кое-чем. И запутался в противоречиях. Но неужели поэтому все, что я делаю,-- все неопределенно, расплывчато, никому не нужно? Если бы Кадзи сейчас протянул к ней руки, Митико бросилась бы к нему на грудь и крепко прижала бы его к себе. Она любила этого человека, его душу, тело, его настоящее и будущее. Ей нет дела до войны, пока та не грозит их разлучить. Но сейчас Митико поняла, что война, еще и не разлучив их, может истерзать этого беззаветно любимого ею человека. А она, как ни бьется, не может разделить с ним его боль, его муки. - Это все я, из-за меня ты так страдаешь,-- упавшим голосом сказала Митико. - Что ты, совсем нет,-- ответил Кадзи невесело.-- Правда, если бы не ты, может, я так и не догадался бы, как я глуп, как нерешителен. А недостаток решительности и порождает притворство. Я только притворялся человечным, пытаясь скрыть свою трусость за гуманными фразами. Я все болтаю, что не хочу впутывать тебя в свои дела, а на самом-то деле мне, наверно, страшно этого хочется... Митико, не отрываясь, смотрела в глаза Кадзи.
19
Небо обещало дождь. Чен принимал от кладовщика продукты и грузил на повозку -- надо было поскорее выдать питание спецрабочим. В это время к нему подошел Фуруя. -- Пожалуй, скоро польет,-- сказал Фуруя, взглянув на небо. - Да,-- неохотно отозвался Чен. Ему не хотелось разговаривать с Фуруя, но тот все не уходил. Когда кладовщик ушел в склад, Фуруя неожиданно сказал: -- Дождливые ночи удобны для побега. Из-под припухших век его сонные глаза следили за выражением лица Чена. Руки Чена, проверявшего укладку груза, дрогнули. - Слушай внимательно: во время ужина скажешь, что все подготовлено, бежать надо сегодня ночью. Да ты не оглядывайся, а слушай, что тебе говорят.-- Фуруя, озираясь, подошел к Чену вплотную.-- Сегодня на подстанции дежурит не Чао, а Го, долговязый такой, с лошадиной мордой. Да ты его знаешь. Скажешь ему, чтобы он выключил ток. Кадзи, мол, так сказал. - Господин Кадзи? - Да, так и скажешь.-- Фуруя еще ближе придвинулся к Чену.-- А не скажешь -- все открою жандармам. Тогда и у тебя, и у твоего Кадзи головы слетят. У Чена потемнело в глазах. Он пытался собраться с мыслями, но не мог, все его тело тряслось мелкой дрожью. Наконец он с трудом проговорил: - Чон Чхвана же нет, как же без него? - Если спросят, скажешь, что обо всем побеспокоились, а дальше не твоего ума дело. Я действую по приказу директора. А Кадзи -- ни слова! Сболтнешь -- и тебе и Кадзи каюк. Учти: где надо, там все известно -- и как ты со своей Цзинь побеги устраиваешь, и как вам Кадзи потворствует. У Чена замерло сердце. Отчаяние и страх так сковали его, что он не мог сразу понять, чего хочет от него Фуруя. - А мне поможешь -- все будет шито-крыто. И тебе перепадет. - Но господин Кадзи... -- Ты что, о нем хлопочешь? Забыл, что ли, как он тебе морду набил? Да ты не бойся. Мы все обделаем так, что и Кадзи не пострадает. -- Вы что же хотите? Устроить побег, а потом всех словить? - Что я хочу?
– - Фуруя едва заметно усмехнулся уголками губ.-- А если бы и так? Или тебе больше хочется попасть в лапы к жандармам?
– - Чен обмяк, он был уже полностью во власти Фуруя.-- Вот так-то лучше! Пока не пошел дождь, кончай с продуктами, потом лови Го и передай ему, что я велел.-- Последние слова Фуруя произнес еле слышно, но это был приказ, которого Чен уже не смел ослушаться.-- А после делай, что хочешь, хоть к Цзинь в постель. Но не забудь: что бы ни случилось, ты ничего не знаешь, понял? А иначе тебе головы не сносить, так и знай!
20
Лил дождь. Выдавая продукты, Чен спросил у Гао: - А Ван Тин-ли где? - Еще с работы не пришел. На душе у Чена стало немного легче. Врать Ван Тин-ли, которого он очень уважал за хладнокровие и ясность ума, ему не хотелось. -- Если что надумали,-- как бы между прочим сказал он,-- так только сегодня ночью. Прищуренные глаза Гао раскрылись, в них вспыхнул огонек. -- Чего это так, без предупреждения? У Чена растерянно забегали глаза. -- Как хотите, только мой друг дежурит последнюю ночь, а после его переведут на дневное дежурство. Все получилось очень естественно. Разговор на время прервался. Гао снова занялся приемкой продуктов. Но когда повозка была разгружена, он спросил: - Это точно? - Кажется, я вас еще не подводил. Чен сказал это, холодея от страха. У него даже лицо посинело, но Гао подумал, что это от обиды. -- Ладно,-- сказал он неуверенно.-- Только Ван, наверно, будет против. Он говорил, что пока опасно, надо повременить. Но раз такое дело, не будем упускать случай, а ты уж не подведи и на этот раз. Значит, в то же время? Чену неудержимо захотелось замотать головой, крикнуть: "Нет, не надо, не ходите, все будет совсем не так!" Но вместо этого он утвердительно кивнул и спросил: - Ты сам пойдешь? - Нет, Сун очень хочет... - Ну смотрите, только осторожно!.. Чен торопливо попрощался и хлестнул лошадь. Когда он входил в контору, оттуда вышел Кадзи. Уже на улице Кадзи обернулся. - Чен! Мацуда выдает японцам спецпаек, возьми завтра мою карточку и получи себе муку. - А как же ваша жена? - Э, она на меня уже махнула рукой. Что поделаешь, непутевый у нее муж.-- И, улыбнувшись, Кадзи зашагал под дождь. Сердце у Чена заколотилось. Если признаваться, то только сейчас! На мгновение забыв про Фуруя, он крикнул: -- Господин Кадзи! Кадзи обернулся. Но благой порыв у Чена уже прошел. В ушах снова звучали угрозы Фуруя, и сердце Чена снова сжалось от страха. -- Я так... Ничего... Просто хотелось сказать спасибо.-- Вместе с каплями дождя по щеке Чена скатилась слеза. Кадзи радостно улыбнулся. -- Это я должен сказать тебе спасибо. Я ведь думал, что ты уже больше ничего от меня не примешь. Кадзи был искренне рад. Теперь, после размолвки с Окидзимой, ему было приятно, что хоть Чен не отвернулся от него -- это как-то защищало его от неприятного чувства одиночества. -- Хоть и с запозданием, но порадуешь, верно, мать? Чен долго смотрел вслед уходившему Кадзи. Итак, последняя возможность упущена. Теперь остается только ждать Го и передать ему, что велел Фуруя. В час ночи сегодня несколько спецрабочих перелезут через изгородь. Фуруя их задержит и передаст жандармам. Все они, конечно, будут казнены. И поделать ничего нельзя. Если он откажется, жандармам выдадут его, Чена. Чен посмотрел на дорогу сквозь серую сетку дождя. Вдалеке, на склоне еще виднелся силуэт Кадзи. Его контуры становились все туманнее, пока не растаяли совсем, слившись с пеленой дождя. Едва открыв застекленную дверь конторы, Чен уже почувствовал на себе взгляд Фуруя. Служащие собирались уходить, он безвольно опустился на стул. Фуруя чуть заметно улыбнулся. - Покончил с продуктами? - Да, уже... - Тогда можешь идти. Фуруя ждал, пока Чей повернется в его сторону. А Чен не хотел оборачиваться. Ни за что. Однако борьба с собой продолжалась недолго. Уходя, он все же скосил глаза в сторону Фуруя, и этого было достаточно. Фуруя поманил его пальцем. Чен повернулся и подошел, послушно, как марионетка. -- Передал директору, что поручил тебе договориться с рабочими,-- шепнул Фуруя. Кто-то из служащих прошел мимо стола Фуруя. -- Ты устал, мальчик, иди отдыхать,-- громко сказал Фуруя приторно-ласковым голосом, но никто вокруг не проявил интереса к их беседе, и Фуруя снова заговорил сухо и властно.-- Тебе не о чем беспокоиться. Только передай Го, как было сказано. Если все будет удачно, ты тоже получишь награду. Чена зазнобило. Кажется, у него начинается жар. Хорошо бы потерять сознание -- здесь, сейчас. -- Ну иди, иди. Остальное я сам сделаю. Чен не чувствовал ничего. Только усталость и пустоту. Но когда он по дороге домой увидел впереди долговязого малого с лошадиной физиономией, идущего навстречу, растерянность и страх снова овладели им. Это был Го, электрик с подстанции. Чен остановился; за несколько секунд он обязан решить, что делать -- убить других или самому броситься в пропасть. Го шел, ссутулившись, не глядя вперед, и заметил Чена только тогда, когда едва с ним не столкнулся. -- Чего чудишь, под дождем размечтался!
– - сказал Го, скаля пожелтевшие зубы.-- Или заболел? Чен покачал головой. Го громко рассмеялся, обнажив белесые десны.-- Ну, тогда, наверно, о бабе думаешь! Я угадал? Чен опять покачал головой. Го решил, что глупо болтать под дождем, да и парень, видно, не в своей тарелке. -- Ну ладно, пока! -- буркнул он и огромными шагами зашагал в сторону подстанции. Чен растерянно смотрел ему, вслед. Он не выполнил приказ Фуруя и радовался этому. Но вместе с тем он понимал, что теперь ему уже не служить у японцев, его карьера окончена... А впрочем, что карьера, сейчас не до нее! Еще неизвестно, что с ним будет завтра. Завтра могут уже нагрянуть эти страшные жандармы... Но нет, не может быть, не все еще потеряно. Надо только где-нибудь немного отдохнуть, собраться с мыслями. Но где? Конечно же, у Цзинь! А потом сходить на подстанцию, все откровенно рассказать Го н договориться с ним. Или, может, лучше предупредить Гао, сказать, что все отменяется, и оставить Фуруя в дураках? Или разоблачить махинации Фуруя с Чоп Чхваном? Вот было бы здорово! Но это все потом, а сейчас отдохнуть, хоть немного отдохнуть!.. Совсем без сил, жалкий, как мокрая курица, Чен поплелся в женский барак.
21
Но и ласки женщины не придали Чену сил и смелости. Чем больше Цзинь дразнила его, тем меньше он был способен ответить ей на ласки. Желание было, но не было сил. -- Да что с тобой сегодня? Даже противно! -- сказала женщина с презрением. Чен, уткнувшись лицом ей в грудь, простонал: -- Что мне делать? Цзинь подняла его голову и с испугом посмотрела в его растерянные глаза. - Больше мы с тобой не встретимся, вот увидишь. Цзинь вздрогнула. - Узнали? - Сам попал в западню. Выслушав рассказ Чена, Цзинь будто окаменела. Теперь силы оставили и ее. Спустились сумерки, дождь полил сильнее. В молчании слушали они унылую музыку дождя, барабанившего по железной крыше. - Что же будем делать?
– - спросила Цзинь. - Что ни делай, все плохо. - Нужно сходить на подстанцию и сказать, чтобы ток выключили,-- вдруг твердо сказала Цзинь.-- Своя рубашка ближе к телу. - Но они же меня потом убьют. -- А ты попроси японцев, чтобы тебя перевели на другую работу. -- У тебя все просто получается, а ты влезь в мою шкуру,-- сердито сказал Чен и отстранился от женщины.-- К тому же после этого все может открыться и нас всех заберут. -- Ну а что делать? Чен уставился в потолок, словно его только и интересовал барабанивший по крыше дождь. -- А ты меня не пугай, пожалуйста. Сам поддался Фуруя, а теперь меня вздумал стращать! -- А кто меня во все втянул, забыла?
– - Чен посмотрел в лицо женщины, потом перевел взгляд на ее нагое тело. Это тело, всегда будившее в нем трепет, доставлявшее столько наслаждений, теперь показалось ему чужим, враждебным. Руки Цзинь обвили его плечи. - Что же ты решил? - Скажу Гао, что побег отменили. - Через ворота пойдешь? - Ночью через ворота нельзя. - В такой дождь за проволокой никого не встретишь, все сейчас в бараках. -- Будь что будет, пойду! Женщина стиснула его еще крепче. -- Погоди. Может, лучше послать Чунь-лань? Может, и лучше... Чен прислушался к шуму дождя. Если там караулит Фуруя, то, конечно, пусть лучше ему попадется Чунь-лань. Цзинь отстранила от себя безвольное тело Чена, набросила халат и вышла. Через несколько минут она вернулась и, может быть, желая освободиться от охватившего ее страха, снова принялась теребить Чена. Чунь-лань долго не возвращалась. Уходя, она накинула на голову холщовый мешок -- кто знает, сколько времени ей придется прождать Гао под дождем. Сейчас она еще, наверно, стоит у проволоки, мокнет. Чен забеспокоился, он не мог больше ждать. Не помогли и ласки Цзинь -- страх и тревога не покидали его. Цзинь достала водки и заставила Чена выпить несколько глотков. Постепенно чувство отчаяния сменилось у Чена безразличием ко всему. Тогда Цзинь налила ему полную пиалу. -- Выпей залпом, будет лучше... А у соседей только начался праздник... Чен прислушался. Через тонкую перегородку слышалась веселая возня. Ему хотелось крикнуть, чтобы люди не обманывали себя этими минутными утехами, но он не крикнул, а единым духом осушил пиалу. Вдруг ему показалось, что перегородка, отделявшая соседнюю каморку, вдруг плавно опустииась на пол, а лицо Цзинь стало каким-то сиреневым. Чена 'закачало, словно на волнах. Руки Цзинь снова обвились вокруг его шеи. И недавно казавшееся чужим тело женщины вдруг неотвратимо потянуло к себе. Когда Чунь-лань вернулась, Чен спал непробудным сном. - Не видела,-- сказала Чунь-лань, стуча от холода зубами.-- Он в самом деле говорил, что убежит? - А тебя никто не видел?
– - тихо спросила Цзинь, затащив окоченевшую Чунь-лань к себе в каморку. - Там темнота хоть глаз выколи, и дождь льет, как из ведра. Ничего не видно. Слушай, правда, что он решил убежать? - Тебя-то, дура, никто не видел? Да отвечай же! - Нет, никто. Каждую из них занимали сейчас свои мысли. - Что же делать?
– - сказала Цзинь в отчаянии. - Если он убежит один, я руки на себя наложу!
– - сказала Чунь-лань. - Надо выключить ток! Бог знает, что может случиться, если разозлить этого Фуруя...-- сказала Цзинь, блуждая диким взглядом по тесной каморке. А Чен спал, провалившись в небытие.
22
Старые часы, словно из последних сил, пробили двенадцать. Сев на постели, Чен замотал головой, будто на нее был падет горшок и он хотел от него освободиться. Голова у него нещадно болела. -- Ну, что надумал?
– - схватив его за руку, спросила Цзинь. -- Может, самое лучшее, признаться во всем Кадзи? - Только не это! Прошу тебя!
– - выкрикнула Цзинь.-- Этот человек только притворяется добрым, а такие люди самые страшные. Неизвестно, что он еще сделает. - И это верно. На что этот Кадзи способен, если рассердится? Чен вспомнил, как Кадзи его ударил. Какое страшное у него тогда было лицо, особенно глаза! А ведь именно после того случая Чен свихнулся. Он встал с кровати и отстранил цеплявшуюся за него Цзинь. - Времени мало, надо что-то делать.-- И Чен, откинув занавеску, вышел из каморки. - Возвращайся скорее, я хочу знать, что ты сделал. Мы ведь с тобой теперь в одной лодке. Лицо женщины было покрыто испариной. А ведь это с ней он познал первую любовь! А какая это любовь? Так, серость одна. Огонь вспыхнет на миг и потухнет, а после него зола и вспомнить нечего. И ради чего все это, зачем? Дождь почти перестал. -- Ну, ты идешь или нет? Чен вышел из барака. И все же он не мог решиться. Да, душа у него огрубела, но разве способен он предать соотечественников? Чен решительно зашагал к колючей изгороди. Как-нибудь надо все уладить. Подойти к четвертому бараку, бросить камень в окно и вызвать Гао. Надо остановить побег -- вот что он сделает. Потом отправиться к Кадзи и во всем признаться. Все равно, пусть бьет, пусть делает, что хочет! А что после? Не важно, будь что будет! Вот и четвертый барак. Одно окно в нем светилось. Дождь перестал, было тихо. И никто еще не знал, что тут произойдет через час. Чен уже шагал по мокрой траве вдоль изгороди. Вдруг из травы выросли две фигуры, они преградили ему путь. Он хотел крикнуть, но не успел. Ему зажали рот, свалили и стали бить. Он почти потерял сознание. Блеснул свет карманного фонарика и тут же погас. -- Я так и думал. Это был голос Фуруя. Чен узнал бы его из тысячи других. Он почувствовал, что человек, сидящий на нем верхом, приставил к его груди пистолет. Вот так всегда -- на полдороге его настигает беда. Вдоль изгороди стояли еще люди. Чен понял, что Фуруя расставил тут всех свободных от дежурств охранников. - Дурак! На два фронта работаешь! Или жизни не жаль? -- Фуруя присел перед Ченом на корточки. - Что с ним делать?
– - спросил человек, сидевший на Чене верхом. -- Я ему кое-что поручил, да, видно, как до дела дошло, он не выдержал. фуруя схватил Чена за грудь. __- Сделал все, как я сказал? У Чена застучали зубы. Было темно, он ничего не видел, но приставленный к груди пистолет мог каждую секунду прогреметь выстрелом. - Сделал,-- с дрожью в голосе прохрипел Чен. - Ты ничего не сказал Кадзи? - Нет. фуруя оскалился в улыбке. Кадзи ничего не знает. Интересно будет на него посмотреть утром, когда он узнает, что фуруя задержал беглецов! Фуруя слизнул с губы упавшую на нее каплю дождя. Сейчас Кадзи, верно, спит в объятиях своей Митико. Фуруя представил себе тонкую талию и округлые бедра Митико. Что ж, пока обнимай свою Митико. Если дело завершится удачно, он обо всем донесет в жандармерию. Он, а не Кадзи будет героем. А с Кадзи все будет кончено. И уже нового никого не пришлют. Назначат, конечно, его, Фуруя. А там, может быть, и от мобилизации освободят, начальство походатайствует. Ведь он будет необходим. И все же чертовски трудно долго терпеть несправедливость! Этот Кадзи только четыре года назад кончил университет, а уж всего достиг! А он в этой глуши уже десять лет трубит! Видите ли, он сам не станет меня выгонять! Фуруя мысленно повторил слова Кадзи, сказанные ему в амбулатории. Да я сам тебя скоро прогоню! -- Выполнил ты мое поручение или.нет -- сейчас мы узнаем,-- сказал Фуруя Чену.-- А ежели не выполнил -- пуля в лоб! Ясно? Человек с пистолетом приставил дуло к голове Чена. -- Стукнем как пособника,-- сказал этот человек.-- И награду еще получим! Чен уже раскаивался, что не поступил так, как велел Фуруя. Пока не поздно, надо бежать на подстанцию. - Фуруя...-- начал было Чен, но голос словно застрял где-то в пересохшем горле и не выходил наружу. И тут момент упущен! Чен умолк. А может быть, обойдется? Ван Тин-ли, верно, уже пришел с работы. Может, он остановит побег, ведь он говорил, что с этим надо повременить. Ван зря не погорячится, он спокойный. А если все же побегут, отсюда будет видно, нужно только крикнуть: "Все подстроено! Не лезьте!" Дождь совсем прекратился. Темно и тихо. Чена била мелкая дрожь. -- Идут!
– - тихо проговорил человек с пистолетом. За колючей проволокой промелькнуло несколько теней, но вот они растаяли. Наверно, люди залегли. Внезапно на Чена напал неодолимый страх.
23
Ток выключили. Пока с изгороди снимали трупы, Кадзи стоял на одном месте, словно окаменев. Фуруя рассказывал Окидзиме, как ему было трудно все подготовить. А Кадзи -- слепец, ведь это его любимчик Чен, которому он полностью доверял, содействовал побегам. Рассказывал Фуруя хоть и осторожно, но напирал именно на это. Окидзима слушал фуруя молча. -- Да, видимо, я был действительно слеп,-- неожиданно сказал Кадзи.-- Я и не подозревал, что ты можешь состряпать такое гнусное дело! Фуруя украдкой взглянул на Кадзи. При свете карманных фонариков глаза Кадзи свирепо сверкали. -- Что ж, пойди расскажи директору про свое геройство!
– - сказал Кадзи глухим голосом.-- И вот еще что, говорю это при Окидзиме: у меня нет права тебя уволить, но расставлять своих подчиненных по должностям -- это мое право. С завтрашего дня ты будешь работать в дактилоскопической группе. Перебирай там карточки с отпечатками пальцев рабочих-китайцев. А в дела нашего отдела чтоб и носа не совал! Если не нравится, можешь жаловаться директору. Но что бы ни сказал директор, пока я здесь, ты будешь сидеть в этой группе. В противном случае пусть увольняет меня, так и скажи. фуруя посмотрел на Окидзиму. Тот молчал, и тогда Фуруя ушел. У барака черной плотной стеной стояли спецрабочие. Гао, не скрывая ненависти, вызывающе смотрел на Кадзи. Он был уверен, что эта провокация исходила от него. И Гао мысленно поклялся: подвернется случай -- он самого Кадзи швырнет на проволоку! Увидев Ван Тин-ли, Кадзи подошел к нему. -- Ну что, Ван, опять тебе придется браться за карандаш? Захочется, наверно, и этот случай описать! Но теперь уж покритикуй себя. И ты не всегда оказываешься прав. Все-таки надо было прислушаться к моему предупреждению. Ван Тин-ли ничего не ответил. -- Ну вот, запахло и жареной человечиной,-- сказал Окидзима.-- Что ж не лопаете? Вы нам не поверили! Решили доглядеть, как это получится! Что ж, любуйтесь! Чего хотели, то и получили. Окидзима мельком бросил взгляд на Кадзи и быстро пошел прочь. Кадзи хотел было попросить Окидзиму остаться, но передумал. Как его об этом просить? Ведь он сам ему сказал, чтоб тот не мешался. Тоскливо было на душе у Кадзи. Рабочие по-прежнему молча наблюдали за ним. При свете фонариков глаза людей злобно блестели. "Ты убийца,-- как бы говорили они.-- Ты убил не только наших товарищей, ты спокойно послал на смерть и своего помощника!" Как трудно быть одному! А эти его ненавидят! За что? В груди у Кадзи поднималось раздражение. Еще немного, и он не вынесет их молчания. И кто знает, может быть, он, как Окидзима, набросится на них с кулаками. В это время к месту происшествия прибежала Чунь-лань. Волосы у нее были распущены. Она и Цзинь всю ночь ждали возвращения Чена, но больше ждать она не могла. Она вырвалась из рук Цзинь и прибежала сюда. Неужели с ее Гао что-то стряслось? Она металась вдоль изгороди то в одну сторону, то в другую и все время звала Гао. Звала громко, с плачем, не обращая ни на кого внимания. Молчавшая толпа расступилась. Товарищи вытолкнули Гао вперед. Как только женщина его увидела, она опустилась на землю, словно у нее подкосились ноги, и громко заплакала, бормоча бессвязные слова. Кадзи с трудом понял, что Чен должен был связаться с Гао, и Чунь-лань подумала, что Гао тоже погиб. А Гао бессмысленно оглядывал товарищей, словно ища у них помощи. Он не знал, как успокоить обезумевшую женщину. -- Погиб Сун,-- сказал Кадзи.-- Сун, Чен и еще трое. Всхлипывая, Чунь-лань подползла к колючей проволоке. - Я знала, он не мог уйти без меня! Я знала! -- повторяла она и неотрывно смотрела на Гао глазами, полными слез. - Чунь-лань, посмотри пристально в лицо тому, кто подстроил это дело и убил своих товарищей,-- сказал Кадзи.-- И иди домой. Скажешь Цзинь, что я ни о чем не буду допытываться. Прятавшаяся за спину горного хребта заря хотя и начала уже окрашивать в розоватый оттенок скрытый за ним небосклон, но ночь еще не уходила. Кадзи собрался домой. Кажется, с формальностями покончено. Небо, всю ночь сыпавшее дождем, стало показывать свое вымытое голубое тело. Митико спустилась по мокрой дорожке к роще. Она хотела встретить Кадзи. Она его увидела издалека. Он шел ссутулившись, его прямые широкие плечи были опущены. Он ее не замечал, пока не встретился с ней глазами. И в его глазах она прочла, что он потерпел еще одно поражение. - Постарайся больше не думать об этом,-- участливо сказала Митико. - А ты откуда все знаешь? - Мне сказал Окидзима. - Но Чен, Чен... Голос Кадзи пресекся. А что теперь поделаешь? Чен погиб. Вчера вечером, под дождем, они так тепло поговорили, состоялось как бы примирение. И вот на тебе... - Почему он мне ничего не сказал? -- Боялся, думаю. __- И все потому, что я его тогда ударил? Митико покачала головой. Она считала, что не поэтому, хотя... Но ведь они все же помирились. Митико мысленно попросила у Чена прощения. Он должен их простить. - Окидзима говорил, что ты, наверно, очень расстроился. Все-таки он хороший. А какой был страшный в тот вечер! - Нет, больше расстраиваться я не буду. Моя ошибка состоит в том, что я хотел сразу многое изменить. Но ведь не все можно изменить. Митико положила руку на плечо мужа. -- Кажется, я не виноват в том, что я японец, и все-таки это моя самая большая вина. Как все нелепо получилось... Ну и подлец этот Фуруя! -- голос Кадзи стал резким. Ты знаешь, это директор разрешил ему подстроить побег. Но теперь хватит, больше никто не посмеет измываться над рабочими! Митико кивала в ответ, но не могла избавиться от нового беспокойства, охватившего ее. Кажется, на этом не кончится, кажется, впереди их ждут новые неприятности. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия, она с улыбкой сказала: - Пойдем домой, поедим горячего супа, наберемся сил. - Да, пойдем.-- И посмотрев в сторону бараков, Кадзи повторил: -- Пойдем! Из бараков, расположенных на дне долины, поднимались кухонные дымки. Если бы Чен погиб на производстве, его старуха мать получила бы от фирмы трехмесячное пособие. Но смерть Чена расценили как самоубийство, и никакого пособия старуха не получила. Тогда Кадзи организовал в отделе сбор пожертвований. - Одну треть возьмем с тобой на себя,-- заявил Окидзима, улыбнулся.-- Дай Чену эти деньги при жизни, он, пожалуй, еще бы подумал, стоит ли ему умирать. В жизни всегда так: спохватищься -- ан уже поздно. Кадзи хотел что-то сказать, но слова не шли с языка, он только горько усмехнулся. Но когда посыльный принес деньги от Фуруя, он грубо отрезал: -- Отнеси обратно и скажи, что если он хочет что-то пожертвовать, пусть сам принесет. Мальчик удивленно поднял брови и ушел. Деньги (сумма пожертвований превышала трехмесячный оклад) и куль муки отнес к матери Чена сам Кадзи. Мать Чена он увидел впервые. Это была, как он и предполагал, маленькая старушка с больными ногами и красными следами на висках от щипков -- ее мучали головные боли. Лежа на кане, она молча взяла деньги и тут же спрятала их в жестяную банку у изголовья. Весь ее вид как бы говорил: "Ну что смотришь? Принес деньги и уходи, благодарить все равно не буду". Так Кадзи и не добился от нее ни одного слова. А может, она просто не могла говорить, как не могла уже и плакать. Притащившись когда-то из далекого Шаньдуня на своих маленьких изуродованных ножках, она вторую половину жизни провела здесь, и теперь, в конце своего жизненного пути, наверно, уже поняла, что ее мечта вернуться когда-нибудь на родину и удивить земляков своим благополучием развеялись как дым. У Кадзи появилась привычка при входе в отдел бросать взгляд на стол Чена. И почти всегда в эту минуту он с болью вспоминал, как он ударил Чена. А ведь с того момента все и началось. Если бы кулак Кадзи тогда не поднялся, как знать, может, Чен и избежал бы этой нелепой гибели. И все же почему Чен не мог вовремя остановиться? На этот вопрос мог бы дать ответ Фуруя, но он, притихший, сидел в другой комнате, избегая встречаться с Кадзи. Или Цзинь Дун-фу... Но она уже забыла юношу, ее тело услаждало других. Однажды директор вызвал Кадзи к себе. Ты, конечно, можешь не согласиться, но мне кажется, что, поскольку после того случая побеги прекратились можно было бы уже на Фуруя не сердиться. - Не знаю, говорил ли вам Фуруя,-- голос Кадзи был тверд, лицо приняло упрямое выражение,-- но даже по вашему приказу я Фуруя назад не возьму. - Говорил. Директор улыбнулся. Такой ультимативный тон, конечно, был непозволителен, но все же нельзя не признать, что Фуруя совершил подлый поступок, и что он, Куроки, имел к нему определенное отношение. - Ну, если ты такой непреклонный, значит, у тебя есть для этого еще какие-то основания, неизвестные мне. Но теперь не время распутывать все узлы, давай прекратим этот разговор и оставим вопрос открытым. -- Открытым? Зачем же?
– - Теперь уже Кадзи усмехнулся.- Вы можете меня уволить. Ведь несмотря на то, что мне удалось кой-чего добиться, в главном я не достиг цели. Так к чему же оставлять вопрос открытым? Проговорив все это, Кадзи, как ни странно, почувствовал облегчение. Ну что ж, пусть он расстанется с предоставленной ему привилегией и будет мобилизован. Теперь это его не трогало. Пусть волнуются другие. -- Пока директор здесь я, и я решаю, кого оставлять, а кого увольнять. Я считаю, что ты не совершил больших ошибок. Не знаю, следует ли тебе это говорить, но твои планы в общем успешно претворяются в жизнь. И я этим доволен. Только надо перестать философствовать и без нужды не портить себе нервы, или, как это говорят, не впадать в психическую депрессию. Война оставляет для этого все меньше времени. Директор в душе усмехнулся. Посмотрим, как поведет себя этот молодой человек, когда он получит премию! Все его интеллигентские охи и ахи улетучатся как туман. Пока эти мысли проносились в голове директора, Кадзи водил глазами по карте, висевшей на стене. Вот он чего-то тут добивается, с кем-то здесь борется, а ведь если поразмыслить, его работа неразрывно связана с тем, что происходит за тысячи миль отсюда, с трагической борьбой не на жизнь, а на смерть возле Соломоновых островов, и эта связь настолько ясна, что кажется прямой линией, протянутой по карте. Сейчас директор сказал, что его планы в общем успешно претворяются в жизнь. Вот и выходит, что он, любя людей, губит их значительно больше, чем этот негодяй Фуруя.
24
Через несколько дней перед главным зданием рудоуправления произошла скромная, но все же торжественная церемония награждения двух служащих за успешную работу. Собрали всех японцев, и когда сотрудник общего отдела зачитал имена Окадзаки, а затем Кадзи и заявил, что им будут вручены награды, все служащие бурно зааплодировали. Окидзима ткнул Кадзи пальцем в бок и рассмеялся. -- Неплохо, правда? Но настроение у Кадзи было плохое. За что-либо другое его возможно и следовало бы наградить, но за это... К тому же было противно, что это награждение, несмотря ни на что, приятно щекотало его самолюбие, настраивало на праздничный лад. Ведь когда их собрали, Кадзи в глубине души хотелось, чтобы он оказался среди награжденных. Что ж, вот имя его и названо. С мрачным видом он вышел из рядов и встал рядом с Окадзаки перед директором. В зачитанном приказе, подписанном директором-распорядителем правления фирмы, говорилось, что Окадзаки "достиг благоприятных результатов в непосредственном руководстве добычей", а он, Кадзи, "умело справился с огромными трудностями в обеспечении производства кадрами" и "достоин быть примером для всех служащих фирмы как сотрудник, умножающий военный потенциал империи". А посему "им вручается наградной лист и премия". Окадзаки принял наградной лист, как военный, стоя навытяжку. А Кадзи? Он был словно в забытьи. Ему надо сделать три шага, чтобы подойти к директору и взять лист. Сделает ли он их? А что, если... Он представил себе, как следовало бы поступить. Он отказывается от награды. Он неподходящий для этого человек. И не потому, что у него нет достаточных заслуг, а потому, что не считает за честь это награждение или считает это награждение оскорблением его человеческого достоинства. Правление считает их своими верными псами и, бросая им подачку, заставляет работать до изнеможения. Вот все растеряются, когда он вдруг это скажет. И он почти решился. Но пока эти мысли мелькали у него в голове, директор уже прочитал приказ и протянул ему наградной лист. Глаза директора улыбались, как бы говоря: "Ну вот и тебе поднесли подарочек. Небось рад безмерно?" Раздались аплодисменты. Кадзи почтительно принял наградной лист. Вот тебе и отказался! Все произошло, как с самым примерным служащим фирмы. После вручения наград все руководящие работники собрались в кабинете директора. Вдруг позвонили из главной конторы Звонил начальник отдела. Поговорив с Куроки, он попросил к телефону Кадзи. __- Начальник отдела с тобой хочет поговорить,--сказал директор. Кадзи взял трубку. Откуда-то издалека раздался знакомый голос. - Как самочувствие?
– - в трубке послышался довольный смех. Но Кадзи показалось, что в смехе начальника сквозит ирония.-- Я очень рад за тебя. Я был убежден, что ты одолеешь трудности. И Куроки доволен тобой! Молодец! Поздравляю! - Благодарю вас,-- тихо ответил Кадзи. В душе пусто, совсем не на что опереться. Его поздравляют. Какие же еще идейные умозаключения нужны? И уж если он сам поблагодарил ("благодарю вас"), дальше идти некуда, позолота сошла, все оказалось грубой подделкой. Дома его нетерпеливо поджидала Митико. У нее на душе тоже было неспокойно. Награждению Кадзи радоваться-то не стоило, и все же одно было приятно -- ее Кадзи признали, хотя за глаза болтали всякое. Что же сказать мужу? Он пришел такой потерянный... Кадзи бросил наградной лист на стол. -- Как ты думаешь, если его разорвать, ничего не изменится? Ведь я его принял при всех. Митико совсем растерялась. Жалкая улыбка искривила ее лицо. Оказывается, не так-то легко делить горе вместе, как это говорила Ясуко. -- И какая ирония -- вместе с Окадзаки! Правда?
– - Она сказала эти слова, чтобы хоть что-нибудь сказать. Кадзи усмехнулся. -- Это уж Куроки подстроил. Захотелось контрастов. Окадзаки открытый убийца, а я под маской доброй кисочки. Если бы был такой же, еще куда ни шло. А то так, мразь какая-то. Когда принимал наградной лист, мне аплодировали. Казалось, что все, и мужчины и женщины, едят меня глазами, казалось, ты где-то, спрятавшись, с восторгом смотришь на меня. И было приятно, чуть не задохнулся от радости. А ведь как горячо всегда проклинал войну! И ты знаешь, если бы в ту минуту ты сказала, что моя радость тебе непонятна, я, наверно, остался бы недоволен. И все же ты должна была так сказать. - Но такие вещи... - Что, не можешь? Пусть это будет каприз, но я хочу, чтобы ты или обрадовалась, или осудила меня. Стиснув зубы, Кадзи уставился на блюдо с изображением целующихся влюбленных. Если бы не это награждение, он сейчас тоже обнимал бы свою Митико, как вот там. И она этого хотела. Но теперь... -- А может, забудем, улыбнемся и поцелуемся? -- сказал Кадзи равнодушно. Митико смотрела на мужа, не зная, серьезно он говорит это или нет. И все же ждала, что он ее поцелует. Это было бы лучше, чем вот так смотреть друг на друга. Но Кадзи не целовал. Он молча поднялся и вышел во двор. Митико хотела было пойти за ним, но осталась. Кажется, сейчас ему надо побыть одному. Вскоре из темноты раздался голос Кадзи: -- Митико, знаешь, сожги его! Пожалуйста. Митико высунула голову из двери. Кадзи сидел возле курятника. -- Противно, если останется это свидетельство позора. Хотя сам факт все равно уже не сожжешь. Кивнув, Митико исчезла. По правде говоря, ей не хотелось уничтожать эту бумагу -- ведь это было доказательство способностей и стараний любимого человека. Она подумала, что и Кадзи, наверно, так считает и именно этого и боится. И она бросила бумагу в печь с таким чувством, будто бросала в огонь пачку денег.
25
Б общежитии холостяков директор устроил банкет. Собрались руководители всех производственных участков. Двадцатипроцентное повышение производительности перекрыто, теперь ставится цель увеличить добычу на тридцать процентов. Но для этого прежде всего надо вдохнуть уверенность в руководителей, а заодно и угостить их за труды. Куроки считал, что чем жестче обращаться с рабочими, тем больше они будут добывать. И что там тридцать процентов! В ближайшем будущем он собирается добиться невиданного увеличения -- повысь производительность на пятьдесят процентов! Вот тогда и его, Куроки, признают и оцепят по заслугам. Закуска была на славу. Тут были и китайские блюда и японские, их готовили жены руководящих работников, они специально пришли сюда, чтобы показать свое искусство. Прислуживать прислали девушек из общего отдела, начальник которого решил, что это придаст банкету особую пикантность и что его находчивость будет оценена по достоинству. Директор был в отличном настроении. Оглядев подчиненных, он поднял бокал: -- Такого приятного вечера давно у нас не было. Я приношу всем глубокую благодарность! Вы с честью выдержали трудный поход, беспрерывные штурмы, и работа ваша увенчалась замечательными результатами. Присутствующие встали и высоко подняли бокалы. Затем все пошло так, как обычно происходит у японцев на таких вечерах. Один предлагал выпить соседу из своей рюмки, тот пил и возвращал рюмку уже налитую. Этим подчеркивалась особая близость, которой не было, выказывались возвышенные чувства, которых не существовало, и все сопровождалось потоком громких слов, которые шли не от сердца. Постепенно начинался кавардак. Причем считалось, что если все сойдет чинно, то будет неинтересно. Кто-то совершенно безголосый затянул нудную песню и требовал, чтобы все слушали внимательно. Кое у кого уже похотливо разгорелись глазки. Начались перебранки. Вот начальник первого участка Сэкигути затянул "Ноэбуси", за ним фальцетом запел начальник второго участка, но его перебил механик, пожелавший имитировать женское пение. Окидзима шлепнул одну девицу по спине и пьяно прохрипел: -- Ты мне нравишься, пышка! Девушка, преувеличенно ахнув, попыталась убежать, но ее облапил бригадир проходчиков. - Как не стыдно! Вот и весь ответ, хотя девушка старалась показать, что она рассердилась. Директор с довольной улыбкой на покрасневшем лице удовлетворенно оглядел всех -- банкет, кажется, удался на славу. Окидзима много ел, но много и пил. На висках у него набухли вены, а выпуклые глазища мрачно сверкали. Кадзи казалось, что он уже не прочь затеять скандал. Кадзи пить не хотелось, возле него накопилось много полных рюмок. Сидевший в отдалении Окадзаки крикнул: - Эй, Кадзи! Пришли-ка сюда из своего запаса, а то получается, что поздравляют одного тебя. - Что-то не идет у меня сегодня. Слова Кадзи заглушил громкий голос контролера Кавадзимы: Корабль на море режет волны, А я желаньем плотским полон. Эй, эй! -- Вот это да! Кавадзима взял две бутылочки сакэ и подошел к Кадзи. - Господин Кадзи, прошу любить и жаловать.-- И, притворившись пьяным, учтиво поклонился.-- Ты еще молод, но уже велик. Да, да, велик! В первый день, когда ты появился здесь, в марте, кажется, в снежный день... - Нет, тогда был просто ветер. - Да, да! Ужасный ветер. Ты заспорил с нами в кабинете директора. Я подумал тогда: разве этому юнцу справиться здесь? Да и мы его не потерпим. Сидевший рядом Окидзима осклабился в улыбке. - А получилось здорово! Все, вышло, как ты говорил. Молодец! Правда, Окадзаки тоже пелучия премию, но он, ведь уже десять лет здесь трубит. A ты работаешь всего полгода. Молодец! Мне и во сне такое не снилось. Но вот я смотрю, ты совсем не пьешь. И на физиономии будто наткано: "Я не такой, как вы, я другой". Это нехорошо. Верно, верно. Человек должен быть открытым. Вот давай в открытую поспорим, кто больше выпьет! Вроде как на состязании. Может, тогда мы совсем подружимся. Идет? - Куда мне до тебя...-- попробовал отступиться Кадзи. - Боишься проиграть? А ведь я только здесь могу тебя обскакать. - Ну и считай, что уже обскакал. - Так неинтересно. Еще не пили, а ты уже сдаешься. Нет, давай потягаемся, а вы все глядите! -- крикнул Кавадзима присутствующим.-- Я, ничтожный Кавадзима, контролер производства, вызываю на состязание начальника отдела рабсилы Кадзи. Кадзи только теперь догадался, что его собираются подпоить, чтобы он допустил какой-нибудь промах. -- Я сдаюсь, куда мне с вами тягаться. - Давай, давай!
– - послышались голоса с разных сторон. _- Ребята из отдела рабсилы крепко пьют. Их там подрядчики поят,-- сказал Окадзаки. -- Да и бабы,-- добавил механик.-- Бабья рота ведь у них, а там что хочешь делай. Все дружно расхохотались. На лбу Окидзимы синие жилки набухли еще больше. -- Нет, в самом деле, я для этого не гожусь,-- сопротивлялся Кадзи. Мацуда будто только и ждал этих слов: - Выходит, господин Кадзи, что ты грозен только тогда, когда на меня орешь? - Давай! Не важничай, не будь слюнтяем!
– - Это сказал Окадзаки, в его голосе прозвучали нотки откровенной враждебности. Словно ища спасения, Кадзи посмотрел на Окидзиму. Тот с улыбкой опорожнил миску и протянул ее Кавадзиме. -- Если уж пить, так из этой посудины. Кадзи недружелюбно посмотрел на Окидзиму. Видно, и этот все же завидует! А Окидзима, нисколько не смущаясь, сказал: -- Хоть раз напейся и покажи себя таким, какой ты есть. Кавадзима вылил в миску две бутылочки водки. -- Внимание, на старт!
– - крикнул механик и хлопнул в ладоши. Отступать было невозможно. Физически Кадзи тут никому не уступал, но пить он действительно не умел. И все-таки Кадзи взял миску. Золотистая жидкость заколыхалась, закрыв глаза, Кадзи без перерыва стал лить жидкость в горло. Ему было горько, но не от водки, а от охватившего его пустого тщеславия. Он выпил все до дна единым духом, и ему показалось, что он теряет сознание. Откуда-то издалека послышались аплодисменты. Он отдышался. Противно. Ну зачем он пил эту дурацкую водку! Кавадзима легко справился с содержимым своей миски. - Пожалте! Миска вернулась к Кадзи. - Второй заход! - Не могу больше,-- сказал Кадзи, уставившись налитыми кровью глазами на Кавадзиму. - Нет, так нельзя,-- не унимался Кавадзима.-- У нас в горах свое понятие о чести. Чтобы такой молодец да не мог выпить! Не беспокойся, и для жены силы останутся. - Сказал -- не могу, значит -- не могу. А зубоскалить брось! Не задевай!
– - Последние слова Кадзи сказал вызывающе. В комнате внезапно стало тихо. -- Ладно, остальное беру на себя,-- крикнул Окидзима, выхватив у Кадзи миску.-- Говорите, нас подрядчики поят? И бабы? Что хотим, то и делаем? Что ж, наливай! И баб зови! Все беру на себя. Кадзи молча встал. Он решил выйти в коридор и подышать ночным воздухом у окна. Но в коридоре ему встретилась жена Окадзаки, она несла жаркое. -- Что это вы, уже домой? Рано! Ваша супруга все равно в таком виде вас не примет.-- Женщина захихикала и бесстыдно закачала бедрами.-- А я вас еще не поздравила. Поздравляю! Окидзима вам, верно, завидует. Кадзи сердито посмотрел на нее и, ничего не сказав, пошел по коридору. -- Сопляк, еще морду воротит,-- пробормотала женщина и пьяными глазами обиженно посмотрела ему вслед. На кухне она дала волю своему языку, досталось и Митико. Нет, вы подумайте, они получили одинаковую награду. Ее Окадзаки, который выбился в люди под колотушки, работая за четверых, и этот молокосос, который только книжные премудрости знает. Как же это так? Кадзи вышел на улицу. Спустившись по склону, он подошел к проволочному заграждению. Ноги сами его сюда принесли. Кадзи знобило. Звезды в ночном небе тоже дрожали, будто от холода. В выхваченном из мрака свете фонаря безмолвная изгородь как бы прислушивалась к тонкому жужжанию насекомых. Кадзи остановился. Да, в этом месте Чен бросился на смертельные колючки. А может, в гибели Чена виноват он, Кадзи? Ведь он смотрел на него сверху вниз, как здесь смотрят на спецрабочих их надзиратели. Правда, он иногда пытался что-то предпринять, облегчить им жизнь, но в трудную минуту покидал их -- позолота сходила. А почему? Да потому, что он японец, а они китайцы. Потому, что нация, к которой он принадлежит, огнем и мечом преградила путь к миру и взаимопониманию между ними. А что, если он сейчас зайдет в барак, разбудит Ван Тин-ли и поговорит с ним? Ван как раз тот человек, который может все понять, с которым можно сблизиться. И с которым, кажется, сблизиться невозможно. Конечно, Ван может оценить его усилия, и в то же время будет готовить новые побеги, заведомо зная, чем это может кончиться для Кадзи. Когда же мы станем друзьями, Ван? Кадзи посмотрел на маленькое оконце барака, откуда падал тусклый свет. В немолчном стрекоте насекомых ему, казалось, слышался ответ: "Когда Япония перестанет воевать, а ты освободишь нас". В окошке горит тусклый свет, кругом трещат цикады, а Кадзи один, совсем один. И кажется ему, что мириады невидимых мошек поют реквием его Японии. Тем временем пиршество продолжалось. Окадзаки совсем опьянел. Жены он решил не стесняться, ведь она выполняет здесь роль служанки. -- Ну и задок! Словно барабан!
– - пробасил он, хлопнув по бедру молодую конторщицу, проходившую мимо.-- Хочешь, выбью марш? Шутка понравилась, все захохотали. -- А ну давай! Девушка умоляюще посмотрела на директора, ища у него защиты, но тот ничего не видел и, улыбаясь, потягивал сакэ. Тогда девушка бросилась к Окидзиме и спряталась за ним. Конечно, никто не думал, что Окадзаки позволит на виду у всех задрать девушке подол, но что-нибудь забавное он выкинуть мог, и все этого ждали. Раздались пьяные голоса: -- Ого! Вон к какому красавцу ее потянуло! Этот тебе, Окадзаки, не чета! - Что, нашла коса на камень? - Это тебе не руду добывать! Бабу добыть потруднее! Окадзаки, сбросив с плеча руку жены, пытавшейся остановить его, недобро усмехнулся. В эту минуту он был похож зверя, от которого ускользнула добыча. Окидзима сидел молча, спокойно, но выпил он тоже уже много. Когда Окадзаки подошел к его столику, он вдруг резко сказал: - Перестань! Что тебе, не терпится? - А что такое? - А то, что не в свой огород лезешь! И эту похабную шутку встретили дружным хохотом, тем более что жена Окадзаки была тут же. Глаза Окадзаки зло заблестели. Это что же такое? Над ним еще смеются! -- Ты, Окидзима, нос не задирай!
– - сказал он вызывающе. Смеяться перестали, наступила тишина. Это, казалось, еще больше подогрело Окадзаки. - И ты и Кадзи всегда морду задираете. Поглядишь, так рудник только на вас и держится. Не нравится мне это. Ведь без вас мы давно бы план перевыполнили, вы только мешаете нам. - Вон как!
– - Глаза у Окидзимы тоже зло прищурились.-- Да если бы не мы, ты давно бы уже оказался за решеткой, а то и на том свете за свои делишки. Так что благодари нас. Не успел Окидзима договорить, как Окадзаки с рычанием пнул его столик ногой. Окидзима это предвидел, он вовремя увернулся и, схватив пустую бутылку, двинулся на Окадзаки. -- Мы с Кадзи хоть завтра можем уйти!
– - крикнул Окидзима.-- Тоже мне благо этот рудник! А если ты хочешь подраться -- пожалуйста, я готов! Окадзаки недооценил противника. Он налетел на Окидзиму безрассудно -- видно, хмель придал ему лишней уверенности. Он сразу же оказался на полу, получив классическую подсечку, и тут же на его голову обрушился удар бутылкой. Началась суматоха. Директор с недовольным видом покинул пиршество. А Кадзи все еще стоял под фонарем. Опьянение у него прошло, ему было очень холодно, болела голова. Запыхавшись, прибежала Митико. -- Я так и думала, что ты здесь! Она рассказала ему о скандале, но Кадзи даже не пошевелился. - Не до пьяных мне сейчас. - Надо их утихомирить, а то директор будет недоволен. - Успеется. Директор! Когда погиб Чен, он и бровью не повел, к собаке и то проявляют большее участие. А от пьяной драки, видите ли, не в духе. Все тут одичали. Война, как точильный камень, содрала с них все человеческое. И только Митико еще не огрубела, она такая же нежная и красивая. Кадзи обнял жену и каким-то странным голосом сказал: -- Идем домой.
26
Директор послал Окидзиму в двухнедельную командировку. Неизвестно, что может случиться, если Окидзима и Окадзаки встретятся вновь даже случайно. Директора больше всего беспокоило, что их отношения скажутся на добыче руды. Предлог для командировки подсказал Кадзи. Провожая Окидзиму до грузовика, Кадзи говорил: -- Может, и это бесполезно, но все-таки попробуй убедить начальника отдела, чтобы он договорился с жандармерией перевести спецрабочих на общее положение. Окидзима молчал. Кадзи смущенно опустил голову. - Да, я и забыл, ведь я сам тебя просил отойти в сторону. Тогда не надо, я сам попытаюсь. - Ерунда, поговорю, конечно,-- Окидзима сдержал улыбку. Когда подошли к грузовику, он сказал: -- Почему ничего не говоришь о драке? - Какой смысл? Вот ты говорил, что я запутался в противоречиях. А сам? Кулаками зарабатываешь право жить приживальщиком у хозяев! Когда-то мы много спорили, как нам лучше жить, что-то пытались делать, а теперь... - Говоришь, приживальщик,-- перебил Окидзима. Ои глубоко вздохнул, но тут же его лицо приняло обычное упрямое выражение.-- Может быть, и так, но не совсем. Я действительно, если хозяин соизволит попасться навстречу, скажу "пожалуйста" и уступлю ему дорогу, но это не значит, что я пойду за ним. Нет, тут уж оставьте меня в покое, я иду своей дорожкой типичного обывателя. - Хорошо, что ты умеешь так жить. - А ты, как и прежде, стараешься доказать, что человек, совершивший преступление, может быть честным -- стоит только постараться. -- Ничего я не хочу доказывать... Садясь на грузовик, Окидзима протянул Кадзи свою сильную руку. -- Вот видишь,-- сказал он,-- я доволен и этим старьем, а ты тешишь себя тем, что когда-нибудь усядешься в личную машину гуманизма. Не буду тебя удерживать, это бесполезно. Ведь ты готов за это заплатить любой ценой. Они пожали друг другу руки и обменялись улыбками. Давно уже они не улыбались друг другу. Спустя час, уже на шоссе, Окидзима увидел мчавшийся навстречу мотоцикл с коляской. Проводив его взглядом, он сплюнул. За рулем сидел унтер-офицер Ватараи, а в коляске -- капитан Кавано. Мотоцикл вскоре исчез в облаке пыли, но почему-то эта встреча не выходила из головы Окидзимы всю дорогу. Недоброе предчувствие сжимало ему грудь.